Ян Отченашек - Ромео, Джульетта и тьма Страница 20

Это близко от нас…

Сохрани их господь и пречистая дева…

— Молчите! Молчите! Не стойте здесь, уходите! Расходитесь по домам! Я еле добрался… Слышите, какая кутерьма на улице…

Какая-то мужская фигура выскочила из своей квартиры на галерею со страшным известием:

— Немцы… они окружают… и нас… Посмотрите из окна, полна улица, приехали на машинах… вооруженные…

Это была правда. Минутная тишина, наступившая после грохота выстрелов, наполнилась ревом автомобилей. Слышался скрипучий топот военных сапог, хлопанье дверей, свистки; отрывистые слова команды перекрыл новый раскат грома. В предутренней дымке робко вставал рассвет. Никто в него не верил. Рассвет без птичьего щебета?

— Расходитесь, — повторил зло и настойчиво тот, что явился с улицы. — Факт. Наверное, они начнут с обысков. Если в доме что-нибудь обнаружат, мы пропали. Ступайте по своим квартирам и запритесь! Притворяйтесь спящими!

Сверху донеслись какие-то крики. Слов никто не разобрал, но в слабом свете все узнали опухшую с перепоя физиономию. Рейсек! Он мчался вниз по винтовой лестнице, хватаясь пухлыми руками за перила, переваливался на трясущихся ножках, как пивной бочонок.

— Вот видите! — визжал он, потрясая кулаками над головой. Он заметался среди испуганных жильцов, тыча поднятым пальцем. — Теперь… нас всех расстреляют! Пусть! По заслугам… все знали, все… молчали…

Кто-то тряхнул его:

— Катись домой, пьянчуга!

От Рейсека брезгливо отодвигались, пятились, опасаясь, уж не рехнулся ли он от страха. Но Рейсек вертелся среди жильцов, размахивал руками, изрыгая непонятные угрозы. От него несло винным перегаром, а по морщинистым щекам катились слезы.

Да утихомирьте его! Что он такое болтает?

Что такое мы знали?

Тьфу! Пьяная свинья!

— Что мы должны были знать? Рейсек замахал руками:

— Теперь отказываетесь!.. Все… все знали, что здесь — здесь за окном… девка! Непрописанная! Она там… ее найдут и… пиф! паф! Ха-ха! К чертям…

Чья-то рука схватила его сзади за горло, другая пыталась заткнуть его брызжущий слюной рот. Он боролся, как взбесившаяся крыса, скользя ногами по плиткам галереи. Молотил кулаками, добрался до чьих-то ребер. Верещал в клещах мужских объятий, лягал воздух, пока не угодил кому-то в коленку. Раздался болезненный вскрик. Рейсек с отчаянием бешеного пса вцепился зубами в руку, затыкающую ему рот. Женщины разбежались.

— Пустите… пустите! — хрипел Рейсек среди грохота выстрелов.

Не орите! Услышат…

Тихо!

С неестественной силой безумца Рейсеку удалось разорвать железные тиски. Шатаясь, ловя ртом воздух, обалдевший от всего происходящего, он налетел на стену, ударил себя кулаком в грудь.

— Вы… сумасшедшие… я не хочу… слышите! Я не хочу… из-за вонючей жидовки… пусть идет сама, пока есть время… я сам… я сам… выкурю ее из норы… сейчас же…

Прежде чем кто-либо успел опомниться, он, как бешеный бык, ринулся в коридор. К дверям комнатенки! Навалился всем телом, ударил кулаками в филенку. Молотил, кряхтя от напряжения, обуреваемый слепой, страшной ненавистью, пытаясь выломать дверь. Отопри! Глухие удары мрачно разлетались по старому дому. Страх овладел этажами.

Aufmachen! Отворяй! — орал он и крутил ручку. Потом с непонятной обдуманностью начал гнуть ее сверху, желая вывернуть, вырвать из дерева. Не получалось. Он снова ударил в дверь в каком-то бесовском исступлении.

Auf-ma-chen! Открывай… ты, проклятая девка! Ты там, я знаю!

Та, внутри, слышала все. Знала, что близится конец.

Быстро светало. Розоватая заря билась в окно, пальба не прекращалась. Эстер стояла среди комнаты одетая, опустив руки, ждала. Просто ждала. Дыхание стало прерывистым, воздух застревал в горле. Закрыла глаза. Так лучше. Ледяное спокойствие. Покорность. Ничего не видеть. Скоро все кончится. Та давящая печаль, что еще осталась в сердце, — это о нем.

Где он сейчас? Почему не здесь? Она была еще полна им.

Град ударов в дверь и приглушенные крики пробудили ее к жизни. И треск дерева. Куда? Куда? Потеряв голову, Эстер заметалась среди стен, телом овладел инстинкт загнанного зверя. Куда? К окну! Назад. Спрятаться иод кушетку! Она расплакалась наконец, ослепленная страхом. Удары гвоздями входили в мозг. Эстер упала на диван, заткнула уши.

— Aufmachen! Отворяй!

Неизвестная сила подняла ее, швырнула ко вторым дверям, девушка распахнула их, вбежала в пустую мастерскую. Затемнение опущено, глухая тьма! Она двигалась неуверенно, вытянув перед собой свободную руку. Стол, стул, манекен, утюг, сверток со старыми журналами, длинные портновские ножницы! Взять их, повернуть острием к груди, погрузить сюда, в то место, где бьется жизнь. Конец, покой, бегство! Сильный удар в висок выбил у нее из рук ножницы, ноги подкосились, дурнота заволокла мозг… Наконец-то теперь стук в дверь и пальбу она слышала откуда-то издалека. Тишина… Наверное, теперь наступит тишина, только тишина — а-ах! — вздохнула она, отдаваясь сладостному чувству небытия..

Свет! Разве это возможно? Сейчас, когда всему конец? И все-таки…

Свет проник через густые ресницы, узкой полоской осветил лицо. Эстер упрямо сжала веки. И вдруг почувствовала прикосновение руки.

Настойчивый шепот у самого лица:

— Идем! Быстро, малышка… Не бойся!..

Она поверила в это, лишь почувствовав, что мужские руки поднимают ее, полуживую. Она не сопротивлялась, когда они потащили ее по полу.

— Да встань же, — словно капризного ребенка, уговаривал ее задыхающийся голос. — Ты должна выдержать!

Руки отпустили ее. Она упала на что-то мягкое, и что-то мягкое прикрыло ее теплой мягкой волной. Сразу стало тихо, темно. Знакомый кисловатый запах ткани, соприкасавшейся с утюгом, проник в нос.

— Лежи здесь… И ни звука… Я скажу, когда будет…

Где это она? Чемоданчик. Где чемоданчик? Она нащупала его и прижала к себе. Сжалась в клубочек, чтобы стать еще меньше. Не открывала глаз.

Двери поддались. Рейсеку удалось высадить их. Он влетел в комнату, пошарил по стене, нашел выключатель, свист вырывался из его легких. Тупо оглядел пустое убежище. Протер тыльной стороной руки глаза, пытаясь разглядеть получше. Удрала! Темные фигуры вступили в комнату вслед за ним и молча столпились за его спиной. Он чувствовал их дыхание на своем затылке. Рейсе к заметил полуоткрытую дверь в мастерскую, втиснулся широкими плечами между косяков, но неподвижная тьма пригвоздила его к месту. Длинный лучик света, брызнув ему в лицо, рассек тьму. Осветил его физиономию: ушные мочки, побагровевшие от ярости, слезящиеся глазки, идиотски моргающие от света, заплаканную рожу пьяного дьявола.

Чего тебе? — рявкнул из тьмы мужской голос. Рейсек вздрогнул, шагнул вперед, выставив кулаки.

Где она? Я знаю, она здесь!

Из комнатушки вслед за ним вынырнули несколько темных фигур. Они стояли за его спиной. Полукругом. Молча. Рейсек еще подался вперед, прикрывая глаза от острого света. Твердый голос остановил его:

— Ни шагу дальше! Стой и заткнись! Хочешь, чтоб явились те… с улицы. Тебя же пришибут вместе с нами! Как собаку…

Вихрь залпов приблизился, сотрясая оконные рамы.

Кто ты? — зашипел Рейсек.

А тебе-то что!.. Ты вор? Чего тебе здесь надо?

Ее… девку… все равно ей не уйти…

— Пьяная скотина! Тебе померещилось. Катись! Сыпь отсюда, покуда цел, ползи в свою конуру да забудь все, что тебе почудилось… Только пискни — до вечера не доживешь… Сотни глаз следят за тобой!

— Что?.. Что тако…

Фонарик приближался к незваному гостю медленно и угрожающе, обливая его лицо белым светом… Он отступил перед ослепительным лучом, пятясь как рак, что-то бормоча… налетел спиной на мужские фигуры, почувствовал, что они с отвращением расступились. Он падал в темную брешь между ними, ища руками точку опоры, пытаясь ухватиться за черную пустоту.

Не подходи! — взвизгнул он прерывающимся голосом, выкинув вперед руки. И тут что-то мягкое шлепнуло его по лицу. Не успел он опомниться, как удар повторился. Еще и еще. Душные удары сыпались градом, он оборонялся обеими руками.

Получай! — раздался голос из тьмы. В лицо Рейсека полетел кусок материала.

— Убирайся отсюда! Здесь шьют только людям!

Зловещая тишина, тишина, не нарушаемая даже мягкими шажками мышиных лапок, снова повисла над мастерской. Лишь грозное громыхание орудий да очереди пулеметов доносятся сюда с улицы.

Фонарик погас.

Человек проковылял к окну, поднял черную бумагу. Июньский рассвет уже очертил во мгле контуры вещей. Они так хорошо знакомы ему. Среди них прошла жизнь. Он оглядел комнату, отошел от окна к своему стулу, ссутулившись, сел. За долгие годы портняжничанья он привык к этой позе. В тоске он сжимает лысый череп ладонями. Проклятая жизнь! Бух… бух… — несется над крышами. Звенят стекла в окнах… Та-та-та.