Валерий Примост - Жидяра Страница 20

Когда пошли на убыль девятые сутки отсидки, Миша признал, что не зря тратил здесь время. К исходу десятых суток за Мишей прибыл замполит роты старший лейтенант Петраков — на политотдельском уазике и пьяный в драбадан. Как только они вышли за ворота комендатуры и подошли к уазику, Петраков молча указал Мише на заднее сиденье, уселся на переднее и толкнул локтем водителя. Во время езды он то и дело тяжело вздыхал и матерился сквозь зубы, из чего Миша заключил, что товарищу старшему лейтенанту нехорошо. Однако на этом его наблюдения за состоянием замполита закончились, как, впрочем, и благодушное настроение: Миша обратил внимание, что они проехали развилку на танковый полк. "Неужели в прокуратуру?" — нервно подумал Миша. Но и на дорогу к прокуратуре не свернули. "Может, снова на полковую кичу?" (Полковая губа — как и караулка — находилась в стороне от казарм полка, и туда можно было проехать другой, "верхней", дорогой.) Нет, не сверну ли и к киче. — Куда едем, товарищ старший лейтенант?

— Хлебало приткни, сука… — прохрипел Петраков и вдруг громко икнул.

'"Сейчас бедному водиле обстругает всю машину", — злорадно подумал Миша. Уазик катил все дальше. Петраков стругать явно раздумал. Мишу вдруг прострелила сумасшедшая догадка. "А не в госпиталь ли часом мы едем, а?" Уазик, заскрипев ревматическими рессорами, свернул к госпиталю. "Ну, и какого хрена, позвольте спросить?" — удивленно подумал Миша. Машина закрутилась между корпусами, так что бледные тени в подшитых халатах разлетались в кусты, как стреляные гильзы. Черт за рулем, кажется, тоже был не в себе. Наконец уазик затормозил у старого серого здания с двустворчатой дверью веселенького мастичного цвета.

— Вылезай, — сказал Петраков, открывая дверку.

Миша вылез, огляделся. По его ^спине вдруг гурьбой пробежали мурашки, словно выполняя команду "разойтись!": на окнах здания были решетки, "Мама, — дошло до Миши. — Это же дурка…"

— Пошли, — пробурчал Петраков, пихая его в бок.

Это был совершенно неожиданный поворот дела, и Миша растерялся.

— Н-не пойду, — нетвердым голосом сказал он,

— Давай-давай, — ответил Петраков. — Довьшендривался, так теперь уж не пугайся.

— Не пойду, — уже более уверенно произнес Миша и взялся за ручку на дверце уазика.

Из одного окна донеслось жуткое уханье — казалось, дюжина пьяных филинов играла в футбол яйцами друг друга. Мишу передернуло.

— Товарищ старший лейтенант, — воззвал он к Петракову. — Я же нормальный!

— Нормальные в армии не служат… В другом окне — явно из солидарности с филинами — завыли. Петракова шатнуло, и он тяжело опустился на подножку уазика.

— Батальон на учениях. Куда тебя, урода, девать? А здесь хоть решетки на окнах… — героически напрягшись, замполит снова поднялся. — Через неделю закончу дела, поеду к роте на учения — тогда и тебя с собой заберу.

— Так мне с психами целую неделю вместе жить?!

— Будешь ты с ними жить или нет — это уж твои проблемы, командование роты тебя вазелином снабжать не обязано, — рассудительно ответил Петраков и вдруг обозлился: — Ну, ты че, козел, может, санитаров позвать? Они тебе быстро клапан в жопе прочистят. Позвать, да? Миша решил не дожидаться санитаров. — Командуйте.

— Давай, пошли, — Петраков тяжело шагнул к мастичной двери. Миша, скрепя сердце, последовал за ним. Через полчаса он уже — свежевымытый и в свежеподшитом халате — входил в палату.

— О, нового психа привели, — сказал кто-то. В палате было шестеро. Одна койка — явно для Миши — была свободна. — Очередной кандидат на сульфазин.

— Я не псих, — ответил Миша. — Меня…

Конечно, — перебил его псих. — Мы тут все нормальные. Все психи там остатись, — он махнул в сторону зарешеченного окна. — Из всех психов, которые снаружи, нам достался только Шейкин, — добавил второй псих, тыча пальцем в сторону безобидного щуплого олигофрена с угловой койки. Миша сел на свою койку.

— Меня зовут Миша, — сказал он.

— Колян, — представился первый псих. — А это, — он показал на второго, — Леха. Те двое, что дрыхнут, тебе без нужды — я сам их фамилии только на вечерней поверке вспоминаю, они, кажется, санинструкторам и врачу башляли, чтоб на дурку лечь. Сейчас комиссации ждут. Этот, который под окном, он стукач…

— Ну, Колян, — просяще протянул белобрысый штымп из-под окна.

— Ладно-ладно, — махнул на него Колян, ухмыляясь. — Ты же не можешь связно объяснить, что ты здесь делаешь. Значит — стукач!

— У меня вегетативный сердечно-сосудистый невроз, грустно ответил белобрысый.

— Зема, ты знаешь такую фигню? — спросил Колян.

— Нет, — честно ответил Миша.

— Я тоже. Лапшу, наверное, вешает, урод, — Колян явно развлекался. — А вот ты мне скажи, Шапошников, потом от тебя разит все время так сильно тоже из-за этой твоей вегетативной параши, да?

Белобрысый хотел что-то ответить, но передумал и отвернулся. — Ну вот, — продолжал Колян, — а этот последний — наш единственный нормальный псих. — Он указал на олигофрена Шейкина, — Или мама его головой об бетон стоя в проходе рожала, или на голове танковые траки чинили — не знаю. Но без него никак. Никто из персонала перед его слюнявой харей устоять не может. Хотим, например, телевизор посмотреть в неурочное время. ("У них здесь еще и телевизор есть", — с завистью подумал Миша)… или еще чего в том же духе — зашлем к врачу Маткина ("Он имеет в виду Шейкина", — отметил Миша), он с полчаса поканючит, и все путем. — Да что ты такой примороженный, зема вдруг встрепенулся Колян. — Расслабься. Вся дурка за окном осталась — "Партия и армия едины", как говорится, — а здесь самое что ни на есть нормальное место, поверь мне. Тебя не с губы ли сюда привезли?

— С губы.

— Понятно. Меня тоже, — Колян покачал головой. — Челюсть ротному своротил. Меня комбат сюда и запихал: ему паливо ни к чему — он в полковые энши метит.

— А ты? — обернулся Миша к Лехе.

— А он, — ответил за Леху Колян, — был писарем вещслужбы, ну и спалился по мелочи на шмотках. А ты?

— А у меня рота чурок и сука ротный, — ответил Миша. — Неуставняк, самоволка, подрыв авторитета начальства, невыполнение приказа. Лажа, короче.

— Струйня это все, зема, — заявил Колян. — До дембеля немного осталось.

"Кому немного, — подумал Миша, — а кому еще полтора года службу тащить".

— Короче, зема, — вдруг посерьезнел Колян. — Теперь слушай сюда. Здесь нужно вести себя тихо и прилично, а то вломят резиновыми палками, навтыкают сульфазина, и будешь полным пидаром валяться в боксе и считать волоски на жопе соседа, которого нет. Если чего будут давать принимать, постарайся незаметно выкинуть, вылить, выплеснуть, а то через неделю будешь таким же, как Маткин.

— А что, здесь здорово дрочат? — спросил Миша,

— Да нет, дрочат не здорово — главное, не лезть на рожон. Кормят здесь круто, ночью не строят, на работы не гоняют, телевизор дают смотреть. Так что даже очень неплохо здесь жить. Главное — не лезть на рожон, понял, зема?

— Кстати, зема, — добавил он через несколько минут, — а санитары здесь — они-то и есть настоящие психи. И здоровые, как быки.

Миша не лез на рожон. Он вел себя очень прилично. Целыми днями валялся на койке, когда было можно — смотрел телевизор, жрал от пуза, трепался с Коляном и Лехой. Вечерами Колян доставал из заначки заветный бащ плана и папиросы, и они втроем, приотворив форточку, потихоньку — поставив к двери на васар белобрысого из-под окна — дули план, "пыхали", как говорил Колян. От нескольких тяг голова отсоединялась от тела и выкатывалась из палаты куда-то в звездное пространство с вечным круговоротом и цветными снами, а тело становилось свинцово-ватным и безвольно проваливалось сквозь неосязаемую податливость простыней в теплый мрак небытия.

"Вот так дух освобождается от низменной и скроенной явно не по размеру материальной, телесной оболочки., Как жаль, что я не помню наизусть Бхагават-Гиту… — простреливало Мишу, и он лениво пытался влезть в эту мысль и понять, откуда она — этакая заумь — взялась в его тупой солдатской башке. Но мысль ускользала от него, как стремя из-под сапога неумелого всадника, и извилины расползались в разные стороны похожими на змей пулеметными лентами, а потом всякие остатки сознательной мозговой деятельности и вовсе прекращались и пространство Вселенной заполнялось буйством цветных снов. Мише нужна была расслабуха — хотя бы и такая, — чтобы сбросить нервное напряжение этого полугода, отдохнуть, не сорваться. Дни уходили один за другим, мягко и приятно, и никакие проблемы не портили желчь. А достичь этого было очень легко: кропалишь план, смешиваешь его с высыпанным из папиросы табаком, забиваешь косой, "взрываешь", и — полетели…

Не хотелось ни о чем думать, ничего делать, хотелось только взорвать и улететь. Миша смеялся над своими командирами, которые запихали его сюда, ожидая, что соседство психов и дебилов сделает его жизнь сущим адом, а на самом деле определили его на форменный курорт.