Роман Сенчин - Лед под ногами Страница 20

– Ну, понимаешь, это же получается откровенная пропаганда терроризма. И если альбом будет записан под знаком Союза, то это ему стопроцентно навредит…

– Нет, Андрюх, это бред, извини. Никакой здесь пропаганды.

Антиамериканский, точнее – антикапиталистический смысл, а образ бен

Ладена… – Димыч посмотрел на лист с текстом и, видимо, в чем-то усомнился: – Ладно, эту тему пока отложим. Давайте поработаем с

“Пора сделать выбор”.

Зашелестели листочками, отыскивая эту песню… Чащин вчитался и, зараженный критическим настроем Андрея Тургенева, ляпнул:

– А здесь, кстати, полная поддержка президента.

– В чем, – глухой голос Димыча, – поддержка?

– В отмене выборов губернаторов. У тебя получается, что кого бы ни выбрали – все не те. Ну вот: “Даже если счас хороший, станет он плохим и к народным чаяньям будет совсем глухим”. И можно понять, что ты одобряешь, что нужно не выбирать кого попало, а – назначать.

– Да, кстати, – кивнул Тургенев.

– Да вы что, чуваки?! – Димыч вскочил. – Вы что, серьезно?! А?..

Тогда вообще все мое надо браковать. Давайте!

– Ну почему все? – отозвался Тургенев. – Вот, например, про вред сериалов – правильная песня. Мат бы только заменить на цензурное. А в целом – отлично.

До музыки в эту первую репетицию так и не добрались. Переругивались, примирялись; Андрей Васильев сбегал за пивом. Занялись планированием состава альбома, но снова начали ругаться. Андреи предлагали свои песни – в духе Игоря Талькова. Про темные дни России, про воронье, воров… В итоге сошлись на пятнадцати текстах. Девять принадлежали

Димычу, остальные – Андреям. Чащин свои песни включать отказался:

“Если что – во второй альбом”.

На это ушел остаток дня, и уже по темноте вчетвером, но молча и даже на некотором расстоянии, как надоевшие друг другу, побрели к метро.

Димыч был явно недоволен и обескуражен забраковкой лучших вещей.

Распрощались на “Третьяковской”, без энтузиазма договорились собраться на базе завтра в двенадцать… Чащин с Димычем перешли на

“Новокузнецкую”, сели в поезд. Еще пять станций с одной пересадкой – и дома; Чащин зевнул, глянул на часы. Было около девяти.

Людей в вагоне по-субботнему мало, и в основном – молодежь. Глаза отметили несколько симпатичных девушек. Они отвалились на мягкие спинки сидений, расстегнув куртки и шубки, дразня голыми животами. У одной в пупке ярко светился камушек… Димыч ерзал, кряхтел, вздыхал; Чащина тоже заливали тоска и желание. И представлялось – будь он без Димыча, то запросто с одной бы из них познакомился.

Понимал, что это говорит в нем раздражение, но и верил ему…

– Столько у вас тут телок красивых, – сказал Димыч, когда оказались на улице. – Даже мутит… Слушай, а у тебя подруга-то есть? А то смотрю…

– Есть, – перебил Чащин, морщась; вопросы о подруге злили.

– Классная? Может… Слушай, – Димыч взял его за рукав, – у нее же наверняка подруги есть. Познакомит. Чего, в основном так и знакомятся… Тяжело без женщин все-таки…

– Переодеться сначала надо.

– Да чего ты привязался к моей одежде?! Кому какое дело?

– Большое дело. Все, пошли быстрей.

Возле магазина “Копейка” Димыч предложил:

– Может, батлик возьмем? Все равно воскресенье завтра, тебе на твою работу не надо…

– Давай. – И, вспомнив, Чащин усмехнулся: – Расскажешь подробней, как мы в “Ассе” снимались.

– Чего? А, это… Спасибо, что встревать не стал.

– А на фиг ты врал-то?

Димыч пожал плечами:

– Ну, вдохновить хотел великим прошлым и нас так поставить, что не просто мы… Нет, вполне ведь и в натуре сняться могли. Поехали бы в то лето не в Питер, а сюда, и попали бы. И, может, все бы по-другому дальше случилось, по-настоящему.

– Доброе утро, Денис Валерьевич! – поприветствовал охранник.

– Доброе…

С половины восьмого утра до девяти Чащин отмокал в ванне, поливал голову то горячей, то холодной водой, тер, массировал мышцы лица, но ощущение, что глаза заплыли, щеки висят дряблыми мешками, оставалось и сейчас, когда входил в офис… Конечно, два дня напряженного пития пива и водки, постоянного курения, недосыпа за два часа не сотрешь.

Стараясь ни с кем не встречаться, укрылся в кабинете. Сразу же заварил крепкий, из двух пакетиков, “Липтон”. Включил компьютер.

Опять предстояло рекламировать, представлять бесконечные премьеры наверняка дерьмовых фильмов, сокращать аннотации, подбирать выигрышные полосы для интервью с кинозвездами…

Чащин уселся за стол, настроился на рабочий лад, но рука бессмысленно двигала мышку, стрелка на мониторе скакала с иконки на иконку… Ничего не хотелось, и работать не было сил. Запереть дверь, лечь на диванчик, уснуть. На цыпочках подошел к двери и защелкнул замок. Лег. Приподнялся, снял туфли.

Диван был короткий. Чащин положил голову на один подлокотник, ноги – на другой. Зажмурился. Несколько секунд в голове было пусто и хорошо. Легко. Даже теплое дыхание дремы почувствовал… А потом под черепом застучала одна из вчерашних мелодий, пальцы левой руки стали двигаться, беря аккорды, зажимая струны, перебегая с лада на лад…

Да, вчера неплохо, с удовольствием поиграли – разучили пять тем, даже запись сделали на старенький кассетный “Маяк”. Сейчас Димыч наверняка сидит и слушает, изучает… Потом, после репетиции, когда вчетвером пили пиво возле “Авиамоторной”, стали придумывать название группы, решать, кто будет вокалистом. О концерте заговорили. У

Андреев какие-то связи в клубах, оказывается, да и Чащин сглупил – сказал, что тоже может поговорить кое с кем влиятельным насчет выступлений.

Живая музыка, тем более когда сам играешь, сам ее придумываешь, все-таки великая вещь. Торкает круче наркотиков. Хочется дальше, еще, еще. Откладываешь гитару, будто кусок от себя отдираешь.

Когда-то Чащин представить боялся, что забросит гитару, очень долго и трудно отвыкал от острейшей тяги выйти на сцену, приблизить лицо к микрофону. Точнее – обстоятельства отучали.

…Первый настоящий концерт у них с Димычем случился в сентябре девяносто второго – только-только собрали группу, наиграли десятка два песен. Одна знакомая девушка оказалась на их репетиции в Доме пионеров, где им давали аппарат четыре раза в неделю на три часа.

Послушала, ей понравилось. Девушка была журналисткой, взяла интервью и сумела его напечатать в областной газете. Интервью называлось

“Панк – значит свобода”.

С вырезкой Димыч с Чащиным стали обходить места, где можно было устроить концерт. Филармония, драмтеатр, Дворец культуры “Колос”…

Неожиданно согласилась директор ТЮЗа: “А что, давайте, ребята. Мы как раз спектакль про молодежную жизнь ставим – “Авария” называется.

Может, и в спектакле участие примете – там есть сцена на рок-концерте…”. А ТЮЗ находился в здании бывшего Дома политпросвещения.

Два дня перед выступлением устанавливали аппаратуру, выводили звук, учились вести себя на сцене, придумывали разные фишки… В огромном, облицованном розовым мрамором фойе лежали стопки книг – произведения

Брежнева, Андропова, Черненко, материалы съездов, собрание сочинений

Ленина. Чащин узнал, что книги эти списаны и готовятся к утилизации

– “машины все нет вывезти”… С разрешения вахтера он отобрал несколько краснообложечных кирпичиков, унес на сцену, положил за монитор.

Потом, во время концерта, пинал их, рвал, осыпал себя страницами, бросал корешки в полупустой зал, успевая рычать в микрофон:

Я хочу в парламент,

Поближе к депутатам -

Там тепло и кормят

Получше, чем когда-то.

Дайте мне мандат депутата!

А недели через две их пригласили на большой двухдневный фестиваль

“Фолк энд рок”, где они участвовали даже в гала-концерте.

И понеслось. Много было концертов, гастроли…

Спад наступил так же быстро. На выступления стало приходить все меньше людей, залы охотнее давали хип-хоповцам, попсарям, рэйверам.

Из рокеров котировались только старые, завоевавшие известность в восьмидесятых. И, наверное, прав Димыч – смысл выходить на сцену как-то исчез тогда… У него, у Чащина, он снова появился в июле девяносто шестого, у Димыча – вот теперь. Но поздно, поздно в тридцать два года начинать по новой…

Эти мысли отогнали сон, лежать стало неудобно, и Чащин сел.

Пожмурился, позевал. Поднялся на ноги, причесался перед зеркалом, поправил галстук.

Заставил себя сесть за компьютер. Поковырялся со своим блоком и бросил. Нет, завтра… Вошел в интернет, набрал фамилию Сергея, лидера того Союза, в который он то ли вступил, то ли которому, получается, активно сочувствовал.

Ссылок появилось неожиданно много. Статьи самого Сергея, статьи о нем, упоминания, дискуссии в блогах… Чащин стал просматривать сайты, перед глазами запестрели броские словосочетания: “веселая дерзость”, “новые дикари”, “филологическая тухлятина”,