Яков Арсенов - Тринити Страница 20

— Быстрее, дедуля, быстрее, — крутился, как на огне, незадачливый расхититель.

— О! — воскликнул дед, нисколько и никуда не торопясь. — Красной рыбы у нас на базе вроде бы не было! Где такую красавицу раздобыл?

Фельдман сообразил, что вагон красной рыбы разошелся по начальству настолько тихо, что даже охрана не в курсе. «Установление носительства не зависит от образа жизни, — мелькнула у него в мозгу неплохая социальная формула. — Пригодится для оформления нового стенда в профкоме!»

— А рыбки мороженой почему не взяли? Питаетесь небось не шибко? — спросил вохровец, не найдя в багаже проверяемого мойвы, которая, как он считал, была единственным товаром на базе и которую тащили все, кому не лень. — У нас все берут.

— Генералы не питаются отбросами! — Фельдман с форсом выдавил из себя фразу, услышанную на днях в фильме, уже месяц шедшем в «Победе», и, будто ошпаренный, вылетел с проходной. Бросив на землю пустой портфель, Фельдман начал яростно раздеваться. Оттаявшие мойвинки проскальзывали через штанины и, словно живые, падали у ног. Рыбки будто оживали и с удивлением смотрели на Фельдмана выпуклыми и раздавленными глазами.

— Не могли первым пропустить! — посетовал Фельдман на друзей. — Для вас же старался!

— Да ты, вроде, и не спешил никуда, — сказал Пунктус.

— Стоял твердо, не нервничал, — сказал Нинкин.

Грузчикам стало настолько жалко вымокшего друга, что Рудик предложил, не откладывая, зайти в пивной зал «девятнарика» — или в шалман, как его называли, — чтобы красную рыбу, которой Фельдман намеревался полакомиться в Новый год, не есть всухомятку, да еще и спозаранку.

В следующую ночь Фельдман на шабашку не вышел. Его уклончивая речь перед уходящей в ночь бригадой прозвучала как-то неубедительно, и тогда он привлек всю свою двигательную мышечную энергию, чтобы жестами доказать друзьям, насколько чаще пробоины в отоплении общежития случаются ночью и почему они с Матом, как дежурные, должны постоянно быть начеку, а не таскаться по всяким базам!

— Эй ты, пион уклоняющийся, — сказал ему Реша. — Ладно сам не идешь, но зачем Мата сбивать с панталыку? Он у нас всю еду вынул!

Фельдман отмахнулся и, несмотря на упреки со стороны, велел Мату прочистить десятиметровым гибким шнеком все канализационные стояки в общаге, а то, дескать, вода не уходит в городскую сеть. Мат хмыкул, но был вынужден согласиться, а то плакали бы четверть ставки слесаря-сантехника за ноябрь и декабрь.

А Фельдман занялся засолкой мойвы в трехлитровых банках, потому как употребить ее с помощью одной только жарки да парки даже всем общежитским кагалом не представлялось возможным — настолько много удалось утащить. Он по рецепту приготовил рапу и залил ею уложенную в банки мойву.

На самом же деле Фельдман с учетом наступления года тыловой крысы наметил себе другой путь ликвидации финансовых брешей — втихую от народа он увлекся перманентным поигрыванием в лотерею. Постоянное аллегри после каждого розыгрыша придавало ему еще большую уверенность в успехе. Но откуда ему было знать, что выигрышный билет нельзя купить, как вещь, — такой билет могут или подарить, или всучить на кассе вместо сдачи за неимением мелочи, а методичность здесь губительна и бесперспективна.

Остальные грузчики продолжили внеурочную пахоту, как бы желая узнать, сколько можно выдержать вот так — днем учеба плюс всякие секции, репетиции, кружки и студии, а ночью — работа. Выдержали недолго, всего неделю, потом отрубились и проспали три дня и три ночи кряду, включая все занятия, кружки, секции, репетиции и прочие факультативные увлечения.

Отоспавшись, продолжили работу. Теперь на базе под разгрузку чаще других выставлялись вагоны с картошкой.

— Жаль, Фельдмана нет, некому бульбы набрать, — пригорюнивался Нинкин. — А то каждый день вермишель вареная, вермишель жареная, вермишель пареная! Уже в кишечный тракт въелась!

— А мы иногда разнообразим, — сказал Артамонов, — хрустим прямо из пачки. В таком виде она напрочь убивает чувство голода при исхудании… Странно, что ее выпускает пищевая промышленность, а не фармацевтическая, скажем, — подумал он вслух.

Всю ночь напролет таскали из затхлой темнотищи склада драгоценнейшую картошку, наполовину тронутую порчей, гадая, откуда мог прибыть такой груз. Не из Мелового ли?

— А может, все-таки прихватим по кило-два-три? — сказал Рудик.

Но нанюхавшийся миазмов Нинкин сморщился и выпалил:

— Боюсь, бульбарный полиомиелит схватим! Макароны в соусе — вполне достойное блюдо! В гробу я видал жрать эту тухлятину! Уж лучше сразу лягушек.

— Действительно, — поддакнул Пунктус. — Разве что на спирт прихватить пару мешков.

Хозяйки всех на свете помещений — обыкновенные серые крысы, — как болиды, сверкали тут и там своими люминесцентными глазами. По складу от них не было никакого прохода. Их плотность, исчислявшаяся двумя-тремя стадами на квадратный метр, вызвала к жизни множество крысиных историй, которые потекли на свет словно из уст Уолта Марковича Диснея.

— В Париже эти твари скоро будут заседать в муниципалитете, — заметил Гриншпон. — Недавно прочитал, как эти животные перегрызли пополам десятитысячевольтовый кабель в парижском метро, и хоть бы одну ионизировало или там распылило как-нибудь!

В пику этому сомнительному анекдоту из светской жизни парижской популяции крыс Артамонов поведал, как при виде грызунов на мелькомбинате у себя на родине, в Орле, ему довелось испытать самые волнующие минуты в жизни. Парижские крысы, как ни крути, все же боятся людей, а мелькомбинатовские — те ни грамма не стесняются. Ратициды ими употребляются запросто, на десерт. А ходят они по территории, как свиньи, — споткнуться можно. Голубей едят, как кур. Голуби нажираются дармового зерна — благо на плохо положенное у всех нас клюв помпой — и становятся не способными к полету. Крысы подходят к ним как к готовому блюду или полуфабрикату, устраиваются поудобнее и, разве что не повязав салфетку, начинают кушать: хряп-хряп, с косточками, а потом — спать в сушилку. Цепляй этой крысе за уши ошейник и веди, куда хочешь. Например, в столовую. Там большая очередь. Женщины через секунду освобождают раздачу. Бери первое, второе, третье.

Доклад Артамонова о колонии мелькомбинатовских крыс сработал как дезодорант. Грузчики добили протухший вагон, почти не морщась.

Город просыпался. Нежился, зевал безлюдными провалами подземных переходов. Потом потихоньку начал потягиваться ранними троллейбусными маршрутами и, наконец, вскочил, обдав себя снегом, клубящимся за очистительными машинами, и распахнул хлебные магазины.

Ночь отработана, а завтра снова стайерская прогулка пешком на базу. И Нинкин опять будет талдычить о каком-то своем особом зимнем солнцестоянии, при котором даже Фельдман не соблюдает рукоблудия, потому что ночь, как известно, в этот момент года максимальна, а если не спать — то и вообще бесконечна.

Потом были вагоны со стекловатой. Овощебаза приняла решение утепляться и пригнала себе стройматериалов. Студенты были вынуждены расплачиваться за это неистребимой чесоткой.

Татьяна ежедневно заскакивала в 535-ю комнату. Она вынимала больного Решу из кипящей розовой воды стеганого лоскутного одеяла, подаренного ему друзьями в честь болезни, и по-матерински потрепывала по накрахмаленному загривку. Таким образом она как бы подталкивала его к скорейшему выздоровлению.

Но, невзирая на избыток женской ласки, Реша впадал в тоску и хандрил. Как только Татьяна открывала дверь, ему сразу слышались позывные: «Таймыр, вас вызывает Таймыр!» Срабатывало тайное радиоустройство Рудика. Таймыр по-общежитски — туалет. Рудик записал на пленку самодельный позывной, который включался при каждом открывании двери, чтобы больному чаще приходили мысли о мочеиспускание. А то залежится. Закодированный Реша, опираясь на костыли и опустив голову, был вынужден без конца совершать мелководный каботаж от койки до туалета в конце коридора и клялся, что больше никогда не падет так низко. А Татьяну, поминутно открывавшую дверь, он уже просто не мог видеть.

Меж тем в туалете произвели срочный ремонт, после которого обнаружилось, что кабин больше нет, а все очки открыты и стоят в ряд без всяких перегородок. Ну ничего, население быстро свыклось с такой социалистической открытостью. Оно усаживалось с газетками и под сигареты пукало и общалось на доступные темы.

Всякий раз Реше по дороге на Таймыр попадался загарпуненный Фельдманом Мат со скруткой троса через плечо. Отсеченный от шабашки, Мат понуро влачил по этажам свою четверть ставки сантехника. И если Решетов жил высокими понятиями — кино, вино и домино, то Матвеев имел более упрощенную триаду преференций — жорево, порево и сериво.