Валерий Попов - Чернильный ангел повесть Страница 20

Опять? Что-то переменилось, пока они тут? Лохи запели, торжественно и грозно:

День за днем идут года,

Зори новых поколений,

Но никто и никогда

Не забудет имя… Левин!

Левин со вскинутыми руками повернулся к залу. Зал взорвался аплодисментами. Дальше пели все, причем с упоением, – видно, здорово въелась эта песня: с явным восторгом исполняют! И слова все знают!

Левин – в твоей весне!

В каждом счастливом дне!

Левин – в тебе и во мне!

Последнюю строчку, хохоча, тянули дольше всех две красотки, прильнувшие к нашему толстячку.

Я скромно сошел со сцены.

– Вот так… скромно, по-ленински, – сказал я Савве, стоящему у входа.

Тот мрачно усмехнулся.

Вдруг с улицы донеслись какие-то громкие хлопки. Левин кинулся к

Савве:

– Это что, однако?!

– Стреляют, однако! – равнодушно пожав плечом, вымолвил Савва.

– А тебе – что?! По…?! – рявкнул шеф.

– Я сказал: охраняю только зал! Все! – рубанул Савва.

Левин в расстегнутой рубахе бесстрашно нырнул во тьму…

За соснами тлел то ли восход, то ли еще закат, когда мы покидали этот вертеп.

Левин поглядел на длинный, шестидверный, метров десять в длину, белый лимузин, стоявший чуть в сторонке.

– Что-то давно мы на катафалке никого не отвозили! – сладко зевнул Левин.

– Клиентов нет! – в ответ зевнул Савва.

Ну и делами они тут занимаются! – думал я в ужасе – на катафалке увозят!

Но потом, когда мы сели и поехали, из их разговора я понял, что на “катафалке” они торжественно отвозят домой того, кто проиграл в их казино не меньше трех тысяч долларов, – таких “счастливцев” давно что-то не было!

Наконец мы мчались к дому, в приемнике записанный голос Левина повторял: “…по мобилу – 914-34-14!..” И медленно, торжественно: “Левин… всегда живой!”

Я больше был увлечен другим, в конвертике, который сунул мне

Левин, пытался расклеить и пересчитать пальцами ассигнации, не вынимая их… Три?.. Четыре!

Я всегда говорил, что одним правильно выбранным словом можно полностью изменить окружающую жизнь, но никогда еще за одно-единственное правильное слово (Левин) не получал так много!

Накупим лекарствий, еды!

Победа ждет каждого, кто ее любит.

Я ликовал. Надо же – так увлечен, захвачен, даже угнетен делами семьи – а вторую ночь подряд дома не ночую!

– А политрук-то наш, похоже, нажрался?! – Савва, не подозревая о том, что я впаял уже его в янтарь вечности, продолжал дерзить.

Чуть не столкнув в кювет, нас лихо “урезал” бандитский броневичок, с бешеной скоростью промчавшийся куда-то к гибели.

– Гробанется – к нам же чиниться придет! – благодушно заметил

Левин. -…Если выживет. А тебе как? – Неожиданно он ехидно обернулся к Савве: – Завидно небось, что братки на поворотах обходят, на такой скорости?

– …Ничего! – неожиданно возразил Савва. – Мой батя вообще… поначалу на лошадке трюхал… а вся округа стояла “руки по швам”… О, а это что?

Небо вдали – над нашим проулком? – вдруг покраснело. Пожар?

Теперь уже мы обогнали броневичок!

Ага. Пока что не горим… Но близко к этому. В садике возле

Ваниной халупы расположились табором дети Юга, громко галдя на своем языке, похоже, ссорясь. Для костра они отламывали доски от дома. Неужто Ваня сам их пустил? Ну, мудила! Самого, кстати, не видно – унесся к другим добрым делам, бросив на нас это? На него в аккурат похоже!

Да, судя по тому, как Кузя, стоящий у своей ограды, умильно поглядывал на детишек, тут все правильно… Для него!

А что там у нас? Все тихо, окна темные… но что-то переменилось! Ага! Ясно. Простыня исчезла с “чернильным ангелом”

– символом, так сказать, гуманизма. Детишки сперли? Но зато гуманизм, посмотри, бушует на самом деле, во всей красе: бездомные дети обрели приют!

Вот так… скромно – по-ленински! – Кузя умильно смотрел на них.

Ночами-то он на кого работает? Ну ладно. Я подошел.

Кузя вдумчиво глядел на меня, пытливо стараясь понять: можно ли еще спасти этого человека, только что развязно вылезшего из роскошной тачки вместе с Левиным и Саввой – не имеющими с передовой частью человечества ничего общего?.. Детский праздник, кстати, они ломать побоялись: только свяжись с Кузей – опозорит!.. Зевая, разошлись. Я, зевая, остался.

– Ты знаешь, что Ваню исключили из Союза писателей? – проговорил он взволнованно. Видимо, это позднее (раннее?) время казалось ему вполне подходящим для задушевной беседы.

– Исключили? – Я бестактно зевнул.

Да, в наше либеральное время нужно что-то особое отмочить, чтобы исключили… Но Ване это по плечу! А у меня, кстати, сил абсолютно нет- падаю с ног!

– А что, было собрание? – Я раззевался до неприличия перед личиной чужой беды. – Не слышал.

– Ты всегда не слышишь то, что тебе невыгодно! – припечатал Кузя.

Что за выволочка такая глубокой ночью? Завтра нельзя?

– Этих-то… Ванька привел? – указал, зевая, на закоптившихся у костра детей Юга. – Зачем?

– Тебе, разумеется, этого не понять! – вздохнул Кузя.

– Сейчас я вообще ничего не способен понять. Знаю только, что они простыню у меня украли!

– У меня они тоже кое-что увели, – усмехнулся Кузя, – и тем не менее я добился, чтобы именно Ване присудили “Чернильного ангела”! – отчеканил Кузя.

Ване? А я-то уже думал, что мне! Представлял, как мы жить теперь будем – все трудности позади. Всегда я так: лечу – и мордой об столб! Нормально.

– За что… исключили-то его? – пробормотал я (спросить, конечно, не то хотел, но постеснялся).

– Да… какие-то там деньги истратил, – вскользь сказал Кузя.

– А… наградили… за что? – все-таки выговорил я.

– За до-бро-ту! – глядя в сторону играющих детишек, по слогам произнес Кузя, намекая на то, что мне-то это слово навряд ли знакомо. Интересно – сам-то Ваня знает?

Кузя, ясное дело, торжествовал! Добился, помог несчастному, исключенному из Союза писателей, но доброму, приютившему детишек… которые и его, Кузю, обворовали… Для него Принципы выше! Удачно обокрали – так заметнее его благородство! Честное слово, если б Кузя премию взял себе, уважал бы его больше. А так…

Я зевнул. Меня тоже обокрали… но я ничего с этого не получил.

Все остальные получили.

Украли детишки у меня “Чернильного ангела” для Вани. И для Кузи тоже.

Ну и чего?

Не удовлетворенный, видимо, моими переживаниями (которых и не было совсем), Кузя добавил:

– К сожалению, твояпредприимчивость тут не сработала. – Снова камень метнул. Все вроде уже сказал – но не может успокоиться, в свете костра! Понимаю, что должен переживать более бурно, – но спать хочу!

– Пришлось обратиться через Ее голову, – Кузя многозначительно улыбнулся, – непосредственно к руководителю фонда… ее, кстати, мужу!

Ах да! И, видимо, пришлось ему сказать, чем она занимается тут, в России, пока муж ее блюдет высшие интересы.

Молодец, Кузя. Ради его принципов на все пойдет!

Но почему он так страстно за Ваню стоит? Думаю, все средства массовой информации теперь ахнут, когда Ване вдруг вручат

“Чернильного ангела”! И под этот “ах” Кузя тут появится: “Считаю необходимым!” Понимает, что больше никогда его не покажут, – хоть тут показаться! Если б мне вдруг премию дали, никто бы не удивился, подвига Кузи никто бы не оценил… А так – шум, сенсация!

Про Ваню же известно всем, что связан с правоохранительными органами. Он и сам хвастался… Помню, были мы с ним с писательской делегацией в Индии. И в последний день Ваня, потрясенный древней культурой, так напился, что бумажник и паспорт потерял. Индусы его внезапно выпустили… им-то зачем такое добро? Но как встретит его суровая Родина?.. Ваня почему-то об этом не беспокоился. Только мы взлетели – он снова клюкнул и спокойно захрапел. Пока он спал в самолете, пуская слюни, в атмосфере что-то произошло, и нас вместо Шереметьево-2, с пограничниками и таможней, посадили в старозаветном Быкове, где ничего этого не было.

– Понял, какие у меня связи! – проговорил он, проснувшись и приглядевшись. Не скрывал – акцентировал!

И теперь ему – “Чернильного ангела”. За спасенных детей. И сбоку от его славы, в отсветах костра, – скромный Кузя.

Вот так… А я-то, честно говоря, особенно и не надеялся на простыне своей взлететь. Непрухо-Маклай!

Побрел. Да, соскользнула с плеч мантия… Ну что ж – нам не привыкать!.. Зато вон тень какая вытянулась – до самого леса!

Наши окна темные.

Отец уже спал (я надеюсь). Не хватает только ему узнать, что мне премию не дали. Да он про нее и не слыхал.

Я вошел, чуть скрипнув дверью, посидел, зажмурясь, на опустевшем диване жены… О господи! Как она плясала! Переплясывала всех!

Все уже лежали в изнеможении, а она все летала! Помню, одна тетка-врачиха, кстати, сказала: “Ну у тебя и жена! Сбрось ее с шестого этажа – отряхнется и пойдет плясать!..” Шестого этажа не понадобилось – понадобилось всего пять лет!

Вдруг дом сотряс грохот! Взрыв?.. Наконец-то!