Валерий Петрухин - Методика обучения сольному пению Страница 20

— Здорово, Антоха, — сказал и виновато скосил глаза в сторону.

В этот момент зашевелился Алексей, повернулся лицом к нам, открыл глаза. Браток, как бы не замечая его, стелил себе чистую простыню на матрац.

Алексей опустил ноги на пол, лицо у него было сонное, злое:

— Ну и долго будет продолжаться это свинство?

— Что? — встрепенулся Василек, разворачиваясь к нему.

— Что слышал! Здесь не свинарник, запомни. И тебе повезло, что ты вчера уснул, — продолжал Алексей, — не то бы за пачкотню я тебя выбросил вон!

Василек лишь хмыкнул в ответ на слова Яблонева и небрежно развалился на чистом, только что застеленном белье.

— Слушай, ты, пи-да-гог! — разделил он на слоги последнее слово. — Иди-ка учить своих деточек, понял, нет? Без тебя знаю, как вахту нести. И не суйся. Учти, не всякий желает плясать под боцманскую дудку. Чего уставился? Вырубить хочешь? Давай, давай, ты ведь обучался разным там приемчикам: с правой, с левой, хуком, а я их не знаю… Давай, не томи свою душонку.

Алексей встал, губы у него напряженно сжались, но он сдержался:

— Вот что. «Малину» здесь я тебе не дам устроить. Не позволю. Забыл, что с дружком было?

— Ах, ты… — хотел загнуть матом Василек, но не договорил, вспомнил, наверное, вчерашнее. — А кто тебя привел сюда? А теперь — выметайся, матросик?

— Ладно, — сухо вымолвил Алексей. — Тогда я приглашу хозяйку, она нас рассудит.

— Давай, давай, приглашай, — бормотал Фролов, натягивая новые брюки. — На большее ты и не способен, как бабе пожаловаться.

Алексей сделал шаг вперед, сжал непроизвольно кулаки:

— Слушай, ты, мурло, если не заткнешься…

Но браток и сам уловил опасность. Он молча застегнул ремень и вышел из комнаты.

— Что, в самом деле, к хозяйке поедешь? — спросил я, открывая форточку.

— Есть другое предложение? — раздраженно посмотрел на меня Яблонев. — Не буду же я с ним опять связываться.

На улице крепко подморозило: солнце, равнодушное и неяркое, появилось на небе после продолжительного отсутствия; под ногами был легкий ледок, но мы смотрели себе не под ноги, а вокруг — веточки кленов, лип, берез были красиво запаяны в блестящие мохнатые колбочки.

— Того и гляди, шандарахнешься, — резонно заметил Алексей, держась за рукав моей куртки. У него ботинки катились по льду, как коньки, и поэтому он опасливо переставлял ноги.

— Ты думаешь, хозяйка будет за нас? — спросил я, невольно замедляя шаги, подстраиваясь под семенящие движения Яблонева.

— Конечно. Ах, черт, да не торопись ты… Кому охота свою квартиру в бедлам превращать?

— Тогда придется все равно кого-то третьего искать.

— Ну и что? Не найдем, что ли? Это я на себя возьму.

— А, может, браток остепенится. Поймет… Раньше нормально все было.

— Вряд ли теперь его можно остановить, — сказал он задумчиво, сунув руки в карманы пальто. — Если человек сорвался — остановить его нелегко. По себе знаю…

— Как это? — не понял я.

— А так. Сам, было дело, злоупотреблял.

— Интересно, — хмыкнул я.

— Да чего тут интересного?

— Нет, все-таки, расскажи. Трудно поверить…

В перерыве между лекциями (читала простуженная Бадеева, то и дело прикладывая к красному, распухшему носу комочек крохотного носового платка) Яблонев придвинул ко мне стул, подтянул свои широкие брюки и стал, не торопясь, рассказывать, как еще в десятом классе начал выпивать и не заметил, как оказался среди тех, кого на деревне называли «газовщиками», потому что заводила всей этой компании любил повторять, как бывший шофер: «Ну что, газанули, ребята!» — и пускал стакан по кругу… Алексей попал в эту компашку случайно, выпил случайно — но его приняли как своего, хлопали по плечу, угостили сигаретой.

— Лопух был, не понимал, что к чему, — Яблонев почти не открывал рта, лишь сухо двигал губами, слова выходили приглушенными, но от этого более значительными, потому что приходилось вслушиваться в них. — И вот когда я уже связался на всю катушку с «газовщиками», около нашей деревни остановились цыгане. «Газовщики», ну ясно, дернули к ним, набрав барахла, чтобы все это загнать за водку… Был и я. Ну и «нагазовались» какой-то дряни, да так, что и себя забыли… Костер, лица у всех кривые какие-то, страшные — все перед глазами мельтешит. Очнулись утром — а наших цыган и след простыл. И мы — без одежки. А осень — земля ледяная, от росы свежо, туман над полем… Я дрожу, зубами щелкаю, как бездомная собака, гляжу на своих «газовщиков» и не узнаю — без одежды до того они страшные, зеленые, жуткие, что аж сердце во мне застыло. Пошел от них, иду сквозь туман, ничего не вижу, весь промерз от земляного холода… Иду, иду, а тут солнце встало над рекой — прямо рядом со мной, большое, круглое, и цвет так хорош — малиновый, спелый… И чего-то остановился я и смотрел-смотрел на солнце… И все, с той поры не касаюсь водки. Только в очень редких случаях… — и Алексей перестал двигать своими толстыми обветренными губами. Я молча катал ручку по столу.

— А знаешь, что я тогда подумал, когда солнце увидел? — вдруг весело спросил, сдвинув брови к переносице, Яблонев.

— Что?

— Я не знаю почему, но вот как подумал. Солнце показалось мне тогда живым и ласковым. Ну и будто смотрит оно на меня и говорит: ну что ты делаешь, посмотри, какое я большое, доброе, красивое… Ну что-то вот в этом роде подумал…

Поджав губы, Яблонев смотрел на меня. Но я лишь легким кивком головы поторопил его: «Ну и что?»

— И я тогда как бы увидел себя в будущем, так ясно и четко: живу, работаю, пью, бегаю по домам, клянча одеколон на опохмелку, и вдруг умираю. Меня закапывают, а над могилой вот так тихонечко, легонько, бесшумно встает малиновое солнышко и уже улыбается ласково другому пацану…

Через два дня неожиданно пожаловала хозяйка. Мы были оба заняты: Алексей кашеварил, я стирал в ванной, и поэтому не услышали, как она открыла дверь своим ключом. От неожиданности я даже вздрогнул, когда дверь ванной открылась — и на меня уставилось круглое пухленькое личико с черными зрачками, в которых явно скользила насмешка.

— Постирушкой занялся?

— Так точно, — ответил я, уже сообразив, кто это.

Хозяйка вошла в ванную — небольшого росточка, с крутыми боками, быстрыми ручками, которыми она не преминула что-то ощупать на стене; выглядела лет на сорок.

— Ну, как вы тут? — она посмотрела, как я отжимаю рубашку, и усмехнулась.

— Да ничего, — ответил я. И в это время к нам заглянул Алексей, вытирая руки о фартук.

— Здравствуй, Анна Ильинична.

— Здорово живем, — ответила хозяйка и сморщила свой конопатый носик. — Ну, чего тут у вас? Вот он говорит — нормально. Чего зря шуметь? Васек — парень неплохой, зря вы на него взъелись. Че вам делить-то?

Алексей выслушал этот монолог, потом спокойно произнес:

— А если он вам квартиру подожжет?

Анна Ильинична подозрительно уставилась на него:

— Ты что говоришь-то, парень? Как это подожжет? Это еще в честь чего?

— А просто так, от нечего делать, по пьянке, — Алексей стоял в коридоре, не заходя в ванную, потому что втроем тут было бы тесно, и придерживал дверь ногой. — Разве по пьянке нельзя пожар устроить?

Анна Ильинична явно призадумалась. Ручки ее перестали двигаться, она сделала Алексею жест — посторонись, мол, — и вышла из ванной.

Они пошли в комнату, и я слышал, как хозяйка весьма озабоченно поинтересовалась:

— И что, сильно зашибает?

О чем они разговаривали там, я не знаю, потому что стирка у меня была капитальная, и я из ванной не выходил. Минут через тридцать ко мне заглянул торжествующий Алексей:

— Порядок, Антоха! Чувствую, поплакался ей браток, представил все шиворот-навыворот, да я ее убедил. Оказывается, у нее самой муж был алкоголик, поэтому она к таким делам не остается равнодушной. Теперь все: пусть браток забирает свое бельишко и катит на все четыре стороны.

Фролов взял свои вещи на другой день. Ушел, не проронив ни слова, и мне почему-то стало его жалко.

Декабрь выдался непривычно метельным. Ветер, расшалившись, передвигал с места на место легкие кучки снега, обсыпал ими прохожих, заносил дороги, набрасывал на плоские крыши многоэтажек. И ощущалось в этом неспокойствии природы что-то молодое, дерзкое, шальное. В среду у нас отменили этнографию из-за болезни преподавателя и кто-то из ребят предложил сходить в кино. Не все захотели, и пошли только я, Алексей и Николай Яблоневы, Володя Есипов, Сашка Авдеев, Маша Базулаева, Женя Попугаева, Катя Башкирцева да Адель Рогожина, у которой, похоже, начинался роман с Сашкой.

Правда, было что-то странное в их романе: Рогожина, высокая, с впалыми щеками и остреньким, как кончик ножа, носиком, как-то не совсем серьезно относилась к Авдееву. Но Сашка смотрел на Адель с благоговением. Вот и сегодня, закрывшись от ветра тонким плечиком, Адель вроде бы вполне серьезно размышляла о большой популярности Сашки среди девчонок нашего курса: