Александр Покровский - Люди, Лодки, Море Александра Покровского Страница 20

Был Григорьев, замминистра по нашей печати. Пролетом в Париж. Он помахал нам ручкой. Были из французского министерства. У этих на нас находится больше времени.

Я прилетел из Парижа совершенно очумевший. Продал я только половину своих книг. Десять килограмм. На остальное в последний день налетели крысы — русские магазины в Париже. Их два. Они хотят все за рубль.

Надо быть гордым. Я им ничего не продал за рубль. Я знаю, какие у них цены.

"Неужели вы все повезете назад?" — "Зачем назад? Я здесь подарю".

И подарил.

Сергею Д., в свое время выгнанному из "Русской мысли" по сокращению, теперь весьма небогатому, в свое время помогавшему всем и так и не скопившему ничего на "черный день", так и оставшемуся русским через двадцать лет парижской жизни. Он, бедняга, просто не знал куда себя деть, все гладил переплеты.

Э.А., здравствуйте. Изучил вашего "Маринеско". Сценарий хороший. По динамике можно предложить следующее. Немецкую часть пустить на немецком языке. Одновременно сжать диалоги. Добавьте атак. Надо совместить атаки немца и Маринеско, все время переходя от одного к другому. Напряжение должно расти от кадра к кадру, что можно достичь уменьшением времени на каждый эпизод. В конце этой совмещенной атаки, например, немец командует: "Пли!" — следует взрыв, а уже Маринеско докладывают, что торпеды попали в цель.

Диалоги с самим Маринеско требуют корректуры. Они жестче, проще. Командир никогда не заигрывает с командой. Да, они одна семья, но на командира всегда смотрят снизу вверх. Он как Бог. Он принимает единственно правильное решение при экстремальной ситуации. Маринеско пьяница. Но. Командир пьет, чтобы снять напряжение, а оно не снимается, и он не пьянеет. Пьет водку как воду. И это так. Подводники пьют, но не пьянеют. Сердце остановиться может, но ум трезвый. Про Маринеско-бабника я уже писал. Добавлю. Настоящие бабники, а он именно такой, молчаливы. Никогда не обсуждается предмет очередной страсти ни с кем. Даже с лучшим другом. Табу. Запрещено. Все знают и молчат. Команда понимает его с полуслова. Она, как собака, знает чего хочет хозяин.

С тем комдивом было такое: после удачной атаки, при встрече на пирсе Маринеско крикнул своим: "Качать комдива!" — и они качнули: подбросили три раза, поймали два. Вроде случайно. Комдив упал на пирс и сказал: "Сам бандит, и команда у тебя бандиты!" — но Маринеско ничего не было.

После очередного утопления транспорта он пришёл и на три дня лёг на дно. Приехали награждать: "Где Маринеско?" — "А вот!" — под водой видна лодка. И еще для того, чтобы держать в напряжении, добавьте страшилок. Сны на лодке не только радужные из детства. От избытка углекислоты они цветные. Человек засыпает быстро (углекислый газ — снотворное), но просыпается, даже если не от кошмара, очень плохо: его мотает из стороны в сторону, он не может прийти в себя. Если кошмар — немедленно садится вертикально. Весь в поту. Например, такой кошмар: к нему подбирается старуха, смотрит снизу, как кошка, в глаза, потом начинает щупать так, как щупают курицу — жирна ли. А он не в силах пошевелится, он кричит, рот открывается, а звук не идет… Наконец, пробуждение — его теребит вахтенный: "Товарищ командир! Товарищ командир!"

Командир в походе почти никогда не спит. У него могут быть галлюцинации наяву. Почему не показать это?

Ещё по Маринеско. Там есть эпизод, где он вроде советуется со штурманом, влезать в базу за "Густовым" или не влезать. Командир ни с кем не советуется. Он принимает решение сразу и навсегда. Иначе он не был бы командиром. Маринеско очень хорошо себя чувствовал в стрессовой ситуации: пожары, взрывы, погони, торпеды. Это его. Он в этом купается. Он во время атаки петь будет. Поэтому для остальных членов экипажа он Бог. Какие они могут ему дать советы, когда он на одном чутье идет? Это как вожак волчьей стаи. Пусть другой волк ему что-нибудь посоветует — так в ответ получит, не обрадуется. Потому что во время торпедной стрельбы он, перископ, лодка и торпеда составляют одно целое. Это не торпеда попадает в цель — это он влетает в борт корабля, рвет его внутренности, урчит, рычит, отрывает дымящиеся куски.

Отсюда и береговая жизнь Маринеско — ему не хватает приключений. И еще — он артистичен. И не только потому, что из Одессы (кстати, уберите из текста то, что он хохол. Таким, как Маринеско, чхать на национальность. Он об этом даже не думает). Он артистичен, потому что ему этой береговой жизни мало. Он много читает. Подводники вообще много читают. Это чтоб не свихнуться.

По немцам. Можно добавить такой эпизод: лодка после удачной атаки всплывает рядом с тонущим транспортом. Немцы вылезают наверх, лениво курят, фотографируют тонущих людей. Тут появляется кто-то с автоматом и устраивает стрельбу по живым мишеням, азартно, с выкриками. Наверх поднимается командир и прекращает все одним движением, все вниз, срочное погружение, а старпому говорит: "Наказать!" — и называется фамилия того стрелка. Старпом смотрит недоуменно. Командир: "Списать на берег. На восточный фронт. Ему хочется пострелять!" — успокаивается и говорит: "Пойми! Это не добавляет нам чести!"

Для немецких подводников слово "честь" было не простым звуком. Немецкий подводник — беспощадная машина, но временами что-то включалось, к удивлению окружающих, и тогда — рыцари, кресты, честь.

По "Курску" много всего сказано. На нем столько людей заработало денег и не только денег, что просто удивительно. Именно поэтому я не люблю высказываться. Конечно, эту трагедию надо делить на две части: взрыв и спасательная операция. По причинам взрыва было столько вранья, что есть ли смысл его опровергать? А сколько людей книги написали! Вот и Черкашин сподобился. Мне не понравилось, что он пытался на американцев все свалить, и я эту книгу читать не стал. Уж больно от нее госзаказом попахивает.

Мне с самого начала казалось, что так, как мы сами можем себя взорвать, никто нас взорвать не сможет. Так, как мы себя развалим, никто нас не развалит, и нечего тут на зеркало пенять. Американцы — наши противники. Неуважение к противнику — первый шаг к поражению. А стенания по поводу того, что они, мол, к нам в терводы лезут, вообще неприличны. Они-то лезут, а вы-то на что? Для того и существует флот, чтоб это "лезут" пресекать. Работа у них такая — "лезть", а у вас работа их гонять. Не будут они "лезть", и вы останетесь без работы, а так — все при деле. И правильно они "лезут", чтоб вам служба медом не казалась.

Между прочим, и мы "лезли" и "лезем". Есть у тебя разведывательные, противолодочные лодки — "лезь". Попался — грош тебе цена, а они молодцы, обнаружили тебя и загоняли до смерти.

Причина взрыва: скорее всего торпеда. Как она рванула и почему? Повторюсь: сами. Без террористов обошлись. Между первым и вторым взрывом было 2,5 минуты, а в первом нашли потом только одного человека, а по тревоге там 7. Значит, бежали. 2.5 минуты — это огромное количество времени. За это время можно много чего успеть. Или не успеть. После первого взрыва, до второго, видимо, начался пожар, и от него рванули еще 4 торпеды. Иначе чего бы торпедам ждать 2.5 минуты, прежде чем сдетонировать?

Конечно, паника. Люди и виноваты, и не виноваты. Кто и как себя поведет в этой ситуации, одному Богу известно. Не будем их осуждать. Люди на подобную прочность не рассчитаны. Можно, конечно, какими-то тестами установить, кто и на что способен, но так ли это будет на самом деле?

Спасательная операция так же бездарна, как и все у нас теперь. Людей уморили. Они трое суток стучали, что бы там эти Клебановы не говорили. Говорят, на западе все стуки расшифровали. Там они целые поэмы отстучали. Западникам верю, нашим — нет. Государству плевать на людей. Теперь это ясно всем.

Когда я был маленький, я сказал своей бабушке: "Бабушка! Что ты все "бог" да "бог", бога же нет!" — а она на меня посмотрела и говорит: "Сашенька, Бог есть!" Я этот ее взгляд до сих пор помню. Что-то очень нездешнее, холодное до дрожи и в то же время необычайно теплое, до трепета (никак не подобрать слов) входит в тебя, внутрь, и внутри уже все вспыхивает какой-то непонятной томительной радостью. Жуткое и сладкое. Да. Бог есть. Потом уже, под водой я это понял еще раз. Он есть. И не просто есть: он каждому дает свой шанс.

Я от своей бабушки унаследовал способность чувствовать чужую боль больше, чем свою.

Сначала я думал, что все люди вокруг меня такие же как я, но потом, через много-много ошибок, я понял, что это не так. Все разные: большие, мелкие, умные, глупые, подлые, честные. И чтоб не сильно выделяться среди остальных, ведь у нас это опасно — выделяться среди остальных — я принял такую форму поведения, что на флоте меня считали немного чудаком, артистом, гулякой праздным, бездельником, лентяем. Я был остер на язык и потому душа кают-компании, когда там нет командиров. Это помогло сохранить себя. Много было всякого рода провокаций — от любимых органов и от начальства — но тот же самый Бог миловал.