Алекс Тарн - Боснийская спираль (Они всегда возвращаются) Страница 20

Этот новый хозяин, подобравший его на сараевском вокзале, поначалу ничем особенным не отличался от обычной, надежной, но скучной категории водителей-мужчин. Вел уверенно, не торопясь, вовремя переключая передачи, чутко реагируя на сцепление и не увлекаясь тормозами. Приключения, по большому счету, начались во время утренней поездки от травникского дома на реке до рыночной площади. С одной стороны, непоследовательность действий чем-то напомнила гольфу женщин; с другой — у парня проявилась какая-то прежде не свойственная ему лихость в ускорениях, в манере торможения, в разворотах юзом, на грани заноса. Так с гольфом еще никто не обращался. Сначала это даже рассердило его, в особенности когда пришлось съехать с асфальта на грунтовку, а потом и с грунтовки на лесной проселок. В подобную глушь гольф заезжал до этого только с подростками на предмет обкуриться и потрахаться.

Когда же новый водитель вообще свернул даже с последнего подобия дороги и заставил его ковылять по кочкам в глубь лесной чащи, гольф уже не знал, что и думать. Потом хозяин ушел, не взяв с собою ключи, и это пробудило в гольфе самые страшные подозрения. Возможно ли, что тут, вдали от шоссе, и закончится его непутевая жизнь? Проржавеют крылья и крыша; облепленное отвратительным влажным мхом, сгниет днище, растрескаются и лопнут трубопроводы, отвалится глушитель и протечет на гадкую неровную почву чистейшее драгоценное питание из прохудившегося бензобака… Эти мрачные предчувствия почти подтвердились, когда хозяин, вернувшись через несколько бесконечно долгих часов, всем своим поведением продемонстрировал, что прощается с ним навсегда. Он даже не стал заводить двигатель — просто посидел немного, привалившись к колесу и разговаривая сам с собой, а потом собрался и исчез, на прощание похлопав машину по крылу.

В этом прощании отчетливо ощущалась неизбежная окончательность, и гольф понял, что надеяться больше не на что. Если бы он мог, то закричал бы, заплакал, позвал назад своего безжалостного губителя, попытался бы разжалобить его; в конце концов, это ведь так невыносимо — умирать, едва перевалив через тридцать тысяч… Но автомобили не умеют кричать и плакать, тем более — при выключенном двигателе. Потом наступила ночь, полная незнакомых звуков и запахов, ночь, сочащаяся влагой, обещающая ржавчину, разложение, смерть. Стоя под мокрым кустом, гольф печально прикидывал, сколько таких мучительных ночей ему еще предстоит пережить. Это было ужасно, ужасно.

И тут хозяин вернулся — побитый, истекающий кровью, как после автокатастрофы, в чужой одежде, но живой, живой! Он сразу стал искать ключи, и это был еще один замечательный знак. А уж когда он завел мотор, и гольф услышал и почувствовал то, что уже не чаял услышать и почувствовать: биение собственного сердца, жаркий ток бензина и воды в упругих артериях трубопроводов, четкое чередование клапанов, безошибочную работу инжектора — о! — тут уже счастью не было предела. Он будет жить! Жить! И даже недоумение от странного поведения хозяина, не пожелавшего зажигать фар в кромешной темноте, не смогло испортить гольфового праздника. Более того — он не мог не оценить ту впечатляющую точность, с которой водитель вывел его из кочковатой ловушки. Вслепую! Что ни говорите, а это чего-то стоит!

Он благодарно воспринимал каждое действие своего хозяина, чутко прислушивался к его командам, изо всех сил стараясь исполнить их наилучшим образом, готовясь немедленно исправить неизбежно случающиеся мелкие ошибки и погрешности — на долю секунды опоздавшее сцепление, лишние капли топлива, недовернутый градус на повороте. Но их не было, этих неточностей! Гольф просто не верил самому себе — шоферская работа на этот раз была просто совершенной. Казалось, хозяин слился с ним, предчувствуя и предвосхищая мельчайшие детали его поведения, его дыхания, его жизни. Они были одним целым, одним механизмом — он и его водитель! Никогда еще гольфу не приходилось испытывать столь восхитительного чувства. Неужели ему настолько повезло? Ему, скромному гольфу, ничем не отличимому от миллионов других машин — ну разве что неистребимой верой в свою особенность, в свою звезду? Неужели это случилось именно с ним, с ним, а не с каким-нибудь навороченным лексусом или порше? Неужели именно в нем сидел настоящий водитель?

И тут хозяин, словно желая рассеять его последние сомнения, резко вывернул с грунтовки на асфальт, взял влево, вильнул вправо, ушел от столкновения с джипом, мгновенно ускорился на третьей передаче, а затем, вернувшись на вторую, убрал с дороги сунувшегося было навстречу наглеца и стремительными галсами ушел от перекрестка вперед, на свободу. Все это было проделано мастерски, одним духом, в замечательно точном ритме, и даже несколько пуль, застрявших в багажнике, не смогли испортить общего впечатления. Подумаешь, две-три дырки в жестянке задка! — заделаем, не беда — главное, что они стремительно мчались по гладкой ленте предрассветного шоссе, оставляя позади неуклюжую погоню — самые быстрые, самые проворные — он, гольф, и его настоящий водитель.

Следующее препятствие ожидало их на полпути между Витежем и Слименой — там, где от магистрали направо уходила дорога на Зеницу. Людей гольф не боялся — с людьми должен справиться сам хозяин, это его работа — так что три серые фигуры с автоматами, врассыпную бросившиеся в кювет при их приближении, не особо взволновали машину. Куда опаснее выглядела гармошка острых шипов, которую подлецы растянули поперек шоссе, оставив лишь узкие проходы по краям. Честно говоря, гольф уже не видел никакой возможности проехать дальше, не проколов как минимум двух покрышек, но тут хозяин снова показал свой потрясающий уровень. Он рванул влево, на обочину, потом снова вправо, и вдруг гольф понял, что едет на двух левых колесах, вращая правыми в воздухе — да, да, именно так, на двух колесах, минуя смертельно опасные шипы, сбоку, по узкой метровой полосе между асфальтом и кюветом.

Это был высший класс! Ради этого стоило сходить с конвейера! Более того, теперь уже не страшно было и умереть, даже в расцвете своих неполных тридцати тысяч. Что он, в конце концов, видел за эти несчастные тридцать тысяч? Да последние десять километров дали ему в тридцать тысяч раз больше удовольствия! Разве не так? Победно урча, гольф несся в сторону Травника. Он был горд собою и своим настоящим водителем. Он был твердо уверен в их совместном непререкаемом превосходстве над любым четырехколесным, двуруко-двуногим, бензиновокровным существом внутреннего сгорания.

Берл вел машину автоматически, не думая. Он впал в какое-то странное, незнакомое состояние полупрострации. Усталость? Или потеря крови? Дышалось тяжело, перед глазами плавно качался мало-помалу густеющий туман, сквозь клочья которого виднелось шоссе, лес, горы, домишки вдоль дороги, рассвет, светлеющий справа за спиной. Яшка куда-то делся, видимо, ушел, обидевшись на грубость, и теперь Берл остался совсем один. Один и без шансов. Он понял это окончательно на последнем блокпосту, когда ханджары даже не стали стрелять. Хотят получить его живым, ясное дело… Этот пост на перекрестке, который ему удалось объехать без особого труда, цирковым макаром, был явно несерьезным, сымпровизированным на скорую руку. Где-то впереди его ждет настоящий заслон, организованный по всем правилам, это уж будь спокоен. Судя по всему, они были совершенно уверены в успехе, в том, что деваться ему некуда. Машины погони маячили сзади, даже не делая попыток приблизиться, — просто присматривали за добычей, вели его, как зверя, в заранее расставленную ловушку.

Где? Скорее всего, перед самым Травником. Там у них гнездо, легче организоваться. Внутрь города не пустят — зачем потом отлавливать беглеца по дворам и закоулкам? Значит, где-нибудь на въезде… Вот только черта лысого вы меня живым получите. С дыркой в голове — это да. Берл улыбнулся: это будет хоть маленькая, но победа. Может, прямо сейчас? Он достал магнум и взвесил его в руке… или еще немного порыпаться? А зачем? Долину прорезал вопль муэдзина — рассвет наступал и у них, у врагов. Ему, рассвету, все равно, он наступает для всех — и день тоже, и ночь… Берл тряхнул головой, разгоняя туман — ты с этим поосторожнее, бижу, так ведь и отключиться недолго. То-то подарочек будет для подлецов.

Впереди засветились огоньки минаретов; Травник надвигался на него, как широкий, коренастый ловец с огромною сетью в руках. По бокам дороги замелькали сараи, гаражи, заборы… Ну, где же вы, братья-мусульмане?

Прожектора вспыхнули внезапно, ослепив его; баррикада оказалась неожиданно близко, не замеченная им вовремя в молочном тумане рассвета. А может, в болезненном тумане, наплывающем на меркнущее сознание? Берл автоматически бросил свой гольф в занос и развернулся. С противоположного конца улицы навстречу ему надвигались джипы погони. Они тоже врубили на полную мощность все имеющиеся у них фонари, и теперь Берл в маленьком гольфе и в самом деле походил на зверя, загнанного в угол, пришпиленного безжалостными лучами прожекторов к водительскому сиденью. Слева и справа шли сплошные дощатые заборы, деваться было решительно некуда.