Джузеппе Маротта - Золото Неаполя: Рассказы Страница 20

Ведь уже в 1912-м в Неаполе их было полно рядом со мною. Мне было десять, а спагетти находились в нескольких метрах от нашей террасы: они сушились на перекладине; казалось, что это не спагетти, а какие-то растения — виноградные лозы в соседнем саду повторяли их форму; подожди меня, золотая шпалера, видишь, я уже выхожу с самой большой в Лигурии фабрики спагетти, которая рядом с тобой ничто; подожди, я догоню тебя, золотая шпалера, чего бы мне это ни стоило.

Тот, кто входит в рай через дверь, тот родился не в Неаполе, мы входим во Дворец Дворцов, бережно отодвигая занавеску из спагетти; нас кормили материнским молоком в спешке, покуда варились спагетти, а потом сразу же отрывали от груди и совали в рот кусочек спагетти; поначалу наши мамы еще обсасывали этот кусочек, чтобы снять остатки рагу, а потом ограничивались тем, что просто его целовали. Поэтому что еще я могу оставить моим детям, кроме спагетти, которые сам получил в наследство? Главное, дети, запомните: спагетти должны соответствовать обстоятельствам и состоянию вашей души. Никогда не берите на себя больше, чем можете. Да, спагетти, но скажите, положа руку на сердце, кто вы такие, чтобы желать их приготовленными «по-генуэзски», или «с моллюсками», или с сосисочной шрапнелью, или посиневшими от оливок из Гаэты, или серебряными от килек, или перемешанными с вязкой моццареллой[23], или даже (да ради бога!) au gratin.[24] Рецепт, который оставляю вам я, прост и поразителен, он как бы легковесен, но в самом деле выношен, это экспромт и сентенция в одно и то же время; мои спагетти — это идеальное блюдо для того, кто не разгибаясь трудился с утра и до поздней ночи и больше просто не может, — я имею в виду спагетти с чесноком и оливковым маслом. Их способен приготовить любой, не снимая шляпы и зажав под мышкой пальто; повторяю — любой: и близорукий, и глуховатый, и счастливый, и отчаявшийся.

Пока закипает вода, в оливковом масле поджаривается чеснок, его саркастическое скворчание вы должны умиротворить несколькими листиками петрушки; пусть он даже немного подгорит, ваш мгновенно изготовляемый соус, в этом есть свой смысл, потому что горечь, которую он придаст спагетти, впитает в себя и растворит множество других горьких вещей: не забывайте, что клин вышибают клином! Дон Эмилио Барлетта, владелец фабрики волчков, доводил чеснок на своей сковородке до полной черноты, только так удавалось ему выносить нрав жены, он мирился с ним, как со своего рода штрафом.

Дети мои, никогда не приступайте к оплакиванию умершего (а в особенности меня) без спагетти, чей отдаленный аромат, долетая в комнаты, поддерживает дух скорбящих и пламя свечей. И никаких соусов, никаких жиров, для поминок их можно сдобрить разве что сливочным сыром. По знаку старой тетушки, появившейся на пороге, пожилой родственник утирает глаза, выходит в коридор и оттуда проскальзывает на кухню — там, на огромном клубке спагетти уже сияет белейший клин сливочного сыра. Родственник разламывает его вилкой; бело в его тарелке, бело в его душе; он говорит «спасибо», он говорит «да утешится душа, что мается в чистилище», а потом начинает есть и вместе со спагетти ест и поле, где выросла для них пшеница, и солнце, которое дало ей силу, и ветер, который терпеливо ее расчесывал, и даже то ведро, в котором свернулось неуступчивое молоко, превращаясь в сыр; зрелище смерти необычайно обостряет чувства, и о том, что гроб — это тоже дерево, такое же дерево, из какого сделана скамеечка доярки, несчастный дон Кармине или дон Винченцо подумает либо сегодня, либо не подумает уже никогда. Тем временем старуха наполнила вторую тарелку: ну, давай же, выходи, следующий по степени важности родственник бедного дона Пеппино! Так вот, я продолжаю и настаиваю: на случай кончин и рождений, дети мои, спагетти и только спагетти; спагетти ел мой отец в нашей просторной кухне, когда я должен был появиться на свет (время от времени он подкручивал усы, задумывался, прислушивался и восклицал: «Ну в конце-то концов, в какой стадии дело?»); спагетти будете есть вы, сначала один, потом другой, в день, когда я уже не смогу заметить ничьего отсутствия, застыв на своем ложе среди свечей и цветов. Соберитесь с силами, ребята, сварите их в большом количестве воды, эти поминальные спагетти (но не переварите!), и хорошего вам аппетита.

Неаполитанцы думают, что спагетти очень древнего происхождения и льстят себе мыслью, что изобрели их они, — они ошибаются. Кому в Неаполе могли взбрести в голову спагетти, если там один только король да его двор, просыпаясь утром, были уверены, что в час дня они смогут поесть! Поэтому спагетти могли появиться разве что на Сицилии или на Сардинии, а то и в Папском государстве. Неаполитанцы же — те питались зеленью, например ботвой репы с хлебом; мне до сих пор иной раз хочется отведать этого блюда, и я прошу его мне приготовить; должно быть, таким образом меня окликает какой-то далекий предок, желая меня упрекнуть. Помни, говорит он, что три века назад спагетти считались у нас неслыханной роскошью, мы могли позволить их себе раза два в год; при первых же признаках неурожая изготовление их запрещалось — грустная поговорка предупреждала: «Будьте осторожны, спагетти разрушают семью». Все это рассказал мне мой друг, тот самый, который показывал мне огромную лигурийскую фабрику; о, они знали все о жизни, о смерти, о тайнах спагетти в этом своем роскошном макаронном университете (я увидел на их складах бескрайний пейзаж — уходящие вдаль ряды длинных голубых коробок; эх, укрыться бы здесь навсегда с кастрюлей и хорошим запасом консервированных помидоров, подумал я; почему бы в знак ненависти к миру не сделаться мне затворником этого макаронного монастыря?). Другу же я, краснея, ответил, что если Неаполь узнал спагетти так поздно, то причина этому не леность, а униженное его положение в нашей истории; зато потом, преодолев робость, неаполитанцы горячо взялись за дело, и когда, к примеру, родился я, между Каподимонте и Позилиппо спагетти было больше, чем чеков и болезней. Перед моими глазами стоят громоздкие медные весы с большими чашами, подвешенными на трех цепочках, и опорным стержнем в виде какой-то сомнительной сирены; вас зазывали покупать спагетти центнерами, но могли взвесить и несколько пучков; с вами были доброжелательны и щепетильно честны. Чаша весов с горкой макарон опускается, и за это время проходит целая эпоха, может быть, жизнь. Сколько вам взвесить к обеду? У нас была семья на три четверти кило — семьсот пятьдесят граммов. Эти слова: «три четверти» — я должен был бы вписать в свой герб, если бы он у меня был; они определяли наше положение в глазах продавца и в глазах бога; мы слышали их годами у печи и у стола; и в душе моей матери очень часто не было ничего, кроме этих слов да пригоршни серой соли.

Да, в 1912 году скорее спагетти могли бы служить панорамой Неаполю, а не море с Везувием. Мелкие адвокаты, возвращаясь домой, несли их под мышкой, завернутыми в гербовую бумагу; каждый переулок казался столовой, так как был полон людей, которые сидели с тарелкой на коленях на пороге своего дома; на площадях Вентальери, Сант-Эдиджо, Кавоне, Фориа, Трибунали, Порт-Альба макароны продавали готовыми; там под открытым небом были установлены гигантские печи с котлами, способными вместить целый Лувр; «Два!» или «Три!» — кричали официанты, протягивая повару тарелки и подразумевая под этим порции на два или на три сольдо; а кто не мог заказать спагетти, тот мог глотать пар, и вместе с паром к нему возвращались силы; постоянные клиенты с горячей тарелкой в одной руке и оловянной вилкой в другой ели, прислонясь к стене старого дома, и видели, как в темноте по ту сторону горящих печей, за фонарями колышутся какие-то странные тени, словно складки на юбке милой женщины, которая ждет.

Какой простой город, какие легкие люди. Есть у тебя спагетти или нет у тебя спагетти — вот и все, в чем был вопрос! Бесчисленные альтернативы нашего времени мучают нас и обрекают на неизбежную роковую ошибку. Вернуться бы нам снова к спагетти с тем терпением и любовью, которые когда-то нас отличали! Оставим мудреные храмы, служащие современным устремлениям и полные страхов и угрожающих символов, и обратимся к скромной реальности спагетти.

Может быть, они и есть тот единственный вопрос, на который бог способен нам ответить и на который он всегда отвечал: «Да, спагетти есть» или «Нет, спагетти нет».

— Мы производим их тысячу двести центнеров в день, — сказал мой лигурийский друг.

Первая любовь

Что сказала бы мне жена, если бы я ей признался, что наши с ней дети могут быть в то же время и детьми другой женщины? Моими, к примеру, и Кармелы Б. — вот она, смотрите, сидит перед своей дверью в нашем дворике; ей пятнадцать лет, а может, и меньше, она либо шьет, либо читает, либо, прикрыв глаза, еле слышно напевает песенку, которая была модной в 1919 году; что касается меня, то мне семнадцать, и я смотрю на нее с балкона нашей кухни. Мне кажется, Кармела, что, глядя на меня с того берега бесчисленных прожитых лет, ты шепчешь мне: «Скажи только, который из твоих сыновей, Джузеппе или Луиджи, больше похож на меня?» Разве такое возможно? А что, может быть, дети, которые обликом и характером резко не похожи на родителей, — это превратившиеся в людей без вмешательства первородного греха наши давнишние радости, страдания и надежды, воплощение образов нашей памяти, в моем случае — это дети моей первой любви. Глупости, конечно, а все-таки покуда мы живем, мы то и дело вздрагиваем от изумления, замечая, что реальность — это не более чем эфемерный предлог, который отторгает нас от того, что нам мерещится, и что только выдуманный нами и не познаваемый до конца образ самих себя и есть то единственное, в чем каждый из нас живет постоянно и безусловно.