Макс Нарышкин - Sто причин убить босса Страница 20

Она стояла, и у нее с ресниц, как у булгаковской Маргариты, капала вода. Надежды того, кто ждет рассказа о том, как я ввел ее в квартиру и перецеловал каждый ее пальчик, не оправдаются. Видеть на пороге Раю Чельникову было для меня еще более удивительно, чем, к примеру, председателя Совета Федерации Миронова. Как я уже говорил, девочка она из тех, кто пойдет по лестнице вместо того, чтобы ехать в одном лифте с Евгением Медведевым. Как я уже говорил, внешностью она непримечательна, и если что и связывало меня с ней до моего увольнения, то лишь ее присутствие в отделе по работе с клиентами, который возглавляет Лебедев. За два года, что она в компании, я едва ли перебросился с ней десятком фраз, конечно же о работе. И вот сейчас она стояла на пороге, дрожа от озноба, и смотрела на меня очень странно. В глазах ее светилось удивление от того, что я ее не впускаю. А почему, собственно, я должен ее впускать?

— Женя, я могу войти?

Это был первый раз за двадцать четыре месяца, когда она назвала меня Женей. До сих пор я был для нее Евгением Ивановичем. До чего все-таки примитивна корпоративная система. Ты уважаем, пока в теме. Выпал — и вот уже стал Женей, не прошло и двух суток…

— Ну, входи. Надеюсь, тебя никто не заметил?

— А что случилось?

— Не знаю. Но с Медведевым по одному тротуару лучше уже не ходить.

Умная девочка, она поняла все без лишних слов. Скинув в прихожей плащ мне на руки, она осталась в платье-футляре черного цвета, из-под подола которого как бы случайно выглядывал ажур чулков. Самая подходящая одежда для гуляний по ночной дождливой Москве…

— Женя, не мне тебе объяснять. Перекинусь с тобой словечком, а через час меня выставят. Не будь ребенком.

Уж не пришла ли она компенсировать свою холодность?

— Что будешь пить? — я оторвал взгляд от ажура и демонстративно направился в кухню матросской походкой. Она должна усвоить с порога, что незваные бабы, хотя бы и в ажурных чулках, меня не интересуют.

— Что угодно. Сегодня суббота, на работу не идти.

В самом деле… Я попридержал горлышко мартини у края стакана. Альбине я велел позвонить в выходной, получается.

Услышав за спиной дыхание, я прижал горлышко к краю. Налить мне так и не удалось. Рука Раечки, как змея, скользнула мне под майку и стала жадно ощупывать брюшной пресс. Вот когда начинаешь сожалеть, что презираешь спортзал. Ничего сверхъестественного нащупать она там не могла, ни бугрящегося пресса, ни нависших скалами грудных мышц. Обычное тело бывшего заместителя президента рекламной компании. Но именно этого тела она, кажется, и хотела.

Понемногу я стал понимать, что Раечка не так уж некрасива, как мне казалось. И губы у нее, оказывается, правильной формы, и носик вздернут в меру, и глаза умеют быть не только острыми, но и томными.

О ногах я уже и не говорю. Сейчас, держа их в руках, мне кажется, что эти ноги даже стройнее, чем у Виолетты…

Немного позже, когда мне все-таки удалось налить мартини, я уже без смущения разглядывал то, что до поры таилось под платьем-футляром. Это платье так называется, верно, потому, что футляр для того и служит, чтобы его время от времени снимали для пользования его содержимым.

Она сидела на стуле в моей кухне, закинув ногу на ногу, и черный крест ее чулок выглядел на бронзовом от загара в солярии теле, как символ конца всех противоречий.

— Теперь я понимаю, почему ты никогда не рекламируешь плохой товар.

Я удивленно обернулся.

— И почему же?

— Ты пылаешь восторгом, когда люди не разочаровываются.

Задержав движение кофейника к столу, я остановился сам. На языке офиса это означает: объясни.

— И я не разочаровалась.

— Значит, я рекламировал себя?

Она поднялась и, бесстыжая, обвила меня своими руками.

— А разве каждый твой приход в офис не реклама? Разве ты не замечал, что тебе смотрят вслед?

— Надо ли понимать это так, что ты сейчас не разочаровалась?

Она снова потянула меня к себе, взбираясь на стол…

Немного ошеломленный, я лежал на ней и сдувал с лица капли пота. К тридцати чувство сексуального голода, когда ты готов постоянно и без остановки, обычно проходит. Начинают различаться тонкости, тормозящие моторные порывы. Запах женщины, ее движения, голос, взгляд в постели — все то, до чего в двадцать нет никакого дела, в тридцать начинает играть ключевую роль. Приди Раечка ко мне десять лет назад, мы слились бы с ней в едином оргазме только потому, что она женщина, а я мужчина. И продолжалось бы это долго, бесконечно, после чего неминуемо в головах обоих малолеток сам собой возник вопрос о женитьбе. Сейчас же эта моя гиперсексуальность возродилась, потому что вчера я видел Раечку, удаляющуюся от меня, как от чумного, не желающую не только кричать, сидя на мне, как на дереве, но и находиться в зоне действия моего одеколона, а спустя неполных двадцать четыре часа она готова делать со мной то, за что не возьмется прожившая в счастливом двадцатилетнем браке жена.

В душе она разговорилась. После моего ухода в компании наступило сначала затишье, а потом начался кавардак. Нарушилась, сказала она, какая-то молекулярная связь между всеми. Быть может, сказалось, что увольнение случилось в конце недели, когда персонал и без того взбалмошен и напряжен, хотя не исключено, заметила она, что дело не в этом. Как-то робко, несмело она высказала мысль о подозрении стафа о переменах к худшему. Белан стала замом и тут же затянула поводья. Вчера началась оптимизация, и восемь сотрудников, в том числе и Лебедев, оказались под угрозой увольнения. Прямо им никто об этом не заявляет, приказа еще не было, но разве Женя Медведев знал в половине первого, что без четверти час его уволят?

— Хочешь еще?..

Я хотел, но не мог. Если каждый стресс обозначить за соитие, то за сегодняшнюю ночь я трахнулся раз пятнадцать, не меньше. Чтобы снова заняться любовью с Раечкой, мне нужно никак не меньше пяти часов отдыха.

Развалившись на диване с мартини и сигаретами, мы болтали о компании, и я удивился тому, насколько моя незваная гостья потрясающий собеседник. Оказывается, она имеет свое мнение. Оказывается, помимо Дюма в младенчестве и Брауна в зрелости она читала еще Моэма. Удивительный народ эти женщины. Два года она была мне корпоративно предана, потом корпоративно меня не замечала, и когда я выпал из темы, она отдалась мне без договорных обязательств и других корпоративных условностей. Это или царь из головы ее вышел, или корпоративный самоконтроль у человека достиг своего апогея.

— Чем думаешь заняться?

— Делом, Раечка.

— К себе возьмешь?

Мне нравится этот подход. Картина страсти начинает понемногу вырисовываться. Если возьму, то теперь на должность никак не ниже начальника отдела по работе с клиентами. Раисе нужно двигаться вперед, она уже давно переросла Лебедева, а перспектив никаких, поскольку Лебедев — крестный рогулинского сына. Медведев — бренд. Гарантия успеха. Понятно, что увольнения Медведев не простит. Он обязательно ударит… Ей еще неизвестно, как меня брили даже в малолитражных рекламных забегаловках.

— Конечно. Ты на какую должность хотела бы?

Удивительно, как быстро клюют на такую наживку женщины, только что пережившие секс с работодателем. Она подняла ресницы и похлопала ими — аплодировала сама себе, верно.

— Женя, ты сам знаешь, я способна на куда большее.

Если она о только что открытых мною ее способностях, никаких вопросов нет. Но если сейчас она говорит о роли менеджера отдела по работе с клиентами в деятельности рекламной компании, вынужден признать, что Раечка преувеличивает. На большее она не способна. Она не в состоянии правильно делать даже то, что ей нужно на прежней должности. Раечка — плохо развитая в умственном отношении девочка.

— Конечно, знаю. Тебя бы устроила должность начальника отдела?

Когда она снова похлопала в ресницы, я подумал, что эта такая игра. Лечь под будущего президента с порога — это для нее в порядке вещей, а вот согласиться на должность, на которую она, по ее мнению, способна, — тут нужно подумать.

— Вообще я рассчитывала на директора…

— Какого директора? — обалдел я, позабыв даже, что развлекаюсь.

— Ты уже подобрал кандидатуру на должность креативного?

Я тоже похлопал ресницами, но это выглядело не как аплодисменты, а как чечетка в состоянии замешательства.

Способность подавать клиента так, чтобы его покупали, — удел немногих. Сотни людей на этом погорели, и только единицы вознеслись до небес. Реклама — необыкновенно чувственный материал. Многие не понимают, что желание купить бренд возникает не от того, что говорят или показывают о бренде, а от того, что человек при этом чувствует. Реклама забугорная — не для моего соотечественника. Мы живем чувствами, а не плотью. В США производитель обязан рисовать на коробке с продуктом то, что находится внутри коробки. Если это молоко — то будет написано Milk, если арахисовое масло — на коробке обязательно будет присутствовать орех. Никому в голову в США не придет на бутылке лимонада рисовать портрет Пиноккио, а на пачке сливочного масла — пышную фермершу. В противном случае неминуемо встанет вопрос о том, что за жидкость от Пиноккио разлита в тару и не из молока ли фермерши (не говоря уже о Веселом Молочнике) сбито то масло. Многие, в том числе и я, не покупают сыр President только потому, что он нравится Волку с замашками педофила и нимфоманской наружности Красной Шапочке. Многие, в том числе и я, не хотим идентифицировать себя ни с ним, ни с нею.