Глеб Шульпяков - Фес Страница 20

Она прикусила губу.

– Опуская подробности, сразу переходим к следующему действию – вы не обидитесь? Наступили времена, когда наши банкиры наконец поняли, что спальни в стиле “мадам Помпадур” – это пошлость.

Я откинулся на спинку, заложил руки за голову. Приготовился к новому рассказу.

– Это сейчас они стараются быть неотличимыми, не высовывать голову, чтобы власть не заметила, не раскулачила, – а тогда все хотели показать себя. Их можно понять, ведь столько лет под одну гребенку жили. Столько…

– И что же вы сделали? – Мне не терпелось слушать дальше.

– Помните, тогда по видеосалонам показывали западное кино? Дешевку, чепуху второсортную? Которую сегодня без смеха смотреть невозможно?

– Конечно. – Я вспомнил, как студентами мы бегали “на эротику”.

– В тот год я рассталась с молодым человеком – тем самым, который написал пьесу. Мы познакомились на читке, потом жили вместе у него на Щелковской, а когда спектакль закрыли, наш роман распался тоже, сам собой – так бывает, когда отношения держатся на общем деле, на одной премьере. В общем, зализывать раны я уехала в Юго-Восточную Азию – тогда это направление только открыли, русских на пляжах практически не было, и я купила билет. Бангкок, острова – сначала, конечно, было страшно и непривычно, я ведь ничего, кроме Югославии, не видела, да и там – ну что это за путешествие? – девочку пригласили на съемки детского фильма… А тут целый мир, обратная вселенная, где все по-другому, но для тебя почему-то предусмотрено место, вот что удивительно. Мир без мелодрамы, без нервов; планета, где жизнь – вы не поверите! – сама собой налаживается.

Она опустила глаза, провела пальцем по стойке. Помолчала.

– В детстве я ходила в художественную школу, поэтому просто нарисовала им то, что хотелось. Кресло – то самое, помните? – в котором Эммануэль с прислугой. Потом торшер и кушетка, плетеная этажерка…

– Погодите, вы только что говорили…

Недокуренная сигарета сломалась, она отодвинула пепельницу.

Спокойно и медленно объяснила…

– В этой деревне делали плетеную мебель. Я нарисовала торшер и кресло. Нашла переводчика, поговорила со стариком, хозяином, тот позвал невестку и сыновей – они работали вместе. Дело было за Москвой – где продавать такую мебель? – нашла салон на Фрунзенской, арендовала угол. Отправить пару кресел из Бангкока ничего не стоит, они легкие – заматываешь в пленку, вешаешь бирку “Fragile” и сдаешь в багаж. Старик отдавал мне кресло за копейки, а в салоне такое уходило по тысяче. И не забывайте, что тогда это были другие деньги…

В наступившей тишине мы оба пересчитывали в уме те деньги.

– На первый капитал я купила квартиру на Новокузнецкой, в ротонде с круглыми окнами – меня с детства интриговали комнаты с круглыми окнами, – потом машину, потом стала тратить на поездки.

Названия улиц и станций метро, города и рестораны – то, о чем она говорила, я не мог наполнить смыслом. Для этих вещей в сознании просто не осталось места. Оно отсутствовало, как если бы речь шла о других планетах, других цивилизациях.

– …В хорошем месте, по Казанской дороге. И я согласилась. Не понимая, во что ввязываюсь, приняла решение. А потом…

Она положила руки мне на ладони, заглянула в лицо.

Я вздрогнул – в ее глазах читалось смятение.

– Скажите, а вам не приходило в голову, что то время хоть и смутно и тревожно – а было в нем что-то библейское? Когда завеса рвется и видно – далеко-далеко? Я ведь воображала себя Иовом, даже решила, мне, как Иову, от Него все наказания.

– А как же дом?

– Вот и вы смеетесь… Уходите от ответа… Ладно! Итак, я решила начать с дома, раз уж с театром не получилось, построить на участке дом, уехать из города – тем более что Москва уже тогда была чужим городом. Конечно, теперь это кажется смешным, наивным. Мы же тогда не знали, что через десять лет к нам приедет вся Средняя Азия. Что город просто уничтожат, сотрут с земли, а потом отстроят заново и нам придется жить в этих уродливых декорациях.

– То есть масштаб бедствия…

– А вам? – Она отпустила мои ладони, скрестила руки. – Что происходит вокруг – у вас когда глаза открылись?

Действительно, речь шла о болезненных, важных вещах.

Но что меня с ними связывало? Я промолчал.

– Пора жить своей жизнью, решила я, – подальше от тех и этих. Тогда мне по наивности казалось, что так можно – быть самой по себе, свободной. Вот вы – знаете, что такое построить дом? Настоящий, зимний?

С канализацией и водопроводом? Бедствие размером с огромный кусок твоей жизни. Я приезжала на стройку по три раза в неделю, торопила рабочих, уговаривала. Во все подробности входила, плакала по ночам от отчаяния, что ничего не получается, что все сроки пройдены, что меня попросту обворовывают. А когда достроили, я не смогла даже войти в него, потому что дом существовал сам по себе и мою пустоту заполнять не собирался, как будто здесь кто-то умер. Дом был – как вам сказать? – предназначен для других целей, мной построен, на мои деньги – да, но не для меня или для меня, но другой, той, о которой мне пока ничего не известно.

– Знакомое ощущение…

– Я ведь к тому времени много лет жила одна. Открыла для себя мир морских курортов, спа-отелей. Горнолыжные спуски. По ресторанам, по клубам ходила. Это ведь мир, заточенный под одиноких обеспеченных людей, – Европа! И я занялась исследованием этого мира. Одиночества, которое он так тщательно в людях возделывал.

По улице прокатился рикша, кто-то открыл и закрыл ставни.

Она замолчала, недовольно посмотрела на улицу, словно любой звук или постороннее движение могли помешать тому, что происходило между нами в эти минуты.

Звук затих, она продолжала:

– Когда границы моего одиночества стали вполне осязаемыми, я решила раздвинуть их. Бросила Европу, заперлась дома – Интернет, наркотики, музыка. Несколько случайных связей – и снова Интернет и музыка. Фильмы. И знаете что? При таком образе жизни тебе вскоре ничего не остается, как перейти границу, сделать еще один шаг, на этот раз последний – или первый, как вам удобнее. Стать окончательно свободной.

Я вдруг поняла, что покончить с собой – не химера. Насколько это близко, просто – наложить на себя руки! Не от несчастной любви или со стыда, от позора или нищеты. Не от болезни – а просто от сознания бессмысленности жизни. От того, что ты просто не понимаешь, зачем продолжать этот спектакль, ради чего каждое утро открывать глаза, готовить завтрак, идти в душ. Укладывать волосы. Сознание этой бессмысленности невероятно обыденно, до обидного неромантично, я хочу сказать. Некрасиво. Единственное отличие от остальных вещей – в том, что это сознание поглощает тебя без остатка, не отпускает. Держит – как наркотик. Вытесняет все остальное, не оставляя места ничему, что не оно.

В такие моменты на душе становится тихо и ясно – страшно ясно до самых дальних углов, как будто внутри у тебя образовался осенний пейзаж, где видна каждая веточка, каждая травинка, и все они облеплены льдом, замерзли. Оледенели.

– То есть вы были готовы накинуть петлю…

– Нет-нет, никаких мелодрам с газовыми колонками! – Она отмахнулась, рассмеялась – как если бы мы говорили о простых вещах. – Что вы! Просто одна лишняя таблетка, одна лишняя рюмка, и все произойдет в полусне. В дреме. Ты уйдешь отсюда с блаженной улыбкой под звуки небесной музыки, ты переедешь – как путешественник – из одной хорошей гостиницы в другую, из одних апартаментов в соседние.

– Откуда вы знаете, что соседние будут удобными?

Она посмотрела на меня коротким испытывающим взглядом – не смеюсь ли я?

И тут же опустила ресницы.

– В общем, вместо участка на кладбище я получила землю, кусок соснового бора. Дом. От последнего шага меня спас инстинкт собственника – представляете? Что угодно, только не самоубийство, кричал организм, и разум внял. Отступился. К тому же я убедила себя, что уходить из жизни, не испробовав на прочность одну из главных ее схем, глупо. Я решила превратить воображаемую веревку в семейный хомут, в ошейник. Я стала искать мужа.

Из-за тряски казалось, что рикша мчится по улице с огромной скоростью.

Под тентом сидел человек в бежевой шляпе. Это был “ковбой”. Откинувшись на подушке, он обнимал девушку, и я сразу узнал “лыжницу” – по белесым бровям, которые светились на обгоревшей коже даже в сумерках.

Я расхохотался, захлопал в ладоши.

– Браво! – закричал им вслед. – Нет, вы видели?

Но ответить она не успела, в бар вошла другая пара.

“Серфер” преувеличенно развязным тоном заказал виски, вытащил на улицу кресла, усадил “азиатку” (это была она). “Азиатка” зажала стакан со льдом между коленок.

Лед тихо позвякивал.

– Чему вы удивляетесь? – Моя собеседница “очнулась” первой, ее глаза сузились от беззвучного смеха. – Люди здесь быстро теряют точку опоры. Несколько дней – и все, чему учили в школе, забыто. Свободное плавание.