Сергей Герасимов - Шаги за спиной Страница 20

Улица заворачивала, но не так, как это делают нормальные улицы, а постепенно, в сто метров по чайной ложке. Деревья росли только с одной стороны, у домов, и все чахлики, такие пыльные, что хотелось чихать. Валерий шел и слышал шаги за спиной. Шаги не отставали и не приближались. Он пошел быстрее, но вдруг остановился: улица делала первый нормальный поворот и на углу стоял господин в очках и щетине. Шаги за спиной приблизились.

– Деньги?

– Вот.

– Спасибо, – очень вежливо сказал господил и сам понял, что сморозил глупость.

Господин пересчитал.

– На этот раз прощаю. Новичкам должно везти. Но если увижу еще раз, не обижайся.

– Послушайте, – сказал Валерий, – я могу быть полезен. Я умею отгадывать номера. Вы же видели!

Господин вынул из кармана программку и карандашик:

– Пятьсот тысяч.

– А если я угадаю все?

– Если ты угадаешь все, то я тебя найду сам.

37

Снова звучит тема смерти.

Позавчера утром, проезжая в метро станцию «Московская», он увидел, что на скамейке лежит мертвая женщина. Поверх тела было накинуто покрывало, лицо открыто – в нем что-то осматривал врач. Рядом стояли два милицейских истукана. В тот же день вечером, на той же станции, он увидел другое мертвое тело, на сей раз полностью прикрытое серой материей (торчали одни ступни). Милицейских истуканов было четыре. Он купил белый цветок (тот самый, который выбросил сегодня), но не подарил его Людмиле, было не до того: умерла кошка Барсик, наевшись чего-то на улице и прострадав всего два часа. Так быстро, что Людмила не подумала о ветеринаре. И цветок – цветок тоже умер. Жизнь напоминает симфонию – и если начинает звучать тема смерти, то она не ограничевается одним звуком.

Для кого звучит эта тема сейчас? Однажды Людмила приснилась себе в виде бабочки. Бабочка… Нет, теперь она лучше всего представляется в виде гусеницы. А по отношению к гусенице невозможна даже жалость (хотя и гусеницам бывает больно или страшно), а только брезгливоть. Ужасно. Никакой жалости, а самое оправданное – раздавить.

Сегодня Тамара была в полосатом костюмчике, которого он еще не видел на ней, и была бы слегка похожа на арестантку, если бы не изысканная небрежность прически. Сегодня у Тамары вторая смена, Валерий проводит ее на работу. К счастью, это долгий путь.

– Ты сегодня не такой, – сказала Тамара и чмокнула его, почти не коснувшись губ, – что-то случилось?

– Ничего. Но кажется, я ненавижу Людмилу.

Тамара улыбнулась и нахмурилась.

– «Ненавижу» – это слишком большое слово. Нельзя ненавидеть людей. Что она сделала?

– Ничего.

– Тогда тем более. Просто разлюби ее, и хватит.

– Я уже разлюбил.

– Тогда пусть она уходит.

– Я не могу ее прогнать. Даже если я попробую, она не уйдет.

– Ты от этого такой грустный? – спросила Тамара и чуть улыбнулась, наклонив голову, и поддела что-то мелкое концом туфельки. Ей все же было приятно.

– Нет, не от того.

– Тогда от чего же?

– Однажды Люда сказала… Как же она сказала…

«Так грустно, как будто кто-то умер.» Неверно, – когда умирает кто-то, не грустно. Грустно, когда умирает тот, кого ты любил. Или даже не человек, даже просто вещь или животное, место, комната, убеждение, вера, наваждение, скамейка в парке, который весь заставлен мусорницами, а они все перевернуты, но не рассыпаны, потому что многолетнее содержимое сцементировано дождями…(Они шли по аллее у стадиона). Если ты на этой скамейке сидел. Даже не умирает, а лишь теряется для тебя. Чувство во всех случаях одно и тоже потому что все эти случаи означают одно и то же: смерть любви – ямщик не гони лошадей, мне некого больше любить… А просто смерть человека не вызывает никакого чувства, если она не связана со смертью любви. Мне кажется иногда, что любовь это живое существо, а не состояние ума или сердца.

– А ты совсем не любишь людей, – сказала Тамара.

Они прошли молча до перекрестка. У светофора собралось человек пятнадцать и смотрело на аварию: молоковоз врезался в жигули.

Водитель молоковоза открыл желутeю дверцу и выполз на дорогу. Все ахнули от удивления: кабина машины была смята почти в лепешку – вильнул и врезался. Он стоял, пошатываясь и улыбался с выражением дурачка, по лицу слегка стекала кровь.

Он смотрел на свою кабину, в которой никак не смогло бы сейчас поместиться тело целого человека. Но он-то был цел:

– А со мной ничего! – он поднял руки, как футболист, забивший гол, и пошел к тротуару. Не дойдя, дернулся, как будто споткнулся о невидимое препятствие, и с размаху упал лбом о дорогу.

Люди облепили его как мухи – стал невидим.

– Какой ужас! – Тамара отвернулась и Валерий обнял ее, укрывая со всех сторон от страшного мира. Она плакала.

– Ты говорил, что чужая смерть не страшна. Я так не могу, он был такой живой!

– Наверное, с ним все в порядке, – ответил Валерий, – просто маленькое сотрясение мозга.

– Ты совсем не любишь людей!

– Люблю, – сказал Валерий вполне неубедительно, – правда, люблю.

Происшествие его не напугало. Не было ни жалости, ни печали, ничего. Каждый сам виноват в своих несчастьях. Или сам, или судьба. Если нельзя помочь – спокойно пройди мимо.

– Ты веришь, что смерти не приходят по одиночке? – спросил Валерий.

– Ты о чем?

– Я уже видел несколько смертей на днях. Помоему, они растут как виноград – гроздьями. И это что-нибудь должно означать.

– Что же это должно означать?

– Не знаю. Но, раз смерти вижу я, это связано со мной.

Может быть, Людмила умрет?

– Ты изверг, – сказала Тамара, – но я тебе помогу. Ты будешь хорошим. У меня огромный дар убеждения.

Она сказала это с совсем детской интонацией. Валерий улыбнулся и спрятал улыбку.

В воскресенье Тамара собралась поехать на речку, за город.

Она была в черном открытом платье средней длины. Ноги еще нетронуты загаром, и это кажется почти болезненным в средине лета. Платье тонкое и слегка прозрачно вблизи. Излучает счастье, как лампочка свет.

– Я тебе нравлюсь?

– Я счастлив.

– Не преувеличивай.

Они купили билетики и стали ждать на скамейке. Было довольно жарко, даже в тени. Ветерок пробовал мелкие бумажки.

Небо было по-летнему выгоревшим. Ближний клен радовал сразу тремя цветами: зеленым, и красным с салатовым на концах веток.

На солнце стояли несколько скамеек. На одной из них сидел старик. Лет шестьдесят или восемьдесят, невозможно разобрать.

Такому может быть и шестьдесят, и восемьдесят. Скорее всего восемьдесят, но выглядит на шестьдесят.

– Видишь того старика? – спросил Валерий.

– Ага.

– Это дед моей бывшей жены, полный маразматик. Я его видел всего несколько раз. Страшно, что только делается с людьми в старости. Обычно он живет где-то в санатории, изредка приезжает к родным. Очень смирный и безобидный. Я всегда пытался отгадать, каким буду в старости я?

– Он не похож на маразматика, – присмотрелась Тамара.

– Да, видно, сегодня его удачный день. Я еще иногда вспоминаю свою бывшую жену. Ее звали Асей. Я не рассказывал?

Она так глупо умерла…

– Нет, посмотри внимательнее, – сказала Тамара, – ты мне говоришь что-то совсем не то.

– Что такое?

– Я говорю о старичке. Я никогда еще не встречала таких молодых стариков. Ты только посмотри! Сколько ему лет?

– Восемьдесят шесть или четыре. Не могу сказать точно.

– Он похож на наряженного подростка.

– Разве?

– Посмотри сам.

Валерий присмотрелся. Старик сидел прямо, расправив плечи, но это была не искусственная прямота старых людей, о которой нужно все время помнить и поддерживать, это действительно была осанка молодого.

Коротко подстриженные, седые волосы, но не желтоватые, а с памятью о черноте. Очень спокойное и уверенное выражение лица. Длинный подбородок, который чуть выдается вперед.

Напоминает актера, который сыграл Спартака. Загорелые руки в черных точках. Вот, потер пальцем щеку у носа. Абсолютно молодым движением, очень уверено и плавно. Нет, этого не может быть. Глаза следят за проходящими людьми. Вот девушка в летнем платьице цвета солнца на лесной полянке. Ноги высоко открыты. Нет, его глаза не остановились. Вот поднялась старуха, еще не совсем старуха, лет пятьдесят, поднялась с лавочки и неуклюже повернулась, платье высоко прилипло к ноге. Как будет теперь? Тоже не взглянул. Значит, он на самом деле стар. Конечно же, чудес не бывает. Вот теперь поднял руку и коснулся носа. Нет, движение совершенно молодое.

Встал, качнул плечами. Идет и смотрит вперед, а не вниз, как старики. Вот навстречу спешит военный. Очень спешит; сейчас они столкнутся. Старик легко отвернул плечо и отклонился; пошел дальше. Невероятная легкость в движениях.

Действительно, как переодетый старшеклассник. Но ведь морщины настоящие… Зато все волосы на месте. И ни разу не жаловался на зубы.

– Я этого совсем не понимаю, – сказал Валерий, – когда я его видел в последний раз, он еле переползал из кресла в кресло и молол чепуху. Но у него все зубы целые и сохранился слух.