Роберт Ирвин - Арабский кошмар Страница 20

Вейн представлял его себе сморщенной мыслящей жабой, сидящей в центре паутины бесстрастных отношений… жабой-пауком. Он уже двенадцать лет общался с Кошачьим Отцом, однако характер и намерения последнего так и оставались глубокой тайной.

Отец никогда не говорил ни о своем прошлом, ни о том, как сам обучался толкованию снов и родственным наукам. Предметом его гордости, как считал Вейн, была способность больше узнавать о людях, чем выбалтывать им о себе. Холодный, скрытный и суровый, он, казалось, никогда не оттаивал, принимая посетителей, пока не убеждался, что они в его власти или уже превратились в преданных учеников. Школа процветала, а Отец был, несомненно, знатоком всех уровней сновидений, насколько их знал Вейн, и все же Вейн никогда не считал, что Отец озабочен исключительно Школой и ее таинствами. Казалось, его постоянно занимает какой-нибудь новый замысел. Иногда к нему приходили мамлюкские чиновники, торговцы и другие люди, по чьим лицам и манерам было ясно, что интересуются они отнюдь не внутренним миром. Отец, как подозревал Вейн, вынашивал планы – планы поразительной сложности, планы внутри планов, связанных с дальнейшими планами, замыслы, крушение которых было необходимо для успеха иных, более сложных махинаций, а те, в свою очередь, со всех сторон прикрывались и обеспечивались ложными ударами и отвлекающими маневрами, и все это выливалось в некий грандиозный план, о чьей цели никто не мог даже догадываться, да и сам старик наверняка имел весьма смутное представление. Все это можно было понять лишь по случайным намекам.

Временами интриги, если это и в самом деле были интриги, терпели крах, и тогда Отец отрешенно и угрюмо сидел в углу своей комнаты, словно позабыв имя Вейна, словно едва ли помня и собственное. Однако в последнее время он чаще казался уверенным в себе.

Возникало нечто, чему никак не суждено было ускользнуть от внимания старика. Тогда он делался сметливым и проворным. Вейн считал, что слушает Отец не ушами, а своими глубоко запавшими глазами, после чего и дает не терпящие возражений, нередко язвительные указания. В каком бы он ни пребывал настроении, в нем всегда было нечто жесткое. Вейну пришла в голову непочтительная мысль, что он слишком тощий и жилистый, чтобы его можно было с аппетитом съесть. Трудно было вообразить его спящим, да никому и не разрешалось видеть, как он спит.

Вейну вспомнилась их первая встреча. В Дом Сна вели потайные ворота; за углом дома Вейна кивком пропустил сгорбившийся в нише привратник. Входя, Вейн заметил над воротами каллиграфическую вязь, гласившую: «О, ты, готовый уснуть, вверь душу свою Богу, который не спит никогда» (дань общепринятой набожности, как обнаружил впоследствии Вейн, Отцу абсолютно не свойственной). Слуга неопределенным жестом показал, где можно найти Отца, и Вейн вошел без доклада. Отец сидел спиной к нему на полу.

– Я ждал вас.

– Откуда вам известно, кто я?

– Ночью мне снилось, что вы придете.

– Весьма странно!

– Отнюдь. Вот уже пятнадцать лет я каждую ночь вижу этот сон.

По этому образцу и складывались их отношения в последующие годы, ибо при обучении Вейна Отец, как правило, пользовался смесью лести и язвительности.

В молодости Вейн приступил к изучению теологии в Оксфорде. Студентом он был восторженным, но поскольку к тому же и бедным, приобретению знаний способствовали мелкие кражи, которые привели лишь к тому, что, как было объявлено в конце первого года обучения, недостойное поведение и сомнительный нравственный облик навсегда лишили его права на получение степени бакалавра. Тогда он переехал в Европу, где сначала служил ландскнехтом, а потом стал обстряпывать всевозможные грязные делишки, но времена были тяжелые, а предприятия его – опасные.

Временный общий интерес к кладбищенским грабежам свел его с евреем Элиасом де Медиго, из чьих уст он впервые услышал оброненное вскользь упоминание об учителях сна, которые под видом ремесленников бродили по дорогам Европы и Азии. По словам Элиаса Каббалиста, эти учителя сна жили толкованием сновидений, но посвященных обучали искусству владения сознанием и самоосуществления во сне. До той поры деятельность Вейна на преступном поприще не принесла ему ни богатства, ни столь же вожделенных женщин. Возможность потакать собственным прихотям в некоем таинственном внутреннем мире показалась ему чрезвычайно заманчивой.

Так начались странствия Вейна по обоим берегам Дуная и Карпатам в поисках учителей. Сначала он поступил в ученики к одному турку в Салониках; там он выучил все, чему турок мог научить, в том числе и его язык. Потом, в поисках новых наставников, он двинулся дальше на восток – в Константинополь, Эрзинджан, Тебриз и Хиву. Существовала, как он обнаружил, незримая сеть учителей, которые передавали его из рук в руки.

Делая успехи в учении, он путешествовал не только днем, но и ночью. Начали смешиваться ландшафты его странствий: причудливые сопки, подземные города, татарские пирамиды черепов и дымящиеся озера. Наконец, в Бухаре он прослышал о великом учителе, который преподает и практикует в Каире. С грустью повернул он вновь на запад, в сторону Каира, наслаждаясь путешествием с его опасностями и страшась того мига, когда окажется лицом к лицу с тем, кого, как убеждал себя, так долго искал, – с учителем. Вновь путешествуя по странам турок Белой Овцы и турок Черной Овцы, он уже тогда почувствовал, что исламскому миру грозит неминуемый кризис, поскольку две великие империи – Оттоманский и Мамлюкский султанаты – все чаще действуют наперекор намерениям друг друга в анатолийской нейтральной зоне. В Каире уже царила атмосфера тревожного ожидания.

Кошачий Отец, в отличие от тех учителей сна, с которыми Вейн сталкивался ранее, практиковал открыто, под покровительством султана и некоторых его наиболее знатных эмиров, хотя в целом особой популярностью в городе не пользовался. В тяжелые времена, каковые как раз и настали, он бывал жертвой проповедей улемы и дервишских шейхов, но всякий раз ему и его ученикам удавалось не только уцелеть, но и преуспеть. Там, в Доме Сна, началось, наконец, серьезное обучение Вейна.

Весь дом провонял кошачьей мочой, ибо те кошки, на которых опыты не проводились, могли бродить где угодно. Тех же, которые были отобраны для опытов, держали в подвале, в плетеных клетках. Кормившие их невольники надевали толстые кожаные перчатки, ибо в тот период Отец изучал на кошках последствия лишения сна и вынужденная бессонница делала их непредсказуемыми, а подчас и свирепыми. С Вейном невольники не общались; они молча взирали на него с тем же благоговением, что и на своего господина. Так что первое время единственными друзьями Вейна были эти измученные твари.

Работа поначалу была нелегкой. День проходил, как правило, в изучении толкований и комментариев, приведенных в «Книге снов» Иосифа Иудея и в трудах Артемидора и Ибн-Сирина, но самые напряженные занятия начинались для Вейна ночью. Отец научил его вызывать сновидения, выуживая их в ночи, как рыб. Он научил его удерживать запомнившийся сон в голове, не упуская ни малейшей подробности. Затем он научил его видеть сны ясно, в полном сознании. Когда это было достигнуто, Отец стал возникать в его снах и обучать его всю ночь напролет.

Когда это произошло впервые, Вейн услышал во тьме размеренный шепот: «Сновидения подобны морю. Они накатываются на мозг легкими волнами, а потом отступают, но отступают туда, где плещутся вечно, – в Мир Образов, Алям аль-Миталь. Дабы не ждать, когда эти волны захлестнут вас, повинуясь неизменному ежедневному ритму, можно, если желаете, уплыть в море и исследовать его глубины».

Пока Отец говорил, Вейн так ясно, словно и вправду стоял у кромки воды, увидел странное море, темно-зеленое и вязкое, а волны его были увенчаны белыми усиками, которые медленно, маняще колыхались, наклоняясь в сторону берега. Старик стоял рядом, приветливый, сияющий благодушием. Он закатал свою галлабийю и при этом заметил:

– Море снов – это больше, чем метафора. Это один из образов Алям аль-Миталя.

В ту первую ночь Вейн последовать за ним не решился.

По утрам обучение продолжалось за завтраком, состоявшим из больших ломтей хлеба, которые окунались в миски с медом, и образы, пробужденные ночью, обстоятельно обсуждались в дневное время. В голове находится свеча, внутренняя свеча зрения. Свеча эта струит свои невидимые лучи сквозь глаза, позволяя нам видеть окружающий мир, но эти лучи можно направлять и на иные цели. Например, можно погружать человека в транс или насылать чуму на людей и животных. Ночью эти лучи не способны проникать сквозь глазницы во внешний мир, ибо голова окутана испарениями, поднимающимися из желудка. Таким способом Алям аль-Миталь оберегает свой свет. Лишь хорошо обученный человек может стать господином Алям аль-Миталя.