Лев Сокольников - Саркофаг Страница 20

Первые учебные зимы были полураздетыми и в плохой обуви, но это было лучшее моё положение, чем в оккупацию. Отделить в памяти одну зиму от другой не могу, но хорошо помню день, когда в бедной школьной библиотеки получил сказки американца Джоэля Харриса. Книжку я "съел", нет, пожалуй, "проглотил" и запомнил настолько, что в лицах рассказывал девочке-ровеснице из другого класса нашей школы. Мы гуляли вечерами в тёмной липовой монастырской аллеи, и я рассказывал "Сказки дядюшки Римуса" в "своей редакции". Врал и сочинял безбожно! Но кто из нас не врёт, когда на него сходит вдохновение? И когда его слушает девочка?

Глава 10. "Вторая экспедиция"

Весна сорок седьмого года была жаркой и сухой. Пыльной. Пыль висела в воздухе и тогда, когда её никто не поднимал. За всё время после схода снега и до "критической точки в земледелии", когда уже никакой дождь не даст ничему уродиться, не выпало ни единого дождя. Самая мудрая часть населения монастыря вначале редко и тихо, но потом всё громче и смелее, заговорила о надвигающейся очередной, неизвестно какой по счёту, голодухе. Вечной и привычной, нашей любимой, укрепляющей и делающей нас сильными, голодухе! Нашей, российской голодухе! Привычной! Непреходящей! Она почитаема и уважаема нами, как и мать родная! Но были, как всегда, и утешительные моменты:

— Нам — не привыкать! Коли в оккупацию не пропали, а свои-то не дадут умереть!

Крамольные мысли-сравнения о засухе 47 года:

"чтобы с нами было, случись засуха при немцах? Почему бы и нет? Почему бы ей не добавиться к прочим оккупационным бедствиям? Заметили бы мы её на "военном фоне"? Нет! Одной бедой больше в военное время, одной меньше — какая нам разница? Бедствия — так бедствия, подай нам полный комплект бедствий с "прологом и эпилогом", мы к ним привычные! Это похоже на работу бронебойного снаряда: у него на носу свинец, и когда головка снаряда касается брони, свинец сваливается со стальной основы снаряда, и сам снаряд вроде уже оказывается в металле… Он уже как бы начал путь в металле.

А тут — победа, радость, впереди — надежды на лучшее, и нате вам, получайте от матушки Природы её неудовольствие: засуха! Как нужно было понимать "Природу — мать"? Дозволили мы кому-нибудь умереть голодной смертью в 47 году — этого не знаю, но думаю, что нет: неурожай 47 года всё же далеко стоял от блокады! По малолетнему положению не мог задать вопрос:

— Чёрт возьми, мы победили, но почему пухнем с голоду!? — должен признаться, что лично я не опухал от голода.

Только сегодня моё родное и любимое телевиденье заговорило о 47-м году, но не о голоде сорок седьмого. Рассказ вела всё та же бессменная умница, коя совсем малое время тому назад задала вопрос о разнице современного жития победителей и побеждённых в прошлой войне. Как не уважать умницу, если она постоянно добавляет интересные вопросы? Да такие, что если на них отвечать честно, то после того, как будет выдан ответ на последний её вопрос о войне — жить уже не стоит, смысл жизни будет утерян.

Почему и от чего "родная советская власть", спохватившись, стала выяснять в сорок седьмом году, кто у неё ходил во "врагах в грозные военные годы"? Для чего ей нужны были "ясности"? Ответ простой: "пока эти дураки и самоеды истребляют себя сами, то оглянуться по сторонам у них ума не хватит! Не будет у них времени оглядываться по сторонам, "социализм" строят! А если так, то "целеустремить" их на "нужное стране дело" — плёвое дело!

Разумеется, отец был в "списке" неблагонадёжных, но у него было интереснейшее положение: с одной стороны — вражеский пособник, и от этого ему деваться некуда, но с другой стороны эта, "явно не советская личность", успела повоевать с ненавистными врагами и была награждена почётной солдатской медалью "За отвагу"! Как быть с ним?

"Таскания" отца на новом месте проживания в "органы на предмет выяснения враждебной деятельности в период оккупации" продолжились. Всё, что "органы" знали об отце ранее, казалось им неполным. "Органы" оставались таковыми до тех пор, пока "постоянно и целеустремлённо" выясняли "подробности и уточнения" каждого провинившегося в прошлом. "Уточнения", разумеется, ничего хорошего к "портрету" отца не добавляли. Было и утешение: "беседы" не переходили в разряд "допросов с пристрастием", и с таковых "бесед" отец не возвращался с отбитыми почками и лёгкими. Уже "плюс". Бывший "вражеский пособник" и в то же время награждённый солдатской наградой человек, всё же испытывал "угнетение духа" после посещения "органов". Но не до инфарктов. На сегодня в моём старческом сознании бродят фантазии следующего содержания: положим, нахожусь на допросе у следователя. Как такое общение назвать? "Дуэлью": если первым вычислю, что следователь хочет от меня узнать — выиграл я, если не пойму, куда дознаватель "наводящими" вопросами пытается меня завести — выиграл он.

Но у наших, отечественных следователей, было основное преимущество перед тем, кого он допрашивал: кулак. Поэтому на все вопросы следователя нужно было тщательно и вдумчиво отвечать, и настолько осторожно такое делать, насколько позволяют моя выдержка и спокойствие. В допрос следовало вступать с великой охранной мыслью:

— "Бог не выдаст — свинья не съест"!

Вопрос психологам: кто тратил больше психической энергии в прошлых "собеседованиях"? Отвечающий, или задающий вопросы? Если следователь даёт оплеуху допрашиваемому, не значит ли, что следователь "на пределе"? Выдохся "товарищ" следователь? Оплеуха подследственному — "разрядка", или "товарищ" всего лишь садист?

Меняются времена: раньше в литературе упоминали о "садистах", на сегодня о них забыли, их заменили "педерастами". Но отклонение от нормы остаётся.

Сколько в живых осталось следователей от тех времён? И были такие "отщепенцы" из следователей, кои не совсем "добросовестно выполняли порученную им работу по выявлению скрытых врагов"?

Ничего не знаю из бесед отца с дознавателями сорок седьмого года. Или всё же отца спасала медаль "За отвагу", кою он заслужил, воюя в составе полка тяжёлых гаубиц? Нужно молиться командиру, коему "свыше" запретили представлять отца к "герою"? Как теперь узнать об этом? Каким болваном был, когда, имея возможность всё знать о родном отце, всё же слушал "отчимов"? Вот так всегда.

В "Прогулках с бесом" упоминал о том, что профиль лица родителя чем-то напоминал "вождя всего советского народа". Отец рассказывал, что были "шутники" из немцев, кто изображая пистолет, выставлял указательный палец в сторону отца и пугал:

— Stalin! — и делал губами:

— Пу-пу! — или и советские следователи видели в отцовом лице сходство с лицом "отца народа" поэтому и были "милостивы"?

Отец продолжил работу, как и в оккупацию, на "железке". Чего меняться? Что ещё он мог делать? Чем "хлеб насущный" добыть? Железка всё та же, нового ничего… Руководство железной дороги, долго не раздумывая, посоветовало отцу отправиться подальше "с глаз долой" в "командировку" на Урал:

— С кондукторами на Урале трудно — как-то сказал отец.

Сегодня могу иронизировать на тему о нехватки кондукторов на одном из отделений дороги Южного Урала, а тогда только радовался:

— Опять куда-то едем! — о том, что простейшая отцова работа не могла выполняться жителями Урала сказка для детей — я не задумывался. Да, но кто помогал осуществлять эту сказку тогда? Почему отца простым, обычным манером, не отправили в лагерь всё на том же Урале? Полярном? Тайны, сплошные тайны… "мадридского двора"

Мать не поверила в "командировку" и поставила "знаки препинания" на место:

— Да ссылка это! — чего взять с воспитанницы приюта! Но привычная к путешествиям она ни минуты не раздумывала: ехать ли нам всем семейством, или остаться в монастыре?

Не было у нас эвакуации в 41, была "командировка" на Урал в 47.

Между отцовым объявлением о предстоящем путешествии, и вечером, когда пришла полуторка за нашим, как и прежде, скудным и убогим скарбом, прошло не более трёх суток. Всё совпадало: солнце висело в закате точно на таком же расстоянии от земли, как и тогда, когда мы бежали на запад. И вот она, та самая станция! Здравствуй, милая! Родная и прекрасная! С ароматом горящего угля и мазутной смазки в буксах вагонов. Здравствуйте, вагоны! Видно, мне никогда не расстаться с вами, родные вы мои! — думал и в восторге разглядывал состав из теплушек в две колёсные пары каждая. Но ошибся: нас погрузили в большие "пульмановские" вагоны.

— Здравствуй, Василь Василич! Здравствуй, Крайродной! Как без тебя, куда без тебя! Как могло быть такое, чтобы Урал обошёлся без тебя? Как это могло быть, чтобы отца власть высылала из родного города, а тебя — нет? Милые мои вражеские прислужник, коллаборационисты проклятые, скажите, какая "планида" вас щадит!? Работать на немцев и уцелеть, когда немецких прислужников на оккупированной территории истребляли, удрать с ними безболезненно в Рейх, пробыть там малый срок и вернуться целыми — настоящая фантастика! Вернуться в "край родной" не потеряв головы и не получив ни единой царапины на теле, а о душевных царапинах в те годы ничего не знали, пройти повторное "очищение" и отделаться всего только высылкой на Урал — вторая часть всё той же фантастики! Дать "разъяснения о причинах везения" не смог бы ни один начальник районного отдела Министерства Государственной Безопасности!