Леонид Гартунг - Пoрог Страница 20

— Начинай, — кивает Лара.

Мамылин скучно смотрит на пустые парты, заглядывает в листок, вздыхает.

— Ребята, четверть я закончил на пятерки. Но это не значит… Это не значит, что я очень способный. У меня такие же способности, как и у вас. Каждый, если захочет, может учиться только на четыре и пять…

— Обожди! — Лара недовольно морщится. Нарочито жалобным голосом изображает, как говорит Мамылин: — «Ребята, четверть я закончил на пятерки…» Ну что это? Как будто три дня не ел. Нисколько ты не похож на отличника. Отличник должен быть бодрым и радостным. Он счастлив рассказать о своих успехах. Он делится опытом… Он победитель!

Мамылин опять вздыхает и начинает громче, чем прежде:

— Ребята, четверть я закончил на пятерки. Но это не значит, что я способный. У меня такие же способности, как и у вас. Каждый, если захочет, может учиться только на четыре и пять…

— Стоп, — машет рукой Лара. — Так не пойдет. Все будут зевать от скуки. — Она решительно направляется к Мамылину. — Сядь на мое место! И посмотри, как надо.

Лара представляет перед собой не класс, а зал. Три сотни внимательных глаз. И она на трибуне. Сердце ее начинает колотиться сильнее. Нет, на отлично она никогда не училась, были тройки и двойки, но если б пришлось говорить о пятерках, она бы сумела.

— Ребята! — в ее голосе и радость, и скромная гордость, и оптимизм. — Ребята! Четверть я закончила на пятерки. Но это не значит, что я очень способная. У меня такие же способности, как у вас. Каждый, если захочет, может учиться только на четыре и пять… — И, меняя тон, к Мамылину: — Вот так. Больше жизни, бодрости. Давай еще раз.

Мамылин, волоча ноги, идет к столу. Лара садится на свое место, изображая публику. По полу бежит мышь. Лара испуганно поджимает ноги. Смотрит на Мамылина. Нет, он ничего не заметил.

Мамылин вздыхает.

— Ребята!

— Не так! — опять прерывает Лара. — Слушай, как надо: «Ребята!» Ты пойми свое состояние — ты полон счастья, твоя цель достигнута, тебе предоставили право… Это, может быть, самый счастливый день в твоей жизни…

— Ребята! — кричит Мамылин. Лара вздрагивает от неожиданности.

— Ты что, тонешь, что ли? Ну как ты не поймешь? — Она огорчена его непонятливостью. Мучится с ним битый час — и хоть бы какие сдвиги. — Ну ладно, над началом ты еще дома поработаешь, а сейчас продолжай.

— Каждый, если захочет, может учиться только на четыре и пять. Главное, я внимательно сижу на уроках, слушаю учителей, выполняю все домашние задания и никогда не списываю с чужих тетрадей. Я знаю, что только то, что выполнил самостоятельно, может принести пользу. Кроме того, я беру у Антонины Петровны индивиндидуальные…

— Не инди-винди, а индивидуальные. Повтори.

— Индивинди…

— Индивиду… Скажи правильно.

— Индудиву…

— Ну что тут трудного? Слушай внимательно: индидувиду… Тьфу, черт. С тобой запутаешься! — Лара трясет головой и отдувается. — Ну скажи: ин-ди-ви-дуальные. Или лучше пусть будет «отдельные». Не надо индивидуальные, а то все равно спутаешься, смеяться будут.

— Кроме того, я беру у Антонины Петровны отдельные задания. Я очень увлекаюсь математикой. Я мечтаю стать инженером-конструктором космических кораблей. Мой день начинается в семь часов утра. Я встаю, делаю физзарядку, затем умываюсь, принимаю пищу и сажусь готовить уроки. Сперва я готовлю трудные уроки, а затем легкие. Когда уроки готовы, я помогаю родителям в домашних делах. Затем иду в школу. После школы я принимаю пищу, еще час провожу на свежем воздухе, а затем читаю художественную литературу. В этом учебном году я прочел уже десять книг. Я очень люблю художественную литературу, но она не мешает мне учиться на пятерки. Затем я принимаю пищу и в десять часов ложусь спать…

Все это, конечно, неправда: по хозяйству он родителям не помогает, потому что все делает мать; и занимается он и утром, и вечером после школы; и на воздухе не отдыхает, и художественную литературу не любит, а любит одну лишь книгу «Кон-Тики», которую прячет за шкафом, а когда родители ложатся спать, он вынимает ее и читает; и мечтает он стать не инженером, а моряком.

Но Лара ничего этого не знает. Она слушает Мамылина, и глаза у нее слипаются. Вчера она до часу ночи танцевала в клубе, а потом еще долго стояла около своего дома со знакомым парнем.

35

Тоня в кабинете Хмелева. Самого Юрия Николаевича нет. Он сказал, что не будет ей мешать. Перед Тоней тетрадка. Вверху чистой страницы написана тема. А что дальше? Да, конечно, она согласна с Хмелевым, нужно по-своему. А как именно «по-своему»? А может быть, бесполезно стараться? Если нет своей мысли, ее не выдумаешь. Может быть, Хмелев напрасно мучается с ней?

Тоня вспоминает своего первого завуча Музяева. Его милую улыбку. Про него говорили «душа человек». И он хвалил Тоню, был доволен ею.

В кабинете постепенно становится сумрачно. День кончается. Тоня зажигает настольную лампу. В коридоре шаги. Вот и Хмелев.

— Готово? — спрашивает он.

— Не могу, — виновато шепчет Тоня.

Хмелев на секунду задумывается. На лице его ни досады, ни раздражения, но Тоня-то представляет, что он должен сейчас думать о ней.

— Попробуем вместе, — говорит он. — Давайте не будем ничего усложнять. Чем проще, тем лучше. Прежде всего, точно установим, что мы хотим дать детям. Понятие о параболе? В учебнике начинают со знакомства с функцией y = x2. К математике идут от математики. А мы, знаете, с чего начнем? С водопада. Где-то у меня есть картина «Водопад Виктория». Я вам дам. Повесите на доску. Как движется вода? По кривой. Чертим эту кривую на доске… Затем представим себе: по столу катится шарик и падает. Нарисуем и его траекторию. Вы понимаете, к чему это все?

— Да.

— Наконец, конус. Вы можете его сделать из глины или пластилина и затем разрезать вот так — параллельно образующей… Опять та же самая кривая. Теперь учащиеся подготовлены к тому, чтобы парабола стала для них интересной. Потому что мы идем к математике от жизни. От жизни — это главное.

— Вы идете, а не я, — говорит Тоня печально.

— Но ведь можно так?

— Можно, — кивает Тоня и думает: «Почему мне самой это в голову не пришло? Неужели я глупа?..» Вот только теперь она понимает, что значит мыслить по-своему. Ей завидно, что Хмелев обладает какой-то удивительной способностью все повернуть интересно, и как будто это не доставляет ему никакого труда. Так, на днях они с ним вместе спланировали урок арифметики в пятом классе. Он предложил ей приведение дробей к общему знаменателю объяснять вместе со сложением. Она боялась, что ничего не выйдет, а вышло очень удачно. И время сэкономила. И самой было интересно. Да, у Хмелева талант. Куда ей до него.

Тоня приуныла. Под ресницами у нее что-то поблескивает. Она покорно берет из его рук тетрадку.

«Неужели я так и не стану хорошей учительницей? — думает она. — Не перешагну порог? Неужели так и жить мне, себя не уважая? Хмелев как-то сказал, что других воспитывать может только тот, кто способен воспитать себя. Самое важное, что за человек учитель. Остальному можно научиться. А как себя воспитывать? Как мне держаться с ребятами? Или это постепенно, само придет? Музяев учил: „Держитесь солидней. Пошутить можно в перемену, а на уроке только деловая обстановка. Где-то там вы молодая девушка, а в школе вы учительница“. Без возраста? — спрашивала я. „Да, — говорил он. — Возраст только мешает“. А Хмелев, напротив: „Не старайтесь привстать на цыпочки. Будьте сами собой. Молоды вы — это хорошо. Веселая — будьте веселой. Учителя должны быть разными, как книги. По-своему объяснять. По-своему одеваться. Почему вы боитесь пошутить на уроке?..“ Нет, не надо было подавать в педагогический. Лучше бы на курсы продавцов. Резать колбасу длинным узким ножом или разливать кофе в „Белочке“?..»

Хмелев догадывается, о чем сейчас думает Тоня. Его бесит ее смиренный вид. Эти тихие покорные ресницы. Хоть бы рассердилась, вспылила, поспорила, что ли. Как глубоко в нее въелось неверие в свои силы. Неужели ему не удастся ее расшевелить?

Иногда ему хочется схватить эту серенькую тетрадку с планами, швырнуть ее на пол и крикнуть: «К черту!..» Но он не кричит. А все-таки: нужно ли возиться? Кажется, эта девчонка бездарна. А может быть, нет? Школа за двадцать пять лет научила его не верить быстрым впечатлениям. Бывало, и камни оживали. В ней есть что-то детское. Значит, можно чего-то ждать. Может быть, она в конце концов взбунтуется против него и против своей собственной робости. Тогда дело пойдет.

— Какой еще у вас урок?

— Алгебра в седьмом.

— Работайте. Через полчаса я приду. Посмотрим.

Хмелев уходит. Тоня остается одна. У нее в пальцах его авторучка. Он много ею писал. Перо не слушается и царапает бумагу. У нее и без того детский почерк, но она упрямо пишет именно его авторучкой. Ей кажется, что его ручка чем-то ей помогает.