Элеонора Раткевич - Ближе смерти и дальше счастья Страница 20

— Откуда знаешь?

— Знаю.

— Ну хорошо, допустим. А носитель? Или все население планеты по одному станешь перетряхивать?

— Если я думаю правильно, не придется. Насколько я знаю Одри, носитель у нее может быть только один.

«А знаешь ты ее неплохо, — с неприязнью подумал Крайски. — Будем надеяться, Рич, что ты прав».

Убедить Петера Крайски не составило труда. Однако не все получается сразу. Пока машина искала носителя не по координатам, а по его местному имени, да пока тем временем в адаптоцентре тело Рича потерзали попеременно ионным душем и глубинным вибромассажем… словом, только к вечеру Рич и Крайски воздвиглись над головой оператора.

— Так что за носитель, Рич? — спросил Петер, глядя на экран монитора: ему-то Рич в отличие от оператора ничего не сказал.

— Эйлене-Аят, Правительница Конхалора.

— Но… ты уверен, Рич?

— Думаю, да.

«Смерть пошла ему на пользу, — вновь неприязненно подумал Петер. — Экое было трепло! А теперь еле слова дождешься. И ведь все ему идет, поганцу. Теперешняя молчаливость, пожалуй, даже украшает его…» Но Крайски не успел додумать эту мысль до конца. На мониторе появились знакомые сочетания. Значит, Рич не ошибся. Одри найдена!

И Петер Крайски в наплыве радости бросился на шею Рикардо Стекки, по обыкновению глядевшего долгим взглядом в настенное зеркало. Нашел момент пялиться на свою физиономию!

Одри лежала, тупо удивляясь возвращению. Удивляться как следует, а уж тем более думать она была не способна. Ну и планета. Все в этих переходах не так. Какой-то густой отвар невероятности.

Главная невероятность, правда, была ей пока неизвестна.

Вот она, главная невероятность. Одри, уже почти одетая, натягивает свитер и, еще находясь в его глубинах, слышит скрип двери. Она постепенно выныривает из свитера и застывает.

Медленно открывается дверь. На пороге улыбаются Крайски и Рич. Рич, Живой. Спокойное загорелое лицо. Какой страшный сон.

Этого не может быть. Не важно. Не может быть совсем Другого. Чтоб я осталась с Ричем. Но у меня язык не поворачивается сказать ему об этом сейчас. Ясно видно, как он рад, что я благополучно вернулась. Ладно. Завтра скажу. Или нет? Говорить надо сразу. Иначе горькие слова успеют обрасти новыми подробностями. Никогда нельзя откладывать объяснения. Не сейчас, молит Одри невесть кого. Только не сейчас. Я устала. Ничего не хочу. Никого не хочу видеть. Хоть бы Рич сейчас ушел. Его я особенно не хочу видеть.

— Паршивка, — выдохнул Крайски. — Самвольщица. Одно счастье, что Рич тебя нашел.

Этого только не хватало. Ладно. С Ричем разберемся потом. Вот только Крайски уйдет… а уходить он явно не собирается. Вот ведь настырный!

— Ну, дружок Одри, и с кем ты мне там изменяла?

Обычная шутка наблюдателей. Провоцировать любовные отношения наблюдателям строго воспрещается, носителю ведь дальше как-то жить надо, но и мешать было запрещено — и по той же причине.

— Ни с кем, — устало, механически выговорила Одри.

И тут же услышала тихое, но яростное «врешь!» и получила на глазах удивленного Крайски оглушительную пощечину.

Сразу все стало на свои места. И отсутствие галстука, и рука, непроизвольно потирающая шею, и медленный выговор — чужая, чужая речь! — и пощечина… да Рич бы в жизни не посмел… и некоторая неверность движений, и мучительное «врешь»…

Горе не помогает соображать, скорей уж напротив. Вот она и не сообразила. Да и попробуй тут догадаться, если ничего подобного раньше не случалось. Одри ввело в заблуждение то же, что и остальных: живой Рич шагает, улыбается…

Но ведь она-то знает, что Рич мертв. Рич мертв, и труп его рассудка надежно похоронен в разуме Деайнима. Так когда Деайним был повешен? Все верно, все совпадает. Того, что осталось от Рича, хватило, чтобы послужить сигналом для машины в момент смерти вовсе не Рича, а Деайнима. И для того, чтобы говорить, как он, да и вообще сойти за Рича. Рич, как же! Рич бы ее в жизни не нашел. И Рич, куда более к ней равнодушный, никогда бы не залепил ей пощечину, да еще за ложь. Рич сам не раз врал ей и не раз получал вранье в ответ. Он бы не возмутился. А вот Деайним, которому она не могла солгать по причинам чисто физиологическим, принадлежа его телу, как его собственный разум… конечно, он должен принять ее ложь как потрясение — словно земля уходит из-под ног.

Как это они оба говорили? «Вот если бы так, а потом в двух телах… а ты меня узнал бы?.. не важно, ты бы меня узнала…» Все сбылось, а она как раз и оплошала. Дейаним в теле Рича, кто бы мог предвидеть! Ничего, пожалуй, она привыкнет.

Одри, выбитая из горя в счастье одной-единственной пощечиной, приложила прохладную руку к своей пылающей скуле и взглянула на знакомое смуглое лицо. Ну нет, любовь моя, это тебе даром не пройдет. Недоразумений не потерплю. И на шею себе сесть не позволю. Раз уж ты начал с пощечин, тебя надо поставить на место. Ради тебя же самого. Иначе нам вместе не быть — а у тебя никого нет, кроме меня, в этом непривычном мире. Радость моя, сердце мое, жизнь моя. Загорелое лицо искажено презрением и горем. Ишь губы скривил… Сейчас, милый, ты не горевать, ты раскаиваться будешь. Ох как ты сейчас будешь раскаиваться.

Одри отняла руку от лица.

— Что ты, Дени, — возмущенно и гордо улыбнулась она и с насмешливой нежностью взглянула в мгновенно распахнувшиеся черные глаза. — Что ты. Как у тебя язык повернулся? Тебе я никогда не изменяла.