Михаил Мамаев - Босфор Страница 20

Дениз возился с барбекю и был похож на астронома, все звезды которого оказались на шампурах.

Он махнул рукой, приглашая присоединиться к гостям.

Было много знакомых.

Мужчины любезничали с Ламьей, спрашивали, где Наташа. Я делал вид, что полчаса назад был удостоен звания «Великий Весельчак всех времен и народов».

Женщины улыбались и скромно опускали взгляд, как будто у меня вместо глаз были руки.

Увидев еду, понял, что голоден, как волк, и накинулся на рыбу, что только принесли с огня. В ее жареных глазах застыло презренье.

С Босфора донеслось несколько пронзительных гудков. Большой белый катер подходил к причалу. Его прожектор присоединился к танцующим.

Дениз подбежал к краю пристани и принял швартовый канат.

— Смотри, Никита! — воскликнула Ламья. — Жан!

На борту действительно стоял Жан. Он держал за руку Марусю.

Катер причалил, Жан с Марусей спустились на берег. Маруся была взвинчена, пила из горлышка «Якут» и говорила по-турецки.

— Никита! — крикнула она и кинулась на шею. — Вот так встреча! С Новым годом! А у нас теперь есть катер, видишь? Можем плыть, куда хотим!

— Кто едет с нами, просим садиться! — крикнул Жан. — Отходим!

— Что будем делать? — спросила Ламья. — Если ты устал, Никита, останемся. Они вряд ли вернуться раньше следующего вечера.

— А что делать здесь? — возразила Маруся, словно Никитой теперь была она. — Кто хочет, может подремать на нижней палубе. Для хлюпиков есть каюты.

Жан помог подняться на палубу.

— Капитаны собираются в первые часы нового года, чтобы проверить себя перед грядущими путешествиями, и проветрить мозги, — сказал он.

На корабле скучковалось человек двадцать, не считая капитана и матросов.

Жан поднялся в рубку. Катер взял курс в Мраморное море.

Гигантское полотно моста проплывало над головой. Вдалеке, по левому борту единственным огоньком на башне светился островок.

— Это Кыз Кулеси, — сказала Ламья. — Предание гласит: гадалка нагадала дочери султана раннюю смерть. Султан души не чаял в дочке и велел насыпать этот остров посреди Босфора. Построил каменную башню, поселил там свою наследницу со свитой самых верных слуг в надежде, что там с ней ничего не случится. Навещал каждый день, лично знал всю охрану. Еду привозили с берега на лодке… Казалось, мышь не проскользнет без досмотра с пристрастием.

Но вышло так, что в корзине с фруктами проглядели змею. Она укусила принцессу и та умерла.

Мораль — от судьбы не уйдешь.

— Грустная история, — сказал я и подумал: «Не возможно спрятать от мира свою любовь! Даже если насыплешь в океане новый континент, расставишь по берегам автоматчиков и введешь в порту жестокий фейс-контроль. Любовь везде уязвима! Но не хотелось бы самому оказаться змеей…».

Корабль причалил на Буюкодаре у двухэтажного белого особняка.

Хозяин виллы — очкарик лет тридцати в забавном черном пиджачке с капюшоном, говоривший высоким гнусавым голоском, открыл дверь и впустил в дом, чем отчасти реабилитировался за свой баритональный фальцет.

Мы с Ламьей принялись разводить огонь в камине. Маруся помогала.

Гости расселись вокруг, кто в кресле, кто на стуле, кто на ковре или подоконнике. Пили вино, ожидая, когда нагреется вода в бассейне за домом, и уже было непонятно, что это — гениальная идея или бред пьяных ватерполистов.

Играла медленная музыка, тепло проникало в мозг. Трудно было собраться с мыслями, разбегавшимися, как шарики ртути.

— Ламья, — заговорил я, чтобы не заснуть, — ты бывала раньше в этих местах?

— Конечно, — Ламья удивленно посмотрела на меня. — А что?

— Есть предложение прогуляться. К дому, где живут приведения.

Жан, сидевший рядом, рассмеялся.

— Почему ты смеешься? — спросила Ламья.

— У Никиты это, хобби, — добродушно ответил Жан. — Когда он выпивает, его тянет на приключения.

— Люблю опасность, — серьезно сказал я. — Присутствие симпатичной девушки оглупляет и лишает природного чутья — что главная опасность находится рядом.

— Сходи, сходи с ним, — подзадорил Жан. — Привидения в новогоднюю ночь! Разве это не здорово?

— А ты пойдешь с нами, Жан?

— Я слишком стар для этого, — сказал он. — К тому же все привидения Турции прекрасно меня знают и скорее сами попрячутся, чтобы не нарваться на неприятности.

Вышли. Насыщенный морем воздух ударил в голову. Я взял девушку за руку. Это определенно когда-то уже было — недобрый соленый ветер, мутные звезды над головой, чужая рука в руке, холодное предчувствие вины, что поначалу воспринимается, как недостаток вина, впрыснутого в кровь. Или, наоборот, его избыток. Мир незаметно сужается до тропинки среди кустов, погруженных во мрак. И ты превращаешься в одно сплошное ухо, но оказывается, оно ни черта не слышит.

Я вновь подумал о времени и о том, что никогда не знаешь, что произойдет через мгновение. Потому что время — это наша игра с Богом, в которой выигрывает тот, кто умудряется опередить соперника хотя бы на один ход.

Или с дьяволом?

Мы обречены на проигрыш в этой игре. Планируя будущее, не умеем скрыть свои мысли. И они кружатся над нами, как ночные мотыльки, только мы этого не видим. Или как мухи — у кого как.

Проиграть богу не страшно. Но богу ли?

За оградой угрюмо дремал дом.

— Ну что, пойдем? — спросила девушка, насмешливо заглядывая мне в глаза.

Прошли по тропинке, заросшей травой.

Дверь была приоткрыта. Дом ждал.

Неизвестность прибавила громкость всему в мире. Стали отчетливо слышны тысячи случайных звуков.

Хлопала ставня.

Шелестели сухие листья.

Двигалось море, пересыпая гальку с ладони на ладонь.

Кто-то как будто вздыхал и чесался, рисовал на папирусе гусиным пером.

Вошли.

Темнота залепила глаза.

В лицо пахнуло сыростью и бедой.

Я достал из кармана зажигалку и чиркнул несколько раз. Не работала.

— Может, вернемся? — шепнула Ламья.

Она прижалась.

Я обнял ее и почувствовал, что руки и губы существуют сами по себе…

Понимал — происходит невероятное, неправдоподобное, за что, возможно, очень скоро будет стыдно, или отчего вообще умру. Но проходил дальше и дальше по этой узкой дорожке, не обращая внимания, что мир гремит и рушится, и земля ускользает из-под ног…

Сквозь щели ослепшего пространства пробивался глупый свет. Он не светил, а лишь помогал не потеряться.

Сперва я только ощущал губами и пальцами, но вскоре начал различать очертания женского тела.

От прикосновения к тугой гладкой коже ногти превращались в когти, а зубы в клыки.

Это было безумие!

Никакие привидения не смогли бы этому помешать.

Только память.

Но память иногда удается отключить.

Большинство гостей разбрелось по комнатам отдыхать. Жан, Маруся, хозяин дома, две девушки-модели и Дениз купались в бассейне.

— С Новым годом, — сказал Жан, увидев нас. — Залезайте. Очень хорошая вода.

Над бассейном клубился пар.

После холодного воздуха вода показалась возвращением в Эдем. Я нырнул, проплыл под водой несколько метров и уперся в крепкий, как кафель, живот. Это была Маруся. Она была голой. Я обнял Марусю и поцеловал.

— Щекотно, — прошептала Маруся.

— Хорошо, — пробормотал я и почувствовал, что снова не в силах сопротивляться собственному телу, и что Маруся уже как будто часть меня, и что я оказываюсь в ней все глубже…

Она прижималась ко мне, запрокидывала голову, подставляла большую распаренную грудь.

От горячей воды соски сделались пунцовыми.

Внутри у нее был маленький раскаленный горн.

Я почувствовал, что кто-то целует меня в шею и прежде, чем увидел, что это Очкарик, и убил его, Ламья оттеснила Очкарика, прижалась ко мне.

Я разгуливал губами по груди Маруси, ощущал спиной грудь и губы Ламьи и не знал, как сделать, чтобы это длилось всегда-всегда.

В клубах пара я замечал разгоряченные лица Жана и двух девушек. И Дениза и Очкарика. Они развлекались, исчезая и появляясь в воде, сами как привидения, арендовавшие на ночь бассейн.

Повернулся к Ламье. Ее пальцы крепко сжали мне плечи, а мои пальцы не отпускали Марусю.

Маруся охала, стонала, целовала Ламью в губы и меня в губы.

И я знал, что все это хорошо, потому что все остальное уже не имеет значения…

В какой-то момент увидел глаза Жана. Короткое замыкание, во время которого он еще думал, что не смотрю, а я уже смотрел.

Горечь, смешанная с удивлением, и сочувствие читались во взгляде. Как будто он страдал, что минуту назад целовался с Очкариком и волновал воду вокруг одной из девиц, когда другая ласкала ему спину, отдаваясь Денизу.

Может, он был ангелом-разведчиком, этот Жан, своего рода небесным Штирлицем, не одолевшим дьявольского соблазна при исполнении служебного долга?