Илья Фаликов - Полоса отчуждения Страница 20

Красные всадники прискакали в Тигровую падь. Их вожак спрашивал, не слезая с коня, пена с конского крупа падала на шалаш Вана:

— Ты кто, старик? Китаец? Удэгеец?

Ван молчал. Разметав шалаш, его погнали в Красный Яр. Там собрали много таежников и сказали, что отныне они будут жить здесь. Им построили избы, из которых лесные старики уходили ночевать на снегу. Семь народов исчезли с тех пор, как белый человек пришел на восточный край земли. Ван помнил их имена: омоки, шелаги, аргенты, арилы, анаулы, ассаны и котты. Тому, кто не успевал уйти в горы, грозило исчезновение. Удэгейцев было так много, что белые лебеди, пока летели от реки Самарги до залива Святой Ольги, от дыма, подымающегося над удэгейскими юртами, становились черными. Многие старики жили до ста и более лет. Они знали, где таится нефть, прячется золото. Они показывали самый низкий перевал через горный хребет и самые удобные для заселения места. Они снабжали пушниной весь свет и поддерживали огонь жизни в самых глухих углах мироздания. Что они, взятые в клещи манзой и русскими, получили взамен? Вместе с табаком, спичками, чаем, солью, порохом, дробью, другой обувью и меховыми шапками — чужой язык, опий, оспу, корь, чахотку, трахому и все дурные болезни.

Как родила тебя, лесной человек, твоя бедная мать? За десять дней до родов она ушла в маленькую юрту, сделанную мужем наподобие собачьей конуры. К ней никто не ходит в любую погоду. Только старуха через полотняную дверь подает ей дрова и пищу. Она рожает сама, без помощи повитухи, и тотчас переползает в соседнюю конуру, построенную рядом. Она сидит там десять суток, моет ребенка, обертывает его тряпками и мехом, укладывает в сухие тальниковые стружки.

После всего этого она принесла тебя в общую юрту.

Все потомство Вана родилось так. Оно разбрелось по всей тайге. Кровь Вана, бе-зусловно, лилась в жилах жителей Красного Яра. Он плакал, глядя на них сухими глазами.

Семьи Ипата не стало, потому что он поднял оружие на царство антихриста. Отца и сыновей чоновцы сожгли в сарае. Огонь поджога гулял по огромному подворью. На доме Ипата, отскобленном от сажи пожара, появилась вывеска: клуб. Там пелись другие песни. Ван слышал прежнюю.

Зимней ночью Ван ушел в тайгу.

— У Никанорова есть теория Столетнего мира, — говорил Мпольский. — Он считает, что ответ России Наполеону заключается в том, что с 1814 года до 1914-го Европе был подарен мир благодаря широте русского сердца.

— А войны за Восток? Крым?

— Не считается, по Никанорову. Я же говорю, у него свой масштаб. Относительно Востока, кстати говоря, размах его мысли значительно шире нашего с вами, сударь. Что Крым? Горошина по сравнению с теми просторами, по которым прошла Россия к Восточному океану. Ведь еще Петр Великий на устье Амура, как сказано у одного автора, «смутно предполагал и гадательно рассчитывал основать столицу». И знаете, кому на сей раз, на взгляд Никанорова, отвечала Русь-матушка? Чингисхану с Мамаем! Ведь они к нам пришли как раз отсюда, из этих вот самых степей. Вот почему мы с вами сейчас обретаемся тут. Все не случайно. Мы люди простора. Правда, вот самому Никанорову что-то тесновато стало в Харбине. Немудрено, Харбин уже не тот, гниет, рассыпается. Идут упорные слухи об отъезде Никанорова в Шанхай, где уже насобиралось тысяч тридцать русских бедолаг.

— Да, я слышал.

— Слышали? И что вы об этом думаете? Я вот, к примеру, думаю так, что это лучшее решение нашего с ним вопроса о двух медведях в одной берлоге.

Иннокентий не исключал, что насчет берлоги Мпольский прав. Но существовали и другие причины, по всеобщему харбинскому мнению, переезда Никанорова.

— Вы знаете о том, что Никаноров получил советское гражданство — или пытается его получить? Его часто видят на пороге советского консульства.

— Ну и что? Меня вот там не видят, а я вовсю печатаюсь в «Сибирских огнях». Пойдемте к сыну Шамиля. Он нам поможет разобраться во всех вопросах.

Сыном Шамиля Мпольский называл Байкова. Это походило на правду. По крайней мере сам Байков не отрицал своего родства со знаменитым горцем. Пока Иннокентий с Мпольским шли на улицу Церковную, где в доме № 5 жил Байков с женой и двумя дочерями, Мпольский говорил:

— Удивительны эти кавказцы. Ведь сибирское казачество во многом по своим корням — оттуда, с горных вершин. Задолго до того, как получилось такое экзотическое военное образование, как Дикая дивизия, в Сибирь поскакали, скажем так, гордые предки наших горячих удальцов, и не всегда добровольно, их ведь ссылали за необузданность в делах кровной мести, и они, перемешавшись с местными азиатками, породили совершенно новую расу. Ее составляют карымы, в грубом, но прямом переводе — выблядки. У забайкальских, например, казаков прабабушками-бабушками были не только бурятки или хакаски, но и маньчжурки, и даже китаянки. Я видал лица настолько необыкновенные, что их пером не описать. Тонкая кость, прямой или, напротив, орлиный нос, выразительный разрез полнокровного рта и при этом — реденькая бороденка клочьями и на голове прямые волосы, черные как смоль. Их много по Аргуни, Амуру и Уссури. Да что говорить! Вы когда-нибудь видали атамана Семенова? Иннокентий уклончиво отмолчался, Мпольский продолжил: — Впрочем, Семенов внешне, да и внутренне азиатец в чистом виде… Что же касается Харбина, здесь вы наверняка сами воочию видите этот кипящий котел народов. Кстати, грузины преотлично чувствуют себя в роли и хозяев, и завсегдатаев харбинских злачных подвалов. Никакие горные вершины назад их не зовут. Но наш сын Шамиля — он другой. Совсем другой. Порода.

— Из князей?

— Скорей из имамов. У него была какая-то история с отцовым наследством, какой-то тупик в их горском майорате, и в той истории он показал себя совершенным молодцом, все уступив младшему брату. А какой наездник! Я уж не говорю — охотник. Тут мне приходит в голову один из персонажей Никанорова, томский домовладелец Лялин, который говорил: «Мой друг! Я охотник-эстет. Я не стреляю ни лебедей, ни диких коз».

— Кого же Байков стреляет?

— Тигров, сударь. Если не считать такой мелочи, как кабан или изюбр. Вот кто на своих двоих прошел всю Маньчжурию. Хотя что я говорю? Байков поскитался по всему белу свету. Он ведь боевой офицер, из окопников, как и я. Полковник. Отличился в Галиции. Там-то мы и познакомились. Кстати, более русского по самосознанию человека, нежели он, я никогда не встречал. Ну, разве что Никаноров… А потом его помотало по очень дальним концам Египет, Индия, Индокитай…

Мпольский умел восхищаться людьми, и это в нем покоряло.

Байков встретил нежданных гостей в великолепном халате цвета мексиканских змей. На фоне характеристики, выданной Байкову Мпольским, халат ошеломлял. Еще более контрастно выглядел его кабинет — спартанская обстановка: простой стол, старое кресло, пара гостевых стульев, солдатская койка. На стенах не слишком густо красовались охотничьи трофеи — ветвистые рога изюбра, ржавая шкура огромного тигра и не меньших размеров шуба хинганского черного медведя. На коготь последнего была наброшена серебряная цепочка из тех, на которых носят нательный крестик, вместо которого осмысленно мерцал перламутровый тигриный коготь в алмазной оправе. Почему тигриный талисман свели с медведем, Иннокентию было невдомек, но у Байкова в доме жила загадка, не нуждающаяся в разрешении. Внешность хозяина дома, напротив, была почти обыкновенной: темные волосы, проседь на висках, надо лбом и на бородке, в меру закрученные усы, густые брови, пенсне, обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки.

В центре кабинета, под неярким белошелковым абажуром, в кресле, отодвинутом от стола, сидел — Никаноров. Он держал в руке синюю фарфоровую чашечку величиной с наперсток, из каких на Востоке пьют водку. Вошедшие молча раскланялись с ним.

— Простите, господа, семейство мое на променаде, мы тут чаевничаем, и вам я предлагаю присоединиться. Как говорят наши китайские друзья, ца пиху хычи? Чай пить хочешь? — весело сказал хозяин дома.

Чай оказался отнюдь не таежным. Обычный цветочный чай, который дают в кафе. К нему — наперстки для рисовой водки. Араки пиху хычи? У Иннокентия возникло ощущение присутствия при встрече однополчан.

— Помните, полковник, Раву Русскую, тот ужас в лесу?

— Как же не помнить, поручик.

Речь шла о том, что, когда в августе 14-го наши войска взяли Раву Русскую, в при-городном лесу, на большой поляне, обнаружилась картина убийственного содержания: намертво перестреляв друг друга, лежали австрийские солдаты в самом что ни на есть бездыханном состоянии. Австрийские полки собирались из разных племен, и те полки, что состояли из галичан, чехов и словаков, то есть славян, сдавались русским быстро и охотно. Тирольцы же и венгры, особенно венгры, дрались до конца. Так в рядах противника заварилась собственная свара, и в лесу под Равой Русской лежали двадцать два мертвых галичанина и тридцать мертвых венгров.