Александр Покровский - Кубрик: фривольные рассказы Страница 20

Четвертый курс военно-морского училища, сменился я с наряда, а в увольнение не пошел – было уже поздно. В 23.00 включили ночное освещение. Отбой. Лежу в койке и смотрю, как ребята возвращаются из увольнения. Поворачивая с освещенного центрального коридора в проход между шкафами и койками, каждый немного замедлял движение, но не останавливался, а продолжал идти – просто в момент входа в темноту, пока глаза не привыкнут ко тьме, ничего не видишь, а идти продолжаешь. Мне было грустно и чуть-чуть завидно оттого, что они-то побывали в увольнении, а я – нет, поэтому я встал и поставил в начале темноты табуретку.

Первый же повернувший в проход врезался в нее голенью – как это больно, я сам почувствовал через неделю, вернувшись из увольнения. Интересно другое: ни один человек из тех, кто в тот вечер играл с табуреткой в футбол, не убрал ее – нет! Каждый вернул ее на прежнее место, так сказать, с «любовью», для следующего.

Это чтоб, значит, не он один в нее врезался.

Так грустно иногда чувствовать себя одиноким!

Было когда-то в городе Баку Каспийское высшее военно-морское училище (КВВМКУ) имени Кирова и было в нем несколько факультетов. Причем на некоторых из них готовили комсостав флотов Кубы, Ливии, Вьетнама и даже Германской Демократической Республики (ГДР), которую мы ниже и помянем.

Баку в те годы был дружелюбным и даже приветливым городом. Красивый и просторный, он предлагал всякие возможности для отдыха курсантов всех мастей.

И отдых этот на улицах города охранялся знаменитой Бакинской милицией, укомплектованной в основном национальными кадрами.

Вот с этими кадрами курсанты-каспийцы очень часто имели различные мелкие неприятности в виде всяких мордобоев.

Было дело в 1984 году, мы – пятый курс, а пятый курс – люди серьезные. Им даже доверяют дежурить помощниками дежурного по училищу, и они на этом деле подменяют двух офицеров – дежурного по училищу и его старшего помощника – с часу ночи и до пяти утра, сидя на телефоне в стеклянном аквариуме – рубке дежурного.

Один мой друг заступил помощником дежурного по училищу. В этот же самый день два курсанта четвертого курса штурманского факультета с фамилиями Зайцев и Кадерли, переодевшись в гражданское платье, как водится, в ротном помещении, убыли в увольнение в город Баку. Убыли они в классической манере – через КПП-3, где всем на все было наплевать, в отличие от КПП-1, где народ в таком виде иногда ловили.

(Нужно заметить, однако, что Бакинская милиция знала о существовании иностранных факультетов в КВВМКУ им Кирова.)

После бесцельного шляния по городу Зайцев и Кадерли остановились в баре ресторана «Интурист», где они очень быстро надрались в сиську, после чего там же и учинили гигантский мордобой.

Милиция их повязала и начала писать протокол, результатом чего стало следующее событие, о котором и поведал мой друг.

В полвторого ночи – звонок на пульт дежурного по КВВМКУ им Кирова.

Мой друг снимает трубку:

– Алло! Эт Каспийский училищ-эээ? Эт каптан Мамэдов каварит!!!

– Да, да, слушаю вас! Помощник дежурного по училищу на связи!

– Ал-лла, слющий, памощнык! Мы тут ваш два нэмецкий курасант взял в «Интрурыст» савсэм нажрат-ва! И полный мардабой учинил-ва! А па-русски савсэм нэ панимаит-ээээ!!!! Мне чего с ным делат? Савсем буйный, слющ!

– Мы сейчас вышлем дежурную машину, однако у нас вроде все с третьего факультета (социалистические страны) на месте. Хм!

– Ара-эээ, какой на местэ!!! Какой?!! Такой патасовка! Такой патасовка!!! Буйный! Савсэм буйный-эээ!

– Ладно, вы протокол составили? Дайте их фамилии, я сейчас буду высылать машину за ними!

– Канечна составил пратакол! А как жи? Пищи фамилий: один… эта… Карл… Либкнехт, а другой… слющай… самый гад-эээ!!! Другой… Эрнст Тельман!!!

Пауза на том конце трубы и потом вопрос:

– Слушай, Мамедов, а с ними случайно Клары Цеткин и Розы Люксембург не было?

– Ара-эээ! Как нэ бил?!! Бил!!! Бил-лллять немецки!!! Бил, но они убежали-эээ!!!

Зайцева и Кадерли потом привезли в училище, где им немедленно вкатали по пять суток ареста.

А на подведении итогов, где все это зачитали, все от смеха просто лежали, и даже суровый начальник факультета Сергеичев улыбался:

– Революционеры! Ети иху мать!!!

3

Упоительно! Именно такое слово и приходит на ум, когда я о флоте вспоминаю.

Упоительно! А старпом мой говорил:

– Мне тут в голову пришла одна мысль!

На что я ему немедленно замечал, что в голову может прийти одна только пуля, а мысль приходит на ум, после чего старпом объявлял мне выговор «за неумение вести себя со старшими и чудовищное чувство непонимания всего смысла корабельного устава».

А еще у меня были выговоры «за издевательство над временем проведения общественных мероприятий» и «за нежелание ясно отдавать себе отчет в необходимости социалистического соревнования».

Мы тогда в городке жили. В доме номер 59. У нас там с Саней Гудиновым на двоих была квартира, где мы делали приборку два раза в год: один раз зимой, другой – летом.

Спали мы как попало, а пьяных друзей выносили в коридор.

Там был общий коридор. Длинный-предлинный. Так что их очень удобно там было раскладывать. Прямо в шинелях Николая Васильевича Гоголя. А все потому, что ночью они могли встать и на нас с Саней нассать.

Было уже такое: встал, как сомнамбула, и пошел со стоном в шкаф, а мы проснулись и кричим ему:

– Куда, блядь!

Тогда он повернулся и пошел на нас, не забывая стонать.

Еле простыней успели отгородиться.

Вот поэтому и выносили их прямо в коридор. Там-то мы особенно ненадежных и клали на глянцевую политическую карту мира, которая для этих целей у нас всегда имелась. Там еще все страны НАТО были очень красиво обозначены. Она какое-то время на стене висела, и по ней Саня всегда проверял совесть и память. Он говорил мне:

– Ну-ка, посмотри там: точно ли то, что Андорра – это государство с двумя буквами «эр»?

И я смотрел, и говорил ему:

– Точно!

После чего он замечал, что, наверное, можно было бы нам с ним еще чего-то выпить.

А если вы подумали, что мы с Саней горькие пьяницы, то зря вы так подумали. Пили-то мы с ним только на берегу и только после автономки и только три дня, потому что было такое время, когда мы только эти три дня на берегу и находились.

А однажды в две автономки подряд сходили. Только пришли – как опять в море на полные девяносто суток. Представьте себе: все, радостные от ерунды, носятся по ПКЗ, готовятся к отпуску, и вот приходит командир из штаба, и вместо отпускных мы через полчаса уже получаем на борт продукты на следующий поход – каково! Просто тенью о плетень!

Первым об этом узнал, конечно, Саня. Он вбежал в каюту весь растрепанный, обвел всех присутствующих безумным взором, сказал:

– Нас в автономку посылают! – И в отчаянии добавил: – И это хорошо!!!

Конечно хорошо. Мы потом не помню как в Хосте, в санатории, оказались – птички, зелень, сосны, запахи смолы, моря. Мы стоим с ним и нюхаем воздух, а к нам медицинские сестрички подходят и спрашивают:

– А чего это вы, ребята, девушками не интересуетесь?

На что им Саня и говорит:

– Да идите вы все на хуй! – А потом он опять нюхает воздух и добавляет: – Заебали! – после этого он поворачивался ко мне и произносил следующее: – Нюхай, Саня, и никого не бойся! Я прослежу, чтоб тебя не беспокоили!

А еще нам там делали полоскание десен сероводородными водами. В рот вставляли трубку и включали орошение, после чего Саня утирал себе губы платочком и говорил:

– Мне будто в рот насрали! Ты точно знаешь, что все это полезно? – после чего он шел к врачам и требовал от них отчета в том, что все это полезно.

А на входе в зону режима радиационной безопасности у нас прямо к скалам был привинчен громадный плакат, на котором радостный матрос огромными руками судорожно сжимал автомат Калашникова. Надпись под ним гласила: «Бдительность– наше оружие!»– а внизу кто-то приписал: «Североморец! Не води ебалом!» – это, значит, для разъяснения. То есть чтоб с бдительностью все было понятно.

А когда мы стояли после очередной автономки на подъеме флага, то Саня всегда приставал к доктору:

– Док! А чего это у меня на правом яйце вчера такая нашлепка обнаружилась?

– Какая нашлепка? – вступал в разговор доктор.

– Откуда я знаю? Щупаю я вчера яйцо под одеялом, – говорит Саня, привлекая к разговору окружающих, – а там что-то такое сверху! Может, опухоль какая, думаю? А потом я решил, что если это опухоль и жить осталось полную чушь, то надо бы пойти к бабе. Встал и пошел к бабе, а наутро опять яйца щупаю!

– Ну и как? – забеспокоились остальные.

– А никак! Нет опухоли! Кончилась! – И сейчас же все стали прямо в строю проверять свои яйца на предмет отсутствия опухоли.

А доктор при этом смеялся, как ненормальный, после чего нам и дали выходной.

Первый за семнадцать месяцев.

Я даже с вечера радио приглушил, чтоб в шесть часов утра нам гимном не ебнуло. А то ведь пошелестит, пошелестит, да как влупит: «Та-дам!.. Со-юз не-ру-ши-мы-й…»