Джойс Оутс - Делай со мной что захочешь Страница 21

— Я не знаю, — тупо сказала Элина.

— Ты ненаблюдательна. Ты ничего не видишь вокруг, — сказала Ардис. — По-моему, ты просто ненормальная.

Элина посмотрела направо, налево. Ей было семнадцать лет. Она не могла сдвинуться с места. Но какая-то чужая женщина с крошечным ребенком — то ли мальчик, то ли девочка, — заткнутым в полную покупок тележку, вдруг возникла перед ней, намереваясь свернуть в этот проход, проехать мимо коробок с крупами и банок с суповыми концентратами, и Элине надо было пропустить ее.

Направо или налево?

Решение вроде бы не такое уж и важное, но почему-то оно казалось важным.

Я думала — Должна я быть занята в субботу вечером? Мама иронически улыбалась. Она была разочарована. Она всегда немного разочарована и в то же время гордится мной. Я недостаточно красива — я слишком красива! Я вовсе не красива. Я только хорошенькая.

Кому нужна красавица.

Тебе не нужна и никому не нужна, потому что ты не красавица и никогда ею не будешь.

Если в газете видишь снимок мертвой женщины и у нее красивое лицо, в голове мелькает: Так тебе и надо! Но призадумаешься — и появится другая мысль: Вот ведь не повезло! А потом — уже в третий раз, прежде чем глаз перескочит на другую полосу, — подумаешь: Как грустно…

И дальше будешь читать газету уже в хорошем настроении.

Если бы у нее были подружки, она была бы занята в субботу вечером, и ей бы ничего не грозило. Но у нее не было подружек. Другие девочки, казалось, неплохо относились к ней, но подружками не были. А среди мальчиков приятелей иметь ей не полагалось. Мальчики поглядывали на нее. Преподаватели хвалили ее, потому что она все запоминала наизусть, запоминала все, что они говорили, — иной раз даже прежде, чем они скажут; она знала стиль каждого из них, интонацию. Вот только однажды на уроке биологии мистер Холландер вышел из себя, глядя в ее оживленное, но отсутствующее лицо. Он задал ей вопрос, и она знала ответ. Но продолжала сидеть за партой и невидимо для него по очереди загибала пальцы на коленке; прижимая кончиком каждого пальца шерстяную плиссированную юбку, она ритмично считала про себя: РАЗ. ДВА. ТРИ. ЧЕТЫРЕ. ПЯТЬ. ШЕСТЬ. СЕМЬ. ВОСЕМЬ. ДЕВЯТЬ. ДЕСЯТЬ. Она не могла ответить на вопрос мистера Холландера, пока не досчитала до конца, — она даже его не слышала. Сначала надо досчитать, дойти до конца ряда, строго соблюдая ритм, не ускоряя его, а уж потом она услышит вопрос преподавателя, проиграет его в своей голове. Но она, видимо, опоздала — получилось все слишком поздно. Он уже задавал вопрос другой ученице, и Элине пришлось прервать его, так что он рассердился. Был озадачен. Уставился на нее.

Ардис схватила ее и подтолкнула.

— Господи, ты же загораживаешь дорогу! Неужели ты не видишь, что она хочет сюда свернуть? — резко мотнув головой в сторону той женщины, Ардис подтолкнула Элину вправо. — Клянусь, ты ненормальная. Вот вырастешь — станешь совсем как отец, должно быть, это гены… Ну, почему ты не можешь ничего запомнить? Мы же всегда ходим по одному и тому же маршруту в этом чертовом магазине.

— Извини, — сказала Элина.

Ардис схватила с полки какую-то банку и швырнула в тележку. Банка с грохотом упала. Тут медленно сдвинулась другая банка, и покатилась, и упала, за ней — другая. Они попадали в проход и покатились по нему.

— О, Господи! — воскликнула Ардис. И отскочила в сторону, как будто она тут ни при чем.

— Я их сейчас подберу, — сказала Элина.

Она нагнулась и подняла банки. Упало-то всего пять штук. Консервированная спаржа. Элина аккуратно поставила их снова на полку, а мать стояла и наблюдала за ней. Элина знала, что через несколько минут мать забудет, что сердилась. Толкая вперед тележку, Элина в конце следующего прохода вспомнила, куда надо сворачивать.

Ардис тем временем говорила: — …сказала ему, что у тебя прекрасные отметки, что ты не болтаешься, как другие девочки твоих лет. Не шляешься с мальчишками, не строишь глазки и не хихикаешь, как другие девчонки. Терпеть не могу девчонок этого возраста. Каких полно на улице. Просто противно, до чего у них скверная кожа, а как они пользуются помадой — они же не умеют ею пользоваться, — а эта привычка собираться группками, белые отдельно, черные отдельно. Ты умница, что держишься сама по себе, Элина, особняком.

Элина медленно кивнула.

— Когда я была твоих лет, я ни от кого не зависела. Ни от других людей, ни от того, что другие обо мне думали. Мне было наплевать на всех. У меня не было друзей, и я в них не нуждалась. Я никогда тебе об этом не рассказывала, но я уехала из дома, когда мне было тринадцать лет, и первую работу получила в тринадцать лет, я сама платила за свою комнату — и за стол — только чтоб избавиться от родительской опеки… Они были люди вполне ничего, я любила их, но мне хотелось быть независимой. Сворачивай направо, душенька, здесь мы уже были… Нам нужен кофе, растворимый кофе? Тогда — туда.

— Да, — сказала Элина.

Она надеялась, что теперь мать будет говорить о себе. Ардис случалось упоминать о своем детстве, отрочестве, замужестве. Но всегда только к слову, в качестве примера; если же она замечала, что Элина заинтересовалась, то резко меняла тему.

— Ах, да, еще хлеб низкой калорийности, — сказала Ардис, щелкнув пальцами. Она вечно сидела на диете. Элина отправилась назад — брать хлеб, а когда она вернулась, Ардис уже прошла вперед с тележкой, что-то напевая себе под нос. — А вот тебе, душенька, — повернулась она к Элине и с улыбкой оглядела ее, — нужно немного прибавить в весе. В общем-то публика не ценит стройность… Мужчины худых не любят.

Элина кивнула.

— Ты же теперь больше не позируешь — в жизни приходится идти на определенные компромиссы.

По пути домой Ардис вдруг сказала: — Давай купим тебе новое платье — к субботе.

Напевая, она подрулила к «Саксу». Элина радовалась, что мать в таком хорошем настроении. Элина померила несколько платьев, и Ардис выбрала ей платье, трикотажное в синюю и белую полоску, с обтягивающим лифом и широкой юбкой, — у Элины еще не было такого. Материя была очень хорошая, очень дорогая. Платье было очень взрослое, даже немного вызывающее, и нисколько не походило на те, что Ардис выбирала для нее в прошлом.

Ардис стояла позади Элины перед трехстворчатым зеркалом и, оттянув ей назад волосы, попыталась сделать что-то вроде высокой прически, — она так долго изучала внешность дочери, что Элина даже застеснялась. Она чувствовала, что продавщица смотрит на них.

— Что-нибудь не так, мама? — явно волнуясь, спросила Элина.

А сердце у нее билось медленно, ровно. Никакого страха. Никакой опасности. Она видела в зеркале глаза матери, что-то прикидывавшей в уме, и повторяла про себя: «Белое — черное. Белое — черное. Белое».

Ардис не обратила на ее вопрос внимания, она наконец выпустила волосы Элины и положила руки ей на плечи — сверкающие ногти легли на полосатое платье; она приблизила лицо к лицу Элины. Элина понимала, что мать оценивает ее, но не как личность.

Как личности опасность ей не грозила.

— Прекрасно, — сказала Ардис.

В субботу вечером Сэйдофф повез их в клуб на своем новом «кадиллаке», который он только накануне взял в магазине, он был очень доволен машиной и находился в отличном состоянии духа; то и дело улыбался, обнажая розовые подновленные десны.

— Твоя мама, — сказал он Элине, — говорит, что ты хорошо учишься — через несколько месяцев уже кончаешь школу! Как летит время!

— Да, — сказала Элина. Она сидела между Сэйдоффом и матерью.

— А как тебе нравится Детройт? Как здесь у нас школы по сравнению с нью-йоркскими? — спросил Сэйдофф. Элина обратила внимание на его кольца, он носил их на безымянных пальцах обеих рук: на одной большое кольцо с печаткой, а на другой массивное золотое, с геммой. — Как здесь интеграция — далеко продвинулась?

— Да, — сказала Элина.

— Ну, я лично верю в будущее этого города, — весело заметил Сэйдофф. — Я верю в интеграцию, в самый ее принцип. Это в духе демократии. А в твоей школе много негритят? Ты ведь не против этого?

— Нет, — сказала Элина.

— Уверен, что ты ждешь не дождешься, когда кончишь школу, а? Или нет?..

Элина молчала. Ардис рассмеялась и сказала: — Элина любит школу, она очень хорошо учится. Я думаю, это немного тешит ее честолюбие, верно, душенька? И я ее не виню. Ведь это очень легкая жизнь — когда учишься… но так жить все время нельзя: мир — это не детский сад.

Сэйдофф хмыкнул. Но тотчас снова стал серьезным.

— Она же совсем еще ребенок. Она не может быть предоставлена самой себе.

— Скорее всего не может, — задумчиво произнесла Ардис.

— Это нелегко для девушки, — продолжал Сэйдофф. — Я знаю. Моей жене чертовски тяжело пришлось, в Нью-Йорке, пока она не встретила меня: чем интереснее девушка, тем ей труднее. И не только в шоу-бизнесе — в жизни вообще. Казалось бы, все должно быть наоборот, а вот же нет. Конечно, моя жена — я хочу сказать: моя бывшая жена — сука, каких поискать, — злобно добавил Сэйдофф, но довольно скоро переменил тон на обычный, светский; он что-то говорил насчет ночного воздуха и экономического бума, который переживает город. И улыбался Элине, а она все дальше отклонялась вправо, чтобы между нею и Сэйдоффом просвет был побольше. — Ты такая тихая, задумчивая, — сказал он. — О чем ты думаешь?