Юрий Милославский - Укрепленные города Страница 21

— Острю. Острил, острю и буду острить. Жена Липского бултыхнула в котомку скучных «Джузов», просмотрела — там ли перчатки, сигареты, пудреница — ее зеркальцем следила за входною дверью.

— Идем?

…Ушли вместе, а уехали — поочередно.

…

— Миша, Миша, не ждите нас, мы чуть задержимся! — Розов с Ароном на такси, четвертые по счету: ибо сначала Миша с Беллой-женою, с детишками, что визжат и толкаются; бессонная колотня трех последних дней и ночей; за ними — две гебешных легковухи цветом в какао «Наша марка»; и потом уж — Фимка Розов с Ароном Минкиным, — чтоб не ехать вплотную, эскортом…

— В Шереметьево.

Шереметет, метет март, волочат его «дворники» по стеклу — туда-сюда, туда-сюда.

— Вы куда — в Израиль?

— Я сказал: в Шереметьево.

Будто ты сам не знаешь, гебистская тварь, поддельный таксист в штатском, когда в далекий край уходит самолет, я не скажу «прощай», скажу легитраот[1].

Все.

6

С погодой происходили странные истории. Если так пойдет и дальше — и помереть не успею, застану холод на южных границах. Будущих южных границах.

Дома у нас было целых три печки: большая белая, так называемая, русская: у дедушки в комнате — железная, на кривых слабых ногах. И во дворе что-то такое стояло. Все три топил Стась — по субботам. В остальные же дни…

Ничего не поделаешь. Придется признать обязательной установку двойных рам, увеличить поперечное сечение стен; монтировать радиаторы не только в северных, но и в остальных районах Государства.

Директор Департамента Контактов тайный советник Арнон Литани знает, что занести ему сегодня в недавно начатый дневник: «Старческое брюзжание началось у меня незаметно: погода. Отлично помню иной климат: летом жарко, а зимою — холодно. Несмотря на внешний идиотизм подобных соображений, глобальное изменение климата — совсем неплохой пример неподконтрольных событий…»

Сам Арнон Литани, понятное дело, не мерз: до двадцати лет — Западная Белоруссия, до двадцати четырех — Сибирь (на самом-то деле, не Сибирь это, но Урал), затем — через всю Великую, Малую, Белую, через всяческое Ковно-Вильно — до Варшавы. Почти обратный путь и более того. Товарищ лейтенант Мошковский Аркадий Нухемович, полковой переводчик. Бывший член национального спортивного объединения «Работяги», сущий кандидат в члены Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков).

А в сорок пятом — встреча в пивном подвальчике на Маршалковской: напрочь забытый Левка — член конкурирующего национального спортивного объединения «Герои». А с ним — двое. Один всю войну выдавал себя за поляка, другой — за украинца. Служили во вспомогательных частях… Но украинец-то, украинец — чуть ли не в хозяйственный подотдел гестапо пристроился! Хохот на весь подвальчик: как они, чертовы притворитки, свои обрезанные в необрезанные превратили? Оказывается, есть способ…

Виды задач: уничтожение общего врага при незабвении основной национальной цели. Отсюда: нелегальная беседа легальных людей: поляк с украинцем теперь в НКВД (МГБ?..). Помогают искоренять националистические банды на территориях, вошедших в состав СССР незадолго до начала Великой Отечественной войны. И того и другого вскоре арестовали. Арестовали, демобилизовали — и убили.

Один Левка вел себя рискованно — дезертир Советской Армии (обманул, гад, комиссара Ванду Василевскую!). Представитель Агентства-Для-Палестины…

Еще виды задач: основная национальная цель согласуется с незабвением принципиальной разницы в подходе.

Отсюда: Левка дал понять, что чуть ли не до сорок второго велись переговоры. Надо было попытаться спасти всех этих несчастных баранов, еврейцев — как называл их председатель объединения «Работяги». Председатель «Героев» высказывался иначе, но в том же духе.

— Наши предлагали так: поднимаем в Палестине восстание против англичан, а вы нам — пароходы с охраной. Или без охраны — сами только не стреляйте. Грузим в Европе сколько сможем…

— Левка, ты всегда был дурак.

— Погоди! — Отмахивается, захлебывается пивною пеной дурак. — Погоди! Ваши не согласились, параллельно начали какую-то тягомотину с американцами, с Советами… Немцы получили известия…

Последний раз виделся с Левкой в сорок восьмом — незадолго до Провозглашения Государства. Левка стал — Арье Шомрон.

И еще виды задач: политический строй Государства должен быть таков, чтобы созданные в догосударственный период институции приняли бы на себя всю полноту власти, Геройские работяги, работящие герои — все мы знаем: в момент, когда демократия создает помехи укреплению Государства, мы… Так каков должен быть политический строй? А таков! И к нему — память о старой дружбе.

Отсюда: Левка Шомрон не забыт мною, Аркашей Литани. Строй строем, а и посей неожиданно холодный день мрет сердце от любви ко всем этим нашим носам, ушам, — и к черной роже привратника Департамента Контактов. Сам эту рожу из Персии вывез, приспособил к Государственной Службе.

А Левка — умер.

Каждый год в день твоей смерти беру я, Арнон, твою, Арье, вдову — Соньку-телефонистку — и везу ее к твоему известняковому прямоугольничку. «Арье сын Реувена Шомрон. Блажен муж, иже не идет на сборища нечестивых… Псалом первый, стих первый.»

…Были часы от двух до четырех, когда жители земли Леванта — отдыхают. Вот Арнон Литани и отдыхал — домой не ехал, работу не работал. Он сидел в черном, как бы кожаном, кресле с раскачкой. Спинка на полметра выше головы, колесики не скрипят, подлокотники — замшевые. Замшу Арнон подклеил сам.

Точно такое кресло было в пустом ныне кабинете Главнокомандующего-Провозгласителя Государства. И Арнон так и видел его (себя?..) — тугой низкорослый куб со скругленными углами, мудрость и свирепость державных моршин, летучая седая бахромка по периметру башки…

Двадцатипятилетний персональный шнырь — сын старинного приятеля по «Работягам» — шептался с кем-то под дверьми, раздражал.

— Гади, — крикнул Арнон, — в чем дело?

— Порядок, командир. — (Арнон — полковник резерва, начинал в Ударных Отрядах).

В свою очередь Гади:

— Арнон, тебе кофе сделать?

— Попозже.

Попозже — кофе, а сейчас — порядок. Лет двенадцать назад, когда еще регулярно показывали в кинотеатрах советские фильмы, Арнон глядел один — о гражданской у них войне… Они избежать гражданской войны не смогли, а мы — смогли! Но не это суть важно, а прекрасная песня, ее же Арнон перевел, как мог, детям. Недавно — внукам переводил.

Работа у нас такая,Забота наша простая —Жила бы страна родная,И нету других забот!

И — правильно. (В дневнике, однако же, записано: «Все увеличивающаяся несводимость второстепенного к главному…») Нет — правильно! Если б не их антисемитизм, могли бы вместе делать большие дела.

— Гади, можно кофе.

Шнырь. В галстуке, пиджачонке — новая порода. Самая новая. Беленький, нос подъят. В случае чего всегда сможет определиться в любое славяно-нордическое окружение. Хозподотделы — гестапо, энкаведэ, дефензива… Есть способ обрезанный в необрезанный превратить.

А я? А я схожу с ума от маразматической злобы — дневник не помогает, лекарства — тем более. Гади — отличный парень, служил старшим сержантом у десантников, делает бакалавра на бизнес администрейшн. И он никакого окружения, никакого «в случае чего» не допустит! Мы им переломаем кости!! А если не дай Бог — то мы, уходя, громко хлопнем дверью!!! Двадцать поколений они будут дебилов рождать…

Пришло кофе.

— Гади, зови боссов.

Арнон глотал кофе и слушал, как оповещает Гади начальников Отделов: «Рафи, как жизнь?» И не давая ответить: «Это Гади Зоар. Иди к Арнону.»

Зоар. Был Зайднер — стал Зоар. Оставил первую и последнюю буквы, а середину выдрал. Но это ведь не он, это — еще папаша. Когда Зоар-старший последний раз был Зайднером? Тогда же, когда Арнон последний раз был Аркашей…

Они сидели в полуночном кабаке-веранде, и Яффа Яркони (как ее настоящая фамилия?..), еще с собственным, не косметическим носом, пела свое: «Страна моя — малютка.» Танго такое было, все танцевали. Никто не помнит, как Яффина настоящая фамилия… И я не помню. Пили мы тогда «Розу Кармеля» — и прощались. С именами? Какие там имена: просто вышел приказ — на службе по внешним сношениям всем принять имена национальные. Никаких Зельдовичей, Хаймовичей, Абрамовичей. Одни Зоары.

Яффа Яркони — певица трех войн. У русских в войну была… точно! Клава Шульженкова… Нет — Шульженкина…Нет — Шульженко. А у нас — Яффа.

Не говори мне «прощай», скажи мне просто «до свиданья»… Второе танго. Чернушка — так ее в отряде звали… Танго третье.

Вступили: начальник Отдела Информации Игаль Бен-Хорин — желтая дощица в блеклых прожилках, сероглазый лик опасной бритвой, с рыжим чубиком, в мальчишеском наряде; начальник Отдела Исследований Рафаэль Шахар — непонятно кто, плечистая тишина, мохнатая плешина; Рахамим Hoax — Отдел Контроля. Старлейт совармии. Он, Рахамим, единственный из главных Департамента, что ни лагеря ни пробовал, ни дня в ссылке не был. Разве что зачесть ему в узничество армейскую «губу».