Ричард Йейтс - Пасхальный парад Страница 21

На дворе стояло лето 1961 года, а ей было тридцать шесть.

Вскоре после возвращения из Айовы она устроилась в небольшое рекламное агентство, где отвечала за авторские права, и начальница сразу взяла ее под свое крыло. Работа была хорошая, хотя она предпочла бы заниматься журналистикой, и самым главным ее плюсом было то, что она поселилась в просторной, с высокими потолками, квартире рядом с Грамерси-парк.

— Доброе утро, мисс Граймз, — приветствовал ее Фрэнк, оторвавшись от бумаг.

По его лицу нельзя было сказать, догадался ли он, как она провела ночь, но для перестраховки она шла по проходу с подчеркнуто прямой спиной на случай, если он провожал ее взглядом.

Рисунок на серо-желтых обоях в холле изображал пятящихся коней. Сколько раз она проходила мимо, не обращая на них никакого внимания; сейчас же стоило ей выйти из лифта, как в глаза тут же бросилась лошадь с пририсованными карандашом елдаком и крупными яйцами. Ее первым побуждением было взять ластик и стереть причиндалы, но она отдавала себе отчет в том, что это не решит проблемы — только переклейка обоев.

Вечером, оказавшись в своей квартире, она с удовольствием отметила, как чисто у нее дома. Полчаса она драила себя в душе с мылом и мочалкой, и постепенно события прошлого вечера восстанавливались в памяти. Она отправилась к малознакомой супружеской паре в районе восточных шестидесятых, и вечеринка там оказалась многолюдней и шумней, чем она ожидала, чем и объяснялись ее нервозность и чересчур быстрое поглощение спиртного. Она закрыла глаза под струей горячей воды, и в памяти заколыхалось гомонящее, смеющееся море, из которого стали выступать какие-то лица: лысый живчик, утверждавший, что ни с чем не сообразный призыв «Кеннеди — в президенты!» есть не что иное, как торжество чистогана и общественной пропаганды; поджарый светский лев в дорогом костюме, обратившийся к ней со словами: «Я слышал, вы тоже работаете в рекламе»; наконец, тот, с кем она, возможно, в результате переспала, мужчина, втянувший ее в серьезный разговор, продолжавшийся целую вечность, кажется, тот самый человек с простым лицом и густыми бровями, которого она так пристально изучала нынче утром. Вот только его имя никак ей не давалось. Нед? Тед? Что-то в этом роде.

Она влезла в чистую и удобную одежду, сделала себе кофе — она бы с удовольствием выпила пива, но побоялась — и только было снова почувствовала твердую почву под ногами, как зазвонил телефон. Так, он продрал глаза, не без охов и стонов совершил обряд омовения, выдул бутылку пива, обнаружил номер телефона, который она вчера ему, скорее всего, дала, и вот приготовил вежливое короткое приветствие, смесь извинений и нетерпеливых проявлений чувств. Сейчас он пригласит ее на завтрак или на ланч, и ей придется что-то отвечать. Она прикусила губу и только после четвертого звонка сняла трубку.

— Эмми? — Это была Сара. Голос робкого озабоченного ребенка. — Боюсь, что у меня новости плохие. Пуки…

— Умерла?

— Нет, но… Я вернусь немного назад, ладно? Я не видела ее четыре или пять дней, что, в общем, странно, поскольку она, сама знаешь, довольно часто заглядывает к нам. Короче, я посылаю Эрика проверить, как там у нее дела, и он прибегает обратно с криком: «Мам, иди скорее!» В общем, она лежала на полу в гостиной, совершенно голая, и в первую минуту я подумала, что она таки умерла. Казалось, она не дышит, хотя слабый пульс прощупывался. Да, вот еще… она… это касается физиологических подробностей.

— Она облегчила желудок?

— Вот-вот.

— Сара, обычно это происходит, когда человек…

— Да, но пульс… В общем, на беду, наш врач оказался в отпуске, а тот, кто его замещает, грубоватый молодой человек, которого я прежде не видела, осмотрел ее и сказал, что она в коме. Он меня спросил, сколько ей лет, а я не могла ничего ответить, ты же знаешь, как Пуки всегда скрывала свой возраст. Тут он заметил целую батарею пустых бутылок из-под виски и говорит мне: «Миссис Уилсон, все мы смертны…»

— Сейчас она в больнице?

— Пока нет. Врач обещал распорядиться, но все это может занять время. Мы ждем «скорую» во второй половине дня.

К моменту, когда Эмили вышла на перрон в Сент-Чарльзе из раскаленного вагона, «скорая» еще не приезжала. Сара, приехавшая за ней на старом «плимуте», которым она пользовалась вместе с сыновьями, встретила ее словами:

— Ах, Эмми, я так рада, что ты здесь. Сразу отлегло от сердца.

Они двигались черепашьим шагом. Сара с таким недоумением посматривала на рычаг переключения передач и на педали, как будто видела их в первый раз.

— Забавно, — сказала Эмили при виде огромного бело-розового торгового центра. — Когда я приехала сюда впервые, здесь ничего не было.

— Дорогая, все меняется, — заметила ей Сара. Но в старом уилсоновском имении решительно ничего не изменилось, если не считать вымахавших в человеческий рост сорняков, в которых давно потерялась табличка с надписью «Большая усадьба». Перед домом стоял блестящий красно-коричневый «тандерберд» Тони. Раз в два года он покупал себе новую машину и никому не позволял садиться за руль. Если верить Саре, это была его единственная странность.

— Тони дома? — спросила Эмили.

— Нет, он и его друзья — они все с «Магнума» — с утра уехали на рыбалку, так что он еще ничего не знает. — Припарковавшись на почтительном расстоянии от «тандерберда», она вышла из машины и, с озабоченным видом уставившись на ключи, сказала: — Эмми, послушай. Ты, наверно, умираешь с голоду, но мне кажется, нам надо сначала заглянуть к Пуки. А то она там лежит на полу, понимаешь?

— Да, — согласилась Эмили. — Да, конечно.

Они направились по хрустящему гравию к потрескавшейся на солнце гаражной коробке, слишком тесной для современных автомобилей. Эмили не раз бывала у матери в ее квартирке из гипсокартона над гаражом (слушая ее бесконечную болтовню, она посматривала на их с Сарой детские фотографии на грязных стенах и только ждала предлога, чтобы улизнуть), но к тому, что увидела, поднявшись по скрипучей лестнице, она оказалась не готова.

Голая старуха лежала ничком — словно зацепилась за ковер и растянулась во весь рост. Жара здесь стояла такая, что только от этого можно было потерять сознание. По части виски все обстояло серьезно: восемь пустых бутылок из-под «Беллоуз партнерз чойс» стояли шеренгой. Может, она постеснялась сложить их в мусорную корзину, которую опорожняли мальчики? Всем своим видом Пуки как бы говорила: «Вы уж меня, девочки, извините, но что-то надо со мной делать».

— Может, перенести ее в кровать? — предложила Сара. — До приезда «скорой».

— Да. Хорошая мысль.

Сначала пришлось навести порядок в спальне. Скомканные простыни, похоже, не менялись неделями, а чистый комплект Сара не нашла, но, худо-бедно, они перестелили постель. И затем уже вернулись в гостиную, обливаясь потом и тяжело дыша. Перевернув мать на спину, они взялись с двух концов — Эмили под мышки, Сара под колени — и понесли. Маленькая Пуки оказалась весьма тяжелой.

— Осторожнее в дверях, — предупредила Сара. — Проем узкий.

Они усадили ее на кровать. Эмили поддерживала мать в этом положении, пока Сара расчесывала ее редкие волосы.

«Дорогая, бог с ними, — как бы говорила ей Пуки, чьи жиденькие прядки свободно болтались между зубьями гребня. — Я сама потом причешусь. Вы лучше меня прикройте. Прикройте меня».

— Вот так, — сказала Сара. — Уже лучше. Теперь ты ее немного разверни, а я подниму ноги, и мы ее… вот так… осторожно… хорошо.

Пуки теперь лежала, голова на подушке, а ее дочери стояли над безобразным немощным телом с чувством облегчения от сделанной работы.

— Знаешь что? — радостно сказала Сара. — Многое бы я отдала, чтобы в ее возрасте у меня сохранилась такая фигурка.

— Мм… У нее есть ночная рубашка?

— Не знаю. Сейчас посмотрим.

Все, что им удалось найти, — это легкий летний халатик, почти чистый. Склонившись над матерью, то и дело мешая друг дружке, они продели вялую конечность в один рукав, а затем просунули под ней ветхую ткань и принялись за второй рукав. Покончив с халатом, они закрыли мать простыней до подбородка.

— Все это, знаешь, непросто, — продолжила Сара уже в гостиной, где они собирали бутылки. — Жить с ней рядом… сколько уже прошло? четыре года?.. это, знаешь, испытание.

— Я себе представляю.

— Ты это видишь? — Держа в одной руке три или четыре бутылки, Сара свободной рукой обвела пространство вокруг. На всех поверхностях лежала глубоко въевшаяся грязь. Пепельницы ломились от сигаретных окурков. — А теперь иди сюда. — Она привела сестру в ванную комнату и показала ей унитаз, весь коричневый — что выше, что ниже уровня воды. — Ах, если бы только она могла остаться в городе, где ей было чем себя занять и с кем провести время.