Екатерина Завершнева - Высотка Страница 21

Более всего волнует, однако, извечный женский вопрос:

ЧТО МНЕ, СПРАШИВАЕТСЯ, СЕГОДНЯ НАДЕТЬ?!

Пожалуй, Танькины джинсы подойдут, если я смогу их застегнуть.

Все назад, я делаю первый шаг, хотя считается, что девушка не должна и т. д. И тем не менее — я начинаю движение в сторону весны.

(А мне кажется, ты просто тянешь время. Зажмурься и прыгай. И не забудь потом отчитаться.

Твой дневничок.)

Тельняшка и брюки-клеш

Баев был дома и он был дома один. Я разложила карты на столе и, пока он варил кофе, попыталась набросать его астральный портрет. Он слушал, иногда вставляя короткие комментарии типа «не в бровь, а в глаз», «ну и ну», «это звезды тебе поведали?». А что у тебя тут намалякано? — спросил он, показывая на ту самую штуковину, которую мы с Рощиным сегодня просчитали на моем калькуляторе.

— Трудно сказать. Если строго следовать учебнику, то это угроза… м-мм… твоей жизнедеятельности.

— Старуха с косой, что ли?

— Она самая. Вот, посмотри: здесь фигура разомкнута, и она замыкается при транзитах с периодичностью примерно раз в семь лет. Итого получается один, восемь, пятнадцать и так далее. Ничего не припоминаешь?

— Припоминаю, — ответил Баев, — но не все. Мамашка говорила, что родился я заморышем. Это тебе про один. Видишь, у меня поперек горла шрам идет? Потрогай, не бойся. Красивый? Думаешь, я его в бою заработал, защищая девичью честь? Это мне в реанимации разрезали, чтобы трубочки вставить, иначе не разговаривала бы ты со мной сейчас.

— А дальше?

— Не в восемь, нет… наверное, в девять лет я заплыл под плот и долго не мог найти, где у него выход. Болтался в воде счастливый, как осьминог, и тут чья-то рука схватила за волосы и вытащила наверх. К тому моменту уже и дышать расхотелось…

— А потом?

— А что потом? Тебе мало? Вам лишь бы циферки сошлись. А пациент пусть сыграет в ящик, если это нужно для статистики. Не было ничего потом. Ну, там, по мелочи. Напился как-то раз до чертиков, покатался на «скорой», но это к делу отношения не имеет…

— В двадцать два сходятся сразу три транзита. Не понимаю, что это значит…

— Слушай, ты серьезно? — спросил Баев, разливая кофе. — И сверху пеночку… Видала, какая пенка получилась? То-то же. Сама небось не умеешь кофе варить. Досье составила, вопросы задает… Хочешь, я тебе расскажу, что это значит? — он подвинул к себе карту и отпил из чашки. — Тэкс. Первого, нет… — он бросил короткий взгляд на календарь с изображением березовой рощи, висевший на двери, — уже почти второго февраля к подзащитному явится некая прорицательница. На ней будет, — теперь он бросил взгляд на меня, — тельняшка и… — он заглянул под стол, — матросские брюки-клеш, а на плече попугай, тоже прорицатель. Нет, попугая не принесла, наврали карты. Она придет, такая симпатичная и неприступная, и будет бросаться в подзащитного умными словесами, которые он в силу своей природной неотесанности понять не состоянии. И что же получается? Получается ерунда. Он вынужден ждать своего часа, чтобы вставить хоть словечко. Аська, я так рад, что пришла. Я думал, ты уже не придешь.

Кажется, именно в тот момент я навсегда потеряла интерес к астрологии.

Конферанс закончился. Начиналась, если не ошибаюсь, лирика.

Февраль

В дневнике за февраль ничего, в памяти пусто. Рассказать о тех днях не получится, они растворены в последующих, перемешаны, перепомнены. Пинцетом вынимается крошечный квадратик, на его место заменитель, день за днем, и так пока не обновится каждая клеточка, нерв, капилляр, пока тело не станет другим, а вместе с ним и жизнь. Волосы, впитавшие табачный дым, белесый кофейный дымок, влажный воздух того февраля, уже срезаны, их нет. Другие глаза видели ту весну, другие руки касались этих рук, другие в наших комнатах, где теперь только сияние, сияние никому. Мы ведь знали, что так будет. Нам ничего не принадлежало, все это было одолжено на время, напрокат, и мы возвращали — потертое, треснутое, сломанное, и надо было не объяснять, почему так, а платить…

Лестницы, двери, календари на стенах; кто они, наши добрые хозяева, которые умеют вовремя отлучиться из дома; ключи в руке как эквивалент времени — еще час, два, три сверх положенных двадцати четырех; скоро придут и нужно успеть — вымыть чашки, вытряхнуть пепельницы, одеться, закрыть окно…

Доказано: человек может питаться табачным дымом и кофе. В начале весны тело состоит из воздуха и света, ему ничего не нужно или оно так тихо говорит, что мы не слышим. Мы временно оглохли для всего, что не относилось… к любви? И не выговоришь. Впрочем, как бы это ни называлось, нельзя было терять ни секунды.

Я так рад, что ты пришла. Я думал, ты уже не придешь.

И вот уже нет никакого «я»; на его месте возникает «мы», а «мы» упирается в целый мир; лбом ко лбу — любопытные глаза, улицы, бульвары, деревья. Сопряженное с нами и есть мир: мы будем счастливы — и он. Если ты не убежишь от меня восвояси под каким-нибудь неубедительным предлогом, к дяде на вокзал, или к жениху-аристократу, или на последний автобус, то мы спасем этот мир от зимы, которая в нем разлита как ртуть, попряталась по щелям и глядит оттуда крошечными злыми шариками.

Превратим ее в золото, зиму в лето. Ты должна знать, как это делается, ты же дольше на химфаке училась. Трансмутации элементов входили в вашу программу? Поддержание оптимального режима влажности в процессе выращивания гомункулуса? Хотя бы философский камень Коренев успел вам показать? Надеюсь, ты отломила кусочек. Конечно, отломила. Вечно у тебя карманы набиты черт-те чем — шарики, каштаны, шматочки серы, обмылочки бора. Я однажды видел в практикуме, как ты совала бор в карман. Он красивый, хотя и ядовитый — это я говорю на тот случай, если ты его до сих пор не выкинула.

Ты кошка на веточке, которая забралась высоко и смотрит. Ее невозможно сманить оттуда какой-нибудь любительской колбасой или вареным минтаем. Она спрыгнет, когда захочет, и не раньше. Два года я торчу под деревом — а она ноль внимания. Решайся уже, иначе минтай протухнет и ты не узнаешь, какой он был на вкус.

Что же все-таки было первого, нет, уже второго февраля?

Комната Самсона оставалась за нами до утра, но она внезапно сделалась тесной, маленькой, и нас понесло на улицу. Поцеловались быстро, одним касанием — потому что хотелось видеть друг друга, а на близком расстоянии получался только огромный нос и маленькие глазки — и бегом по лестнице вниз

(в высотке такие лестницы, что мимо них грешно ездить на лифте)

на смотровую, на набережную, по обледеневшему, неосвещенному склону к реке, по которой плыли серые льдины; мимо двух потерянных лет, в обратную сторону, сматывая время как трос

мимо трамплина, мимо заброшенных спортивных баз, сторожевых будок, скамеек, информационных щитков с предупреждениями о том, что здесь ничего нельзя — ни разжигать, ни мусорить, ни валяться в снегу

что мы и делали — валялись в снегу, изрядно подтаявшем, отряхивали друг друга, насквозь промокшие шли по набережной

поднялись от руин Андреевского монастыря в город, до Юрика Железного, который, прижав руки к бокам как ракета, по-прежнему собирался в космос

и от площади Гагарина уже было рукой подать.

Затемно ввалились в комнату номер 1406, на цыпочках преодолели ничейную полосу прихожей, пробрались к себе. Никого, кроме Юльки, и та спит сном праведника, законспектировавшего все страницы хрестоматии, указанные в методичке.

Спать рановато, ведь сон нужен как запятая, если хочется перевести дух, взять дыхание… Так много нужно сказать, но не сегодня, давай не будем о нас, хорошо?

Кофе, нет, только чай, и тот неважный

острая черная звездная пыль кружилась, не оседала

один стакан лопнул, другой выжил

мы пили из другого по очереди

легли на пол, разглядывали старые фотографии

вернулись на десять, двадцать

тридцать лет назад к точке отсчета

когда они были такими же и не знали друг о друге

а потом познакомились

и тоже стали людьми из воздуха и света.

Девушка с высокой прической — это мама. На двери календарь, не знаешь, на кой он нужен? почему люди жить не могут без календарей? // Это чтобы ты теперь могла прочесть: «1967». Сколько ей лет? // Примерно как нам. // Ты другая. А глаза похожи.

Дай сюда // не дам // вот эту, в белом фартучке // не дам, это проклятое прошлое, Танька велела послать его подальше, что я сейчас и сделаю // только не рви, потом пожалеешь. Какая ты серьезная, что за мероприятие? // Отчетно-перевыборный концерт, кантата про Ленина, нашего рулевого. После антракта — романсы про сирень и горные вершины. Ненавижу романсы.

А это сестрицы? // Да, Катя и Вика. Мы похожи, правда? // Ты другая. Где это вы, в тайге? // На турбазе в лесу. // Любители активного отдыха? Походники? // Вроде того. Папа пристрастил, на байдарках, на лыжах. Вот он справа, раздувает огонь, картонкой машет. Остальные — его коллеги-физики. Я в пятом классе была влюблена вот в этого. // В брюнета? // Ага. Он у них был лицом отдела — в командировку там или поздравить с женским днем…