Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2010) Страница 21

Здравствуй, милый отчий дом!

Я жива твоим теплом…

Васька-дурак подвесил тут… Кирпичом бы в морду… Этому радио. Чтоб замолчало. Но пачкаться неохота, кирпич искать.

— Ар-ря! Ар-ря! Куд-куда! На баз пошли! — раздался рядом молодой звонкий голос. — Ар-ря! Ар-ря! Пошли на баз! Пошли, кому говорю!

Виделись теперь вовсе редко, но прежде на одном хуторе жили, в одном классе учились, и потому как не признать.

— Серёня! — окликнула Королиха.

Молодой парень тут же отозвался:

— Привет, Королева! Ты откуда взялась?

Когда-то, в школе и в классе, «Королева» была ее шутейная добрая кличка. В основном, конечно, от фамилии: Королёва. А еще потому, что была она самой красивой девочкой в классе, а может, и во всей школе: высокая, статная, белолицая — нездешней, городской породы.

— Проведать приехала родной хутор.

Услышав разговор, на крыльцо вышел Васька Дрот, закричал:

— Привет, Серый! Заходи, гостем будешь! А если с поллитрой, то — хозяином! — хохотнул он.

— Сейчас! Скотину загоню и прибуду! А то опять увеются, еле нашел…

Серёня ли, Серый, Серёга — парень молодой, лишь армию отслуживший, тоже на хуторе гость редкий. Он в городе учится на машиниста тепловоза. А нынче, как и у всех, каникулы, у родителей гостеванье, уже непривычное: ешь да спи, спи да ешь. Тем более такая погода: слякоть и дождь, носа не высунешь. Да его и высовывать некуда. Лишь во дворе да на базу копошиться, помогая родителям по хозяйству. Потому и встреча — в радость: своя, хуторская молодежь, вместе росли, давно не виделись.

Быстро отогнав скотину, Сергей прихватил из дома пластмассовую бутыль домашнего виноградного вина — отцово изделье — да алых, приглядных яблок и сменил будничную одежонку на яркий новый спортивный костюм. Все же — праздник.

И в доме Васьки Дрота с приходом Серёни праздник ожил и вспыхнул, словно в притухший костер вязанку хвороста бросили. Пахучее домашнее вино, алые яблоки, а главное — новый человек, с которым давно не виделись.

Дружно выпили. И начались расспросы:

— Ты, Серёня, всё учишься? На машиниста? Круто! Прокатишь на паровозе? С ветерком! Мордва у нас тоже на железной дороге. Машинист кувалды.

Потекли разговоры о нынешнем: кто да где? И конечно, прошлое вспоминали, кажется, совсем недавнее, когда вместе росли, в школу ходили, в летнюю пору — речка да лес, в зимнюю — санки, лыжи, коньки. Ведь зимы были — не нынешним чета. И зимы, и все остальное.

— Зайцев петлями ловил на своей леваде! — хвалился Васька Дрот. — Бабка не даст сбрехать.

— Ты — зайцев, а я — сазанов! — оживился Коля Мордва.

— Тоже петлями?!

— Вилами, дурак! Огород заливало. И они заходили. Такие кабарожники! С ног сбивали.

— Тебя? — не поверил Шнурок, оглядывая могучие Колины габариты. — Это какой же сазан тебя повалит? Это уже не сазан будет, а танк!

— Они и были как танки: по пуду да по два! Не то что нынешние.

— А чехонь? — через стол протянул Васька длинную свою руку. — Во какая! Сабельная! А ныне — чехонка! Да и той уже нет.

— А помнишь, каких сомов вываживали, на «клочку»? На телеге не умещались. Хвост — по земле.

Это было вроде недавно: мальчишество, юность. Недавно, а не вернешь.

Так хорошо и светло вспоминалось.

И не только рыбалка. Новый гость Королиху давно не видел. А прежде в одном классе учились. И конечно, в те годы влюблен был Серёня в красавицу Королеву. Безнадежно влюблен. Он перед ней тушевался, лишь хлопал глазами. Королева была неприступной. И не только для него. Но глядеть, вздыхать и на что-то надеяться тоже было радостью.

И тогда и теперь, когда легкий хмель поднимал в душе светлую волну памяти и былой любви.

Королева рядом сидела. Все то же лицо, светлые волосы до плеч, синие глаза… А то, что случилось с ней… То тяжкое, страшное, которое с ней случилось и о котором знали все, то горькое и что было потом, и нынешнее, вплоть до поганой клички Королева… По известным делам.

Все это будто отступило для Серёни, который не видел свою одноклассницу давным-давно. А теперь встретил случайно.

Пасмурный серый день, дождь да слякоть, а на крыльце, словно новогодняя сказка, Королева стоит. И сейчас — вот оно, рядом, милое лицо, к нему обращенное.

— Я тоже, Серёня, хочу отсюда податься… — На мгновение сбилась, но тут же придумала Королиха: — Проводницей… — Не говорить же правды. — Я уже документы оформляю. И поехали… — Она в другой раз сбилась, боясь проговориться.

— Поехали! — обрадовался Васька Дрот. — Все поехали! Свой машинист. Своя проводница. При вагон-ресторане! Туда мы Колю поставим. Вышибалой!

— Всегда готов! — поднялся и принял рабочую стойку Мордва: пудовые кулаки наперевес.

— А меня — барменом! — присоседился Шнурок. — Я умею коктейли делать!

— Вот за это и выпьем! За нашу бригаду!

Выпили. И не раз. Выходили покурить. Болтали. Играли в карты. Глядели телевизоры. В одном из них, с видиком, была настоящая «Бригада» — длинное кино про Сашку Белого да Пчёла со стрельбой, ресторанами и прочей веселой жизнью. В другом — показывали новогоднее кино: там славили Рождество, принимая щедрое угощенье, которое было бы не лишним и на этом столе: домашние колбасы, жареные утки да куры, горилка да наливка.

— Может, и нам пославить?! — позавидовал Васька. — Пройтись по хутору со звездой. «Рождество твое, Христе Боже наш…»

— У нас наславишь… — вздохнул Коля Мордва. — Одни бабки.

— Бабки тоже бывают всякие, — убеждал Васька. — Вон бабка Куля. Миллионерша! Военную пенсию огребает! У нее полон погреб всего.

— Вот именно. Погреб. А на нем амбарный замок.

— К Бугру можно пойти. Уж там наготовлено…

У бывшего колхозного бригадира, ныне торговца и фермера, конечно, «наготовлено», но…

— Кобеля спустит, — сказал Коля. — Последние штаны оставим.

Серёню с Королихой эти разговоры обходили стороной. Они вспоминали школьные дни, одноклассников, учителей: кто уехал, а кто остался. Тепло об этом вспоминалось и хорошо говорилось. Будто вернулось прежнее: время и годы. Они говорили негромко, лишь для себя, словно ворковали. Молодые, красивые…

Ване Шнурку эти беседы не нравились. Он тоже на Королиху завидовал, надеясь на случай. А теперь вдруг объявился Серёня при новом костюме, словно петух. Выпил, окосел и прилип. Вот-вот под юбку полезет.

Иное заботило Ваську Дрота. Оглядев пустеющий стол и убрав порожние бутылки, он сказал со вздохом:

— А к Бугру надо бы сходить. Пивка взять и кое-чего еще. Но ведь не даст, гад, под запись. Скажет, увеетесь в город — ищи вас…

— Не даст, — со вздохом подтвердил Коля Мордва.

Бугром звали, по привычке, бывшего колхозного бригадира, который нынче занимался самогоном да торговал всякой нуждой.

— А Шнурку он и вовсе не даст, — вслух подумал Васька Дрот и пожурил: — Нет у тебя, Шнурок, никакого авторитета.

Ваню Шнурка эти слова больно задели. Тем более что хихикнула Королиха. Он дернулся, от печки поднялся и сказал резко:

— Не славить надо, не просить подаянку, а за горло брать! За горло! — показал он на телевизор, где и впрямь брали за горло. — Как они! Понятно?

Это было так неожиданно для тихого Шнурка, что все засмеялись.

И тогда Шнурок словно взорвался, заорал:

— Смеетесь! Только и умеете ржать! А вас шкурят кому не лень!

Вас дрючат! Спереди и сзади! А вы ржете от радости!

Нового взрыва хохота Шнурок не выдержал и ошпаренно вылетел из хаты.

— Перепил… — вослед ему сочувственно сказал Васька Дрот. — С непривычки. Ладно, остынет — вернется…

Бедный Ваня Шнурок и в самом деле за эти дни лишнего выпил и потому не сдержался. А ведь ко всякому обращению уже привык, живя в чужой воле. Когда ругали его, он сжимался (хорошо, что не бьют), но в последнее время где-то в груди, возле сердца, начинало щемить, и хотелось заплакать, а порою взорваться и взорвать всех разом, как сейчас. Он их всех ненавидел: Дрота, Мордву, безмозглых, тупых кретинов, ненавидел и презирал. Он знал, что он — лучше, умней этих хуторских быков, которые лишь «цоб» да «цобе» понимают. Недаром, когда он учился в школе, звали его Ваня Лобанок, а в детском доме и вовсе — профессор. Его учителя хвалили.