Эльфрида Елинек - Алчность Страница 21

Итак, он открывает дверь. Он открывает рот, и между нашими губами снова всё идёт к насильственным действиям, как замечает женщина, но слишком поздно: он отодвигает меня, бегло стирает себя с себя самого, а капли пота стекают с висков, вот и новые подоспели со лба и крыльев носа. Страх, который он временами испытывает, ему, собственно, ни к чему, но тот его всё равно находит, и очень легко. Только мне он однажды признался, уже сильно напившись, что боится: женщины сожрут его живьём. Он не любит целоваться, и из этого я делаю свои выводы: я должна его защитить. В крайнем случае, от себя самой. Жаль, что мне приходится сказать ему об этом. Уж передо мной-то ему не нужен страх, чтобы возбудиться, сказала я ему, меня ему вообще не следует бояться. У меня теперь тоже, с тех пор как я знаю его, больше нет страха. Но он имеет в виду немножко не то. Лучше бы женщины его боялись. Просто прелесть, как он неправ. Много ли людей хотят, чтобы от них ничего не осталось? Думаю, совсем немного. Большинству хотелось бы, чтобы что-то их пережило, будь то их бесшабашность, с какой они садятся за руль, или их достижения в искусстве и промышленности. О совести я молчу, зато другие о ней трещат. Стыд тоже должен быть, и срам тоже, он хочет о себе вещать, он хочет ещё что-то нам поведать. Но это скорее необычно. Его обладатель уже встаёт из-за стола харчевни, всё уже съедено. Он хочет пойти поискать другие срамные части, не мои. Ага. Я перевожу слова жандарма на цивилизованный язык: вас надо только непрерывно лапать и лизать, говорит он. Вы не можете оставить человека в покое. За это вы на всё готовы, за это вы превратитесь в мой инструмент. Или вы превратитесь в другой инструмент, если я притворюсь, что он мне нравится больше и на нём я лучше умею играть: в визгливые звуки скрипки. Звукам флейты я вас тоже ещё обучу. Что, вы засовываете стриптизёрам, к которым ходили с подругами, в виде исключения только для дам, хи-хи, крупные купюры в трусы, которых потом хватитесь? Вы уже дважды так забывались? Как же называется эта стрип-группа, дай бог памяти? Тhе что-то. Нет, не Тhе Кеnnedys. И этот визг, всегда этот жуткий визг, когда вас собирается несколько, который я, в принципе, считаю выражением крайнего одиночества. Где бы вы ещё могли наделать столько шуму, как не в этом Ничто, или нет, скорее наоборот, в этом. Женщины. В чём ваша слабость: вы не можете, как я, оставаться наедине с собой. Другой причины, почему вы хотите именно такого, как я, я не могу себе представить.

В следующий момент вы снова поднимете этот крик, который я ненавижу, и всё только для того, чтобы остановить нас, мужчин, когда мы уходим от вас. Потому что вы боитесь, что мы больше никогда не вернёмся; крик, опять этот крик, но на сей раз, к моему счастью, он исходит с другого конца вашего тела и поэтому не может разорвать мои барабанные перепонки. Всё зависит от того, над каким концом вашего тела я сейчас наклоняюсь.

Слово «инструмент» знакомо жандарму по местному духовому оркестру, который репетирует в пожарке. Поэтому я могу применить его с полным правом, а то бы это плохо кончилось: мне пришлось бы подразумевать что-то, связанное с деревом, с топором или с отпиливанием сука, на котором сидишь. Или мне пришлось бы писать про забивание голов и прочее свинство, что мне было бы неприятно. Господин барон Принцхорн из Партии свободы Австрии, я вам докладываю: Kontaktmagazine постоянно играют словами, подразумевая совсем не то, что говорят, почему бы им сразу не сказать то, что они имеют в виду? Почему бы вам сразу не сказать нам, чего вы хотите, господин Принцхорн? Завладеть всей страной и трахать её, ведь этого? Итак, слушатель этих слов как бы ребёнок, к счастью совершеннолетний, который не знает, как велики строительные камни, которые он выломал из игрушечной каменоломни, полученной в подарок на день рождения. Даже Погружённый в себя может сказать эти слова Уединённому, Воспарившему, а потом опять никто никого не слушает. Я могла бы целыми днями помалкивать под этим человеком, думает женщина, приблизительно столько, сколько длилось его изначальное неправильное развитие, которое, видимо, было заложено ещё в детстве, как мне говорит справочник по психологии, который я купила в книжном магазине за триста сорок австрийских шиллингов и проконсультировалась прямо в метро, ну да, я прикидываю: может, это продлится у него до семидесяти, потом гормоны постепенно уйдут в другое место, или пойдут на убыль, или просто все выйдут. Он не знает пощады, ни к кому, этот мужчина. Он, так сказать, фанат самого себя, которому лишь изредка выпадает случай разразиться ликованием, примерно в таких речёвках: «Я самый непревзойдённый мастер в ваших чувствительных органах, которые я, со своей стороны, обозначил бы как приемлемые, но лишённые чего-то особенного. Это касается вас обеих, Герти и Габи, и у меня есть возможность сравнивать и другие возможности, которые я ещё далеко не все использовал. Но что толку, всё равно всё кончается могилой. Как с моей мамой. Всё кончается как предмет, каким я ощущаю своё тело, которое в любой момент может выломиться из-под меня, если я не успею быстро расстегнуть ширинку. Потому оно так хорошо и функционирует. Оттого, что я им так владею, оно достойный противник, моё тело, оно даже для меня самого непредсказуемо. Лучше я подышу для него прочный фундамент, пока не случилось страшное и не рухнул мой памятник в полный рост, который я взорвал сам. Пока меня не поглотила пустота. Мне приходится всё время куда-то бежать от неё, а вот собственность могла бы меня при случае удержать. Она бы лучше всего удержала меня от падения в эту яму, кишащую змеями, которых вычерпывают вёдрами, из которых они свисают через край. Это ловчая яма, которая мне часто снится. Понятия не имею, кто мне её вырыл. Может, я сам, раз она мне снится? Может, мёртвые змеи олицетворяют избыток собственности, которой я завладел? Но ведро дырявое, и жижа вытекает, а змеи остаются и показывают мне рай, только фруктовые деревья мне придётся посадить там самому. Или я найду кого-нибудь, у кого они уже есть: имущества достаточно не бывает, ведь после самого трудного мы, как правило, умираем, это бесчеловечно, и лучше бы мы бросались на других людей, чтобы отнять у них то, что имеют они. Так, женщины, никто не может так мастерски сыграть на вас, как я. Я решаю всё: где, когда и как часто. Я лучший из всех, кто у вас был, и другого у вас не будет. Я знаю себе цену, и я всегда говорю: я чародей».

Теперь жандарм снова должен зайти к Габи, которая временами страдает детской пресыщенностью, когда уже не знаешь, чего хотеть. Но сегодня она хочет как раз меня, думает мужчина. Что я для неё такое? Озорник с ямочками, в которые ей так и хочется впиться зубами? Могла бы и сама пошевелиться подо мной. Мне бы даже хотелось на это взглянуть. Так. Сейчас мы это устроим. Габи надо уходить, к ужину её всегда ждёт мать. Да-да. Ну, хорошо. Она уже уходит, Герти. Смотри, она уже идёт к двери и даже не взглянет на тебя, а по мне так ты можешь потом, чуть позже, снова завладеть моим парнишкой, этим беззаботным свистуном, ему всё нипочём, хоть он и устал, будь он неладен. Не беспокойся, он скоро снова будет тебя ждать, правда не сейчас, может, даже не сегодня. Пожалуйста, войди в его положение. Я ведь уже не так молод. Ну хорошо, хорошо, тогда сегодня. Попозже. Это я тебе обещаю. При случае. Парень не знает ни тревог, ни забот, он у меня встаёт только на тебя, чему ты, кажется, веришь, а от тревог и забот он бежит, как целая политическая партия, это он мне недавно поведал, перед тем как основательно оплевать Габи, злой мальчишка. Ага. Попрощайся с Габи, пожелай ей счастья. Ведь она уходит. Не будь такой подлой. А мне ты не хочешь пожелать счастья? А ведь я почти всё время работал! Это тебе что, пустяки? Что, у тебя снова прорезался голос? И он тебе нужен для того, чтобы как следует наорать на меня? Ну, погоди! Сейчас я вернусь и пройдусь по тебе выбивалкой для ковров. Недавно я присоединил твой голос к моему, ты же отдала его добровольно, а мне и мой собственный не понадобился. Вот именно. Он был у меня, голос, ты мне его отдала, зачем он тебе снаружи, чтобы впустую вопить. Что, я тоже стонал? С чего бы это мне стонать? Что это твой дом, я верю тебе на слово, я слышал это как минимум пятьсот семьдесят раз. Да, я знаю это. Ему нечего было бы добавить, дому, если бы он имел голос. Он согласился бы со мной, скорее всего. Тогда бы было меньше шума.

Итак, если ты хочешь ещё и непременно сейчас, то ничего не поделаешь. Хотя я внятно сказал: потом, но ты же не слушаешь, ты не хочешь слышать, ты хочешь осязать: пока меня не побили, прочищу-ка я тебя ещё разок. Твой подвал мы пока для этого не использовали. Твои своды, которые ты называла твоей самой большой ценностью. Движение не повредит, поэтому я и предпринял эту поездку. Я ещё научу тебя терпению, потому что скоро заставлю тебя ждать часами, днями. Только потому, что по дороге я случайно встретил Габи, может, она и подстерегала меня, я же не виноват. Ну вот, потом опять она откуда ни возьмись стоит у моей машины, я даже не слышал, как она подошла, потом она стояла там почти каждое утро, якобы направляясь к автобусной остановке, а потом сбегала со мной, ей непременно хотелось со мной поехать. Коли уж я там оказался. Я же не виноват. Это было некстати. Лучше бы она не ездила со мной. Что я мог поделать. Ах да, я уже знаю, что ты любишь больше всего. Посмотри, что тут у меня в руке, совсем мокрое, не говоря уже о боли, которая меня удивляет, потому что болеть вроде нечему. Я снова озадачен: здесь, у тебя внизу, как у мальчика, да ещё в окружении таких густых зарослей. Заросли щедрые и волнующие, хоть и не для меня, но есть в этом одно преимущество. Я бы туда спрятался, если бы мог. Представляю, там таится что-то необозримое, страшное, стройка, не забетонированная как следует яма, в которую я боюсь провалиться. Обойду её кругом, выберусь и буду радоваться, что пронесло мимо рта. Когда надо мной смыкаются домиком две ноги, я чувствую себя в укрытии. Но раздеваться всё же не стоит. Смотрю я на тебя: а ты уже заранее разделась. Ты рискуешь. Почему ты срываешь с себя одежду, как только завидишь меня? И ещё, ты что, хочешь унизить меня твоими ласкательными именами? Было бы намного проще, если бы ты оставалась одетой. Ничего не поделаешь. Тебе придётся самой отодвинуть в сторону и подержать все эти причиндалы, загораживающие мне вход, если ты хочешь, чтобы я зашёл в гости. Может, потом я ещё раз загляну. Я не смотрю тебе в лицо, я смотрю ниже. Я говорю тебе половину правды: это твой дом, за который я плачу полную цену, но выше я бы не поднялся. Разве что чуть выше. Парного катания со мной не получится, даже если бы ты была ещё легкомысленнее. Ничего не выйдет. Я слишком скор для тебя, мне каждый день приходится управляться с дорожным движением, а там тоже скорость. Я слишком часто отсутствую. Я рвусь от себя прочь, ещё даже не добравшись до себя как следует. Я бы и от тебя улизнул, да не смею смыться. Ведь твой дом за мной не бегает. Это можешь делать только ты. Только когда я умру, мои органы больше не найдут применения среди вас, женщин. Тогда вы наконец угомонитесь. Тогда и я упокоюсь.