Ирина Дудина - Богема с Невского проспекта Страница 21

Однажды на велосипеде я отправился на Мойку-12, в музей-квартиру Пушкина, на открытие выставки своих друзей-художников. Предполагался скромный фуршет с изобильной выпивкой. Я выпил несколько рюмок водки «Звезда Севера», попытался сесть на свой велосипед, упал на брусчатке двора музея-квартиры и сильно рассёк себе лоб. Это было странно, не так-то я много и выпил этой самой «Звезды». Пока друзья мне перевязывали рану, я смотрел на памятник Пушкину, и мне казалось, что Александр Сергеевич как-то сочувственно на меня взирает и типа подмигивает. Потом, пока я ехал по Невскому проспекту к себе домой на велосипеде, в моей голове внезапно стали складываться длинные и ладные стихи о «Звезде Севера». «Не знаю где ты появилась, /Не знаю, где ты родилась, /Но только чьей-то злобной волей /„Звездою Севера“ звалась. /Как много ты семей разбила,/ Посуды много и стекла,/ И рук и ног переломала,/ А мне главу ты рассекла…» и т. д. С тех пор я частенько балуюсь стихами, из моей рассечённой под Пушкиным главы нет-нет да и выскакивает стишок…

Сейчас я борюсь за то, чтобы на Невском был поставлен памятник Петру Ильичу Чайковскому. Ведь жизнь великого композитора тесно связана с нашим городом, он жил, творил и умер в Петербурге. Пётр Ильич считается ныне самым исполняемым автором мира, наряду с Бетховеном и Моцартом, а достойного памятника ему в Питере нет. Стоять Чайковский должен у Аничкова дворца, где долгие годы жил Александр Третий, будучи уже императором, и до того, когда являлся наследником престола. Александр Третий очень любил музыку Чайковского, в Аничковом дворце часто слушал его произведения и даже сам исполнял их, играл на трубе в оркестре. Памятник стал бы привлекательной точкой для мирового туризма на Невском.

Я приехал после дембеля в Питер из Нижнего Новгорода. Я хотел стать художником, поступить в Академию Художеств. Вышел на Московском вокзале и спросил у первого встречного на Невском — как мне пройти до Академии?. Он мне сказал: «А иди всё прямо, речку перейдёшь, пойдёшь по берегу…». Я перешёл речку. Это была Фонтанка, я пошёл по её берегу, слегка заплутал и попал в Мухинское училище, сдал туда документы, не очень соображая, что это что-то не совсем то, и в результате поступил, и получил образование в Мухе, а не в Репе. И ещё там я познакомился со своей женой Светой Симиной. Вот такой судьбоносный прохожий оказался на Невском.

Недавно я ехал в метро. На станции «Невский проспект» в вагон вбежала со шкодливым видом целая толпа цыганят и цыганок. Год назад у меня в метро спёрли камеру «Никон». Поэтому я счёл нужным громким зычным голосом предупредить весь вагон о надвигающейся опасности. Я громко сказал: «Граждане! Воздушная тревога! В вагон вошли цыгане! Берегите кошельки и сумки!». Пассажиры захохотали, а цыганки и цыганята возмутились и стали меня поносить, проклинать и насылать порчу всем табором. Но почему-то вместо порчи я получил удачу. Через несколько дней меня приняли на хорошую престижную работу.

У нас, в творческом союзе, не буду называть в каком, на Невском проспекте, произошла одна история. К нам устроилась на работу вахтёром новенькая женщина. Она только что вышла на пенсию, но к художникам, актёрам, режиссёрам она относилась с девическим восторгом и пиететом.

В первый же день её вахты в союзе был пышный фуршет по какому-то случаю. Один из известных деятелей культуры так назюзюкался, что мертвецки заснул, лицом лёжа на столе среди объедков и опорожненных стаканчиков. Мы стали крепко его поколачивать по спине, чтобы разбудить и выставить на улицу. Но наша новенькая подбежала и вскричала: «Как можно! Что вы делаете! Такой талантливый человек! Если ему нехорошо, пусть спит. Пусть человек отоспится, а утром сам уйдёт!». Мы развели руками и ушли. Через неделю наша новая сослуживица уволилась.

Потом мы узнали, почему. Среди ночи тот деятель искусств неожиданно проснулся, встал из-за стола, смахивая с щеки веточку петрушки, и, увидев заботливые и восторженные глаза новой вахтёрши, воскликнул: «Музу хочу! Хочу женщину! Музу, музу хочу!», и стал гоняться за вахтёршей по всем этажам пустого здания. Бедная поклонница искусств и их деятелей сначала пыталась в вежливой форме усмирить желания кумира, потом ей в качестве аргумента пришлось применять швабры и огнетушители, потом её спас дежурный пожарник в подвале.

Однажды я на Невском зимой стал свидетелем одной человеческой драмы. По Невскому шли мужчина и женщина, и ужасно ругались между собой. Наконец мужчина не выдержал, и в сердцах скинул с себя шапку, потом шубу. Всё это он швырнул к ногам своей подруги. Потом ему этого показалось мало, и он скинул с себя пиджак, рубашку, снял ботинки, всё это опять он швырнул ей в ноги. Потом он сдёрнул с себя брюки, майку, аккуратно снял носки. Когда остался в одних трусах, то повернулся к женщине спиной и пошёл босыми ногами по грязному снегу прочь от неё.

Как-то утром мне позвонил один знакомый художник и стал расспрашивать про какую-то трубу. Я ничего не поняла. Потом, выяснилось, он всем знакомым звонил и про трубу что-то бубнил. Что он вчера вечером долго стоял после фуршета на Невском у какой-то трубы, и что волнуется о её судьбе. Не зря волновался. Мы всей компанией собрались, и нашли кусок водосточной трубы вырванной из гнезда и валяющейся на панели. Наверное, он её сначала любил, а потом загубил.

Как-то среди ночи я обнаружил себя на Невском. Надо мной ярко горели звёзды, стрелка часов указывала на цифру три, рядом со мной почему то лежал на проезжей части мой друг, профессор. Он лежал на спине, улыбался и восхищался крупными звёздами. Рядом остановилась тачка, из неё выскочил знакомый кандидат наук. Он воскликнул: «Иван, что ты тут делаешь!». Я ему сказал, что мы с профессором идём из музея Ахматовой, где днём открылась выставка. Тут и я задал ему вопрос: «А ты куда едешь?». Он мне ответил, что едет с женой в Макдональдс, что им внезапно захотелось поесть гамбургеров и картошки-фри.

В гнусные андроповские годы, когда людям предписывалось быть в рабочее время на рабочих местах, а иначе — кирдык, и облавы андроповских сатрапов происходили повсюду — в бане, в гастрономе, в общественном транспорте, я как-то вечером, в честное вечернее послерабочее время, ехал по Невскому на троллейбусе домой.

Но тут вдруг диктор голосом Левитана произнёс: «Товарищи! Я хочу сообщить вам пренеприятнейшее известие!». От его голоса и слов все пассажиры дружно задрожали. Ведь его слова могли означать что угодно — что двери никогда не откроются, что сейчас нас всех как тунеядцев отвезут в отделение милиции для проверки документов, что троллейбус заминирован, Андропов умер, враги с атомной бомбой напали наконец-то на СССР и т. п. Диктор продолжил свою гробовую речь: «Я хочу сообщить вам, что к нам едет ревизор! Поэтому заплатите за билет 4 копейки, иначе вам придётся вскоре заплатить три рубля четыре копейки — вместе со штрафом!».

Я долгое время работала на Невском — у ювелира Ананова. И много разных историй происходило на Невском.

Однажды в полупустом магазине мистически исчезло колье из настенной витрины, закрытой на замок.

Самое интересное происходило в кафе «Мезонин», которое располагалось в угловом помещении отеля «Европа», на втором этаже. В те времена, в 90-е, это было одно из самых фешенебельных заведений города, откуда открывался потрясающий вид на Невский проспект. В «Мезонин» приходили все — звёзды шоу-бизнеса, актёры, депутаты, миллионеры всех стран, отечественные бандиты. Это место облюбовал и гениальный Ананов, который до 30 лет был профессиональным режиссёром. Он сразу понял, где надо продавать ювелирные яйца с бриллиантами и рубинами.

В «Мезонине» Ананов открыл свою точку, и мы там работали продавцами. Ювелирные изделия там отлично продавались. Однажды в кафе приехал на инвалидном кресле миллиардер, владелец журнала типа «Плейбоя» из Америки. Увидев яйца из золота с изумрудами в виде петушков, он вытянул свою толстую руку, что называется, руку капитализма, и хапанул всё, что мы ему хотели показать. Я испугалась, что он что-нибудь сломает в хрупких, виртуозных изделиях Ананова. Но плейбойщик рыкнул: «Беру всё», и, действительно заплатил за все золотые яйца, которые буквально загрёб своей ладонью.

В 98 году, когда произошёл дефолт, я испугалась, что вот теперь ничего у нас покупать не будут, люди потеряли свои сбережения, многие предприниматели обанкротились. Но буквально на следующий день после обвала доллара к нам пришло неимоверное число скромных, убого одетых покупателей, и они скупали ювелирные изделия как сосиски, чуть ли ни килограммами.