Жорж Сименон - И все-таки орешник зеленеет Страница 21

— Напротив…

— Мне не нравятся эти секреты… Вопрос настолько важный, что мы должны поговорить серьезно…

— Поговорим немного позже…

— Я тебя не узнаю…

— Алло, Бай… — Теперь говорит Натали. — Ты виделся со своим врачом?

— Он только что ушел от меня. Он полагает, что возраст не имеет значения…

— Я же говорила…

— Он знал тринадцатилетних девочек, которые родили совершенно нормальных детей…

Она, должно быть, повернулась к своей бабушке, и я слышу, как она почти слово в слово повторяет то, что я сказал.

— Все дело в том, какое у тебя здоровье…

— А знаешь, сколько сигарет я выкурила сегодня?.. Четыре… Завтра выкурю только две… Я заставила себя съесть вдвое больше, чем обычно… Хочу привести себя в порядок, понимаешь…

— Понимаю… У тебя есть карандаш и бумага?..

— Минутку…

Я даю ей адрес Жориссана.

— Это приятель Кандиля, моего врача, один из лучших акушеров в Париже, и ты можешь полностью ему доверять… Он ждет тебя завтра в двенадцать…

— Зачем, раз я уже была у врача?

— Так уж полагается, маленькая… Он посмотрит тебя, задаст несколько вопросов…

— А он не…

— Он даже не имеет права предлагать тебе это…

— Я все-таки боюсь…

— Хочешь, чтобы я пошел с тобой?

Еще две недели тому назад я и подумать не мог ни о чем подобном. Они меня как бы изолировали. Я был один в своей башне, в этой квартире, где старался наслаждаться тем, что у меня осталось. Они едва помнили о моем существовании. И вот теперь…

— Когда мы получим ответ?

— Какой ответ?

— Когда мы узнаем, все ли в порядке…

— Я полагаю, он тебе скажет… Потом он позвонит Кандилю, и тот сообщит мне подробности.

— А ты позвонишь мне?

— Да… 

— Обещаешь?

— Обещаю…

— Подожди… Жанна делает мне знаки, хочет говорить с тобой… Доброй ночи, Бай… Спасибо… Я тебя крепко целую… Не бойся… Клянусь тебе, я растолстею…

— Алло… — Это голос Жанны. — Я полагаю, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь?

— Конечно…

— Ты подумал о том, что взвинчиваешь ее и что отступить уже будет невозможно?

— Если только нет серьезных медицинских причин…

— Существуют другие причины, кроме медицинских…

— Разве ты ведешь колонку сердечных тайн в твоем журнале?

Я обидел ее. Но сделал это не нарочно. Я принимаю это дело настолько близко к сердцу, что волнуюсь почти так же, как Натали.

— Хотела бы я, чтобы ты не пожалел о своем поведении,— вздыхает Жанна прежде, чем положить трубку. 

— Доброй ночи…

Я никогда не понимал так хорошо выражения «цепная реакция». Все началось с письма, написанного на больничной койке и вернувшего меня в далекое прошлое.

А потом женитьба Жака, эта чудесная девушка, которая пришла ко мне, будто хотела одна явиться к предводителю племени…

Мое существование стало приобретать реальность. Потом у меня в квартире появляется Натали, чтобы сделать мне признание и позвать меня на помощь.

Все это произошло почти одновременно. Я не удивлюсь, если в мою дверь постучится Жан-Люк, хотя это и случается не чаше одного раза в год.

А в спальне меня ждет новый сюрприз. Я знаю, что увижу там мадам Даван. Но меня поражает ее лицо, более холодное, более застывшее, чем обычно. Я сразу же подумал: сейчас она объявит, что уходит от меня.

Почему, не знаю. Но она, несомненно, приняла какое-то решение, нелегкое для нее.

— Получили неприятное известие от родных?

— У меня давно никого нет…

— Беспокоит здоровье?

— Нет… Лучше я сама скажу…

— Скажите мне сначала, счастливы ли вы здесь…

— Может быть, даже слишком… — Она как будто просит за это прощения с легкой улыбкой, которая ее молодит. — Я так привыкла...

— Я тоже…

— Вы другое дело… Вы у себя дома…

— Вы тоже у себя… Не знаю, что бы я делал, если бы вы не ухаживали за мной… Я становлюсь таким ленивым, теперь даже не раздеваюсь без вашей помощи.

Она не смотрит на меня. Уставилась на ковер. Мы оба стоим, и, должно быть, со стороны наша неловкость кажется смешной.

— Не желаете ли сесть?

Она нерешительно смотрит на одно из двух кресел, пока я сажусь в другое.

— Вы меня боитесь?

Она сразу поняла, на что я намекаю. Она очень чуткая.

Конечно, она и не подозревает, почему я никогда не пытался вступить с ней в более близкие отношения. Я не делал этого почти из кокетства. Не хочу навязывать ей свое старое тело и боюсь, что, если буду думать об этом, у меня ничего не выйдет.

— Вы никогда не спрашивали у меня рекомендаций… Когда я пришла к вам, я боялась, что вы о них заговорите…

Я улыбаюсь, заинтересованный ее словами.

— А у вас их нет?

— Нет.

— И карточки социального обеспечения?

— Ничего нет… Вы поверили мне… И продолжаете верить, предоставили мне полную свободу… Поэтому вы должны знать…

— Вам известно, откуда я вышла, когда бюро по найму прислуги послало меня сюда?

— Никогда не интересовался…

— Из Гагено, женской тюрьмы, которая тогда еще существовала… Я провела там десять лет…

Стараюсь казаться совершенно спокойным, но я ошеломлен,

— За что вы были осуждены?

— За то, что стреляла в человека…

— В любовника?

— В мужа….

— Из ревности?

— Мне было двадцать два года, когда я с ним познакомилась…

— В Париже?

— Я родилась и воспитывалась в Отёйе… Мой отец был архитектором… В Сорбонне я слушала лекции по литературе и социологии, изучала то, что теперь называется гуманитарными науками… И познакомилась с братом моей подруги… Сначала мы проводили время втроем… Потом перестали брать подругу с собой… Произошло то, что должно было произойти…

— Сколько ему было лет?

— Тридцать…

— А что он делал?

— Его отец занимался производством шин, и Морис работал на одном из его заводов… Мы поженились…

— Вы были беременны?

— Нет. Думаю, у меня не может быть детей, я никогда ничего не делала, чтобы избежать беременности… Года через два мой муж все чаще стал оставлять меня одну по вечерам. Я стала следить за ним. Оказалось, он встречался с одной женщиной или в ресторане, или у нее дома, возле ворот Дофин… Тогда я достала револьвер…

— Как? Разве их продают без особого разрешения?

— Я знала, что уже несколько лет у моего отца в ящике ночного столика лежит револьвер. Я разыграла настоящую комедию, вошла к нему в спальню и сунула револьвер в сумочку… Потому-то на суде установили отсутствие смягчающих обстоятельств и присяжные решили, что я стреляла преднамеренно…

Я не скрываю своего удивления и замечаю:

— Но раз вы достали револьвер…

— Вот видите! Вы тоже не понимаете. Я как бы бросила вызов самой себе. Мне было стыдно ревновать и отравлять себе жизнь из-за женщины, с которой мой муж, возможно, перестал бы встречаться через несколько месяцев… — Она, судя по всему, вполне искренна. — Иногда я повторяла себе вполголоса: «Я убью их обоих…» Но знала, что никогда этого не сделаю…

— Однако же сделали…

— В нее я не стреляла. Однажды вечером я должна была задержаться допоздна, но назначенная встреча не состоялась и я рано вернулась домой… Еще на улице я удивилась, что спальня освещена… Бесшумно открыла дверь… Услышала женский голос и голос моего мужа… Они говорили обо мне и смеялись… Я достала револьвер, спрятанный в бельевом шкафу, под простынями… Могу утверждать одно: все происходит не так, как представляется потом, после судебного разбирательства… Действовала я будто бы спокойно, продуманно, а на самом деле как-то машинально, не отдавая себе отчета… Мой адвокат тоже этому не поверил… Они оба лежали раздетые на нашей постели, на моей постели… Сначала, захваченные врасплох, они испугались… А потом муж натянуто улыбнулся и бросил мне: «Значит, Жюльетта, вы делите меня?» Я выстрелила всего один раз… Увидела кровавое пятно у его плеча… Женщина принялась истерически кричать, а я вышла… Десять минут спустя я остановила свою машину перед полицейским комиссариатом…

Я смотрю на нее с невольным любопытством: ее спокойствие давно удивляет меня и я не раз себя спрашивал, где и каким образом обретают подобную безмятежность. Она неправильно понимает мой взгляд и говорит тихо, без всякого упрека:

— Вы тоже считаете меня циничной?

— Напротив. Я наконец узнал, почему вы так сдержанны…

— Однако говорили, что на суде я вела себя возмутительно. В одних газетах писали о моем самодовольном виде, в других о моем равнодушии. На самом деле я была подавлена этой инсценировкой, в которой искажался даже проблеск истины.

— Ваш муж умер?

— Нет. Но был на грани смерти… Ему успели сделать переливание крови. С тех пор он держит голову немного набок и правая рука у него не действует…