Ольга Карпович - Младший Страница 21

«Оказывается, это так больно — взрослеть, становиться самостоятельным, учиться принимать решения и самому отвечать за свои поступки», — размышлял Алеша, устало прикрыв глаза. Он и сам до конца не понимал, почему все так разом переменилось. Как будто история с Верой расколотила вдребезги весь его уютный беспроблемный мирок, а его самого схватила за шиворот и изо всех сил шваркнула о бетонную стену. Он не знал, почему оказалось невозможным после всего пережитого вернуться к обычной жизни, ходить на тренировки, готовиться к чемпионату, слушаться брата. Все это в одночасье оказалось запятнанным, гадким, невыносимым. Он больше не мог спокойно разговаривать с Леонидом, общаться с приятелями из сборной как ни в чем не бывало. Требовалось переменить все: от начала и до конца. Должно быть, поэтому он так и ухватился за неожиданное предложение Олега попробовать свои силы в кино.

И теперь, когда существование постепенно вошло в колею, когда нашлось дело, не навязанное извне, а выбранное им самим, когда появились знакомства, в которых он не обязан был ни перед кем отчитываться, Леша неожиданно понял, что дорожит завоеванной свободой. Наверное, потому и не поехал провожать Леонида в аэропорт. Слишком тяжело далось ему взросление, слишком страшно было снова уступить и попасть под влияние брата. Наверное, это было жестоко. Ведь брат по-настоящему любил его, да что там, и у самого Алеши никого ближе в жизни не было. Но иногда приходится поступать жестоко, даже помимо собственного желания. Это парень понял только сейчас.

В дверь позвонили. Он поднялся с дивана и нехотя пошел открывать, гадая, кто бы это мог заявиться так неожиданно. На пороге стояла Марианна, закутанная в пушистую шубу, заснеженная, с покрасневшим от холода носом.

— Привет, — удивленно поздоровался Алеша.

Он давно не видел девушку у них в доме. Должно быть, Марианна не захотела простить Ленин отъезд и они с братом поссорились. Парень посторонился, пропуская ее в квартиру.

— Уехал? — коротко спросила девушка.

— Угу, — кивнул Алеша.

— Ясно.

Она повесила шубу на крючок, стянула сапоги, заговорила неестественно весело:

— А я, знаешь ли, мимо проходила. На улице так метет, ужас просто. Дай, думаю, зайду, может, чаем меня напоят по старой дружбе.

— Конечно! Молодец, что пришла! — дружелюбно отозвался Алексей.

Они прошли на кухню. Марианна села к столу, обхватила ладонями чашку с чаем, согревая заледеневшие пальцы. Алеша расположился напротив.

— Ты-то как поживаешь? — с дежурным интересом спросила девушка.

— Нормально, — качнул головой Лазарев. — Через неделю во Львов еду, на съемки.

— А-а, да-да, понятно, — покивала она.

Дальше разговор не клеился. Оба пытались заговорить о чем-то и осекались, натыкаясь взглядами на пустующий Ленин стул. Марианна, опустив голову, машинально сгребала пальцами крошки печенья со стола. Алеша встал, прошелся по кухне, зачем-то поправил отрывной календарь на стене.

— А можно мне… в его комнату? — вдруг спросила гостья. — Мне там… Мне нужно…

— Конечно, — развел руками Алеша. — Чего ты спрашиваешь.

Девушка с явным облегчением выскользнула из кухни и скрылась в коридоре. Леша собрал со стола чашки, поставил их в раковину. Над домом прогудел самолет. Парень выглянул в окно и увидел мелькающий в сером небе стальной корпус. Кто знает, может быть, это брат летит там, в облаках, уносясь в другую, неведомую жизнь. Скоро вернутся мать и бабушка, и все пойдет своим чередом, только без Лени. Так странно и непривычно. Наверно, долго еще старуха будет по привычке накрывать стол на четверых.

Марианна все не показывалась, и Алеша решил посмотреть, не нужно ли ей чего. Он осторожно приоткрыл дверь в комнату брата. Сразу бросились в глаза темные прямоугольники на выцветших обоях, оставшиеся на местах, где были пришпилены Ленины спортивные грамоты. Увез, значит, с собой? Странно, зачем они ему? Где валяются свидетельства его собственных достижений, Алеша даже не помнил.

Марианна ничком лежала на диване, уткнувшись в жесткий, обитый дерматином подлокотник. Плечи ее судорожно вздрагивали. Алексей на мгновение испугался, хотел тихонько выйти, сделать вид, что ничего не видел. Честно признаться, он не очень-то умел утешать, находить нужные слова. Затем взял себя в руки, шагнул в комнату и опустился на край дивана.

— Ну что ты! — он осторожно погладил Марианну по плечу.

Девушка повернула к нему покрасневшее от рыданий лицо. Щеки пошли пятнами, губы распухли, лишь глаза, казалось, стали еще ярче, живее, так и блестели сквозь набегавшие слезы.

— Я не могу, не могу… — бессвязно проговорила она.

— Успокойся, Мариш, — он привлек ее к себе.

Девушка уткнулась лицом в его плечо и еще сильнее затряслась от душивших рыданий. Алеша гладил ее по пушистым волосам, похлопывал по спине, говорил какую-то ласковую успокоительную чушь:

— Ты ведь такая красивая, такая умная. Надо терпеть, надо жить дальше. Все равно ничего не исправишь…

Он чувствовал ее прерывистое дыхание на шее, ощутил, как коснулись кожи мокрые ресницы. Марианна неожиданно крепче прижалась к нему, словно ища защиты, опоры в этом внезапно опустевшем мире, обхватила руками его плечи, подняла заплаканное лицо. И Алеша, не чувствуя почти ничего, кроме бередящей душу жалостливой нежности, поцеловал ее в соленые от слез губы.

По узкому проходу между кресел самолета двинулась улыбчивая блондинка, толкая перед собой тележку с упакованными в пластиковые коробки обедами.

— Что будете пить, сэр? — остановилась она перед Леонидом.

— Бренди, — коротко ответил он.

Девушка плеснула в пластиковый стаканчик янтарную жидкость и протянула ему:

— Пожалуйста.

Леонид отодвинул коробку с обедом на край откидного столика, пригубил бренди и откинулся на спинку кресла. Кто бы мог подумать, что поездка на родину заставит его так нервничать. Сердце судорожно сжималось от волнения, выстреливая электрическими разрядами в нервно подрагивающие пальцы. И Макеев разозлился на самого себя. Казалось бы, столько всего пережито за эти годы. Неужели он, прошедший огонь и воду взрослый мужик, будет мандражировать перед встречей с обожаемой семейкой?

Двадцать лет назад он вот так же сидел в самолете, прихлебывал бренди и наслаждался прелестями капиталистической действительности. Тогда казалось, что он вырвался из тоскливой безысходности родного дома и впереди ждет удача, успех, деньги… Ну какие там еще глупости мерещатся каждому неопытному эмигранту?

Поначалу все действительно шло хорошо. В ученики достались несколько абсолютно одинаковых, пышущих здоровьем мальчишек с приклеенными, ничего не выражающими приветливыми улыбками. Пацаны были как на подбор, старательные, целеустремленные. Слушались его, как верховного гуру, буквально в рот заглядывали на тренировках. Еще бы, советская школа гимнастики высоко ценилась, да и его имя не забылось за несколько лет.

Вот только… Кто мог предположить, что его, решившего отныне и навсегда покончить с глупыми сантиментами, так будет скручивать тоска по родине. Возишься целыми днями с этими проклятыми акселератами, и словом-то на родном языке не с кем перекинуться. Базовый английский Леонид усвоил довольно легко, но объясняться на нем свободно, шутить, выражать оттенки эмоций еще не мог. Впрочем, даже если бы и мог… С кем тут говорить по душам? С коллегой из СССР, обалдевшим от свободы западного мира и скупающим на всю зарплату подшивки «Плейбоя»? Или с местным тренером команды, простоватым мужичком из американской глубинки, все устремления которого сводились к тому, чтобы заработать на приличную пенсию.

Ученики тоже раздражали. Старательные, улыбчивые — роботы, да и только. Хоть бы кто наорал с досады во время особенно тяжелой тренировки или нажрался и занятия проспал. Так нет же, все как один являются с утра в зал, чистенькие, вымытые, глаза горят. Юные пионеры-ленинцы! А все равно ни в одном искры божьей нету. Трудяги, ремесленники, да и только. Ни один не способен взлететь ввысь и парить под потолком спортивного зала, как…

Он не позволял себе думать о брате. Достаточно было и того, что златоглавый мальчишка с жестокой улыбкой являлся к нему каждую ночь во сне. Сначала бросался обниматься, просил прощения, клялся в любви, всю душу выворачивал своими честными и преданными голубыми глазами. Но стоило Лене поверить ему, как тот снова предавал, кричал: «Ты дышать мне не даешь!» — и заливался злым издевательским смехом. Макеев просыпался, долго сидел на кровати, пытаясь отдышаться, затем нащупывал стоявшую у изголовья бутылку виски и делал несколько больших глотков. Только это помогало растопить немного сковывающую дыхание ледяную тяжесть.