Александр Кулешов - Тупик Страница 21

А мы, во-первых, не говорим, а орем, во-вторых, делаем совсем не то, что проповедуем. Мы против войны, а льем кровь, мы против капиталистов, а кто же тогда Франжье? Мы против атомной бомбы, но лозунги-то у нас реваншистские, а что такое реванш, как не война? Когда я слишком долго размышлял обо всем этом, я шел к Гудрун. Она, как всегда, успокаивала меня. Действительно, невозможно справиться со всей этой империалистической верхушкой с помощью пустой болтовни. Революция бескровной не бывает. Так зачем ждать, пока «созреют массы»? Разве нельзя этому созреванию помочь, проложить, так сказать, к нему путь бомбами и пулями? Если, как утверждает Гудрун, да и Франжье, собственность — это кража, то владелец этой собственности — вор. А воров полагается наказывать. Между прочим, и смертью.

Вы, конечно, скажете, что наказанию предшествует

приговор, который выносит суд. Кто же судьи? Да мы же и судьи!

С другой стороны, если каждый будет сам себе и следователь и судья, могу себе представить, что начнется. Ого-го!

Да, не было у меня в голове ясности. Это теперь, когда я создаю эти «мемуары», мне все ясно и понятно. А тогда такая путаница была в голове, такая каша, что иной раз хотелось куда-нибудь уехать подальше — в Африку, что ли, или в Австралию. Вот Эстебан так и сказал мне: «Не хватает сил — уезжай». Надо было его послушаться, уехать подальше и пробыть там подольше. Но как раз на это сил и не хватало.

Трудные были тогда для меня времена. И хотя я изображал из себя «главу семьи» (а Гудрун поддерживала эту игру), но в общем-то она мне помогла прой-' ти тот кусок моего, теперь я это понимаю, никчемного жизненного пути (уж лучше бы не помогала!).

Мы вели тогда странный и смутный образ жизни. Половину дня проводили в конторе у шефа. И, честно говоря, не всегда задания, которые я получал от знаменитого адвоката, были связаны с защитой его клиентов. Ну, хоть такое.

Однажды мне и еще одному студенту нашего курса, тоже подрабатывавшему в конторе, поручили разыскать и привезти к шефу важную свидетельницу. Франжье предупредил, что женщина эта неврастеничка, всего боится и в свидетели идти не хочет. Но если он с ней поговорит, то сумеет переубедить. Важно только доставить ее к нему без лишнего шума. Поэтому лучше привезти ее к нему не домой, не в контору, а на его загородную виллу (я тогда впервые узнал, что у Франжье, идейного борца против личной собственности, имеется загородная вилла, даже две, как я потом выяснил).

Словом, подъехали мы с этим желторотым студентом к маленькому домику, который нам указал Франжье (начертил план на бумажке). Студент остался в машине, а я позвонил в дверь. Открыла средних лет неприметная женщина в фартуке, в резиновых перчатках (что-то делала по хозяйству).

— Вы, — говорю, — госпожа такая-то?

— Я.

— Вас просит приехать к нему господин адвокат. Это ненадолго.

— Какой адвокат? — удивляется она. (А меня шеф предупредил, что она будет играть комедию, мол, ничего не знаю, ничего не ведаю.)

Я говорю ей:

— Прошу вас, не упрямьтесь, это ради вашего же блага, поедемте. (В точности выполняю все инструкции шефа.)

— Уходите! Я ничего не понимаю. Несете какую-то чепуху. Вы, наверное, пьяны. Уходите. А то позову полицию.

Тогда я заталкиваю ее в дом, вынимаю из кармана компресс с какой-то дрянью и крепко прижимаю к ее лицу. (Странный, конечно, способ обращения со свидетелями, но раз так приказал шеф…)

Она чуть подрыгалась и замерла.

Тащу в машину, благо район пустынный, и мы с моим трясущимся с непривычки подручным отвозим ее на виллу, в сотне километров от города. Нас ждет Франжье и еще какой-то бородатый тип в очках, которого я раньше не видел. Вношу «свидетельницу» в дом, тащу в подвал (Франжье указывает дорогу). Там комната (для прислуги, что ли?) без окон, как бомбоубежище. Стол, кровать, стул, гардероб, умывальник. Кладу женщину на кровать.

— Все? — спрашиваю Франжье.

— Все, — отвечает. — Уж я с ней найду общий язык. Мой клиент будет доволен.

И я уезжаю.

А потом узнаю, что главный свидетель обвинения на процессе, в котором участвовал Франжье, неожиданно отказался от всех своих показаний и подзащитного нашего шефа оправдали за недостатком улик.

Ну, оправдали так оправдали, ничего особенного — мой шеф удачливый, он и не такие процессы выигрывал.

Только вот как-то случайно попалась мне на глаза газета с материалами, посвященными тому процессу (в свое время о нем много писали). На одной из бесчисленных газетных фотографий изображен главный свидетель обвинения, тот самый, что так внезапно и необъяснимо отказался от всех своих показаний. Фоторепортер снял его на пороге его дома вместе с женой. Я сразу узнал и дом и жену. Только на фото она без фартука и резиновых перчаток, а в шляпке и меховом жакете. Но я-то ее сразу узнал. Все ясно. Я б на его месте тоже отказался от показаний. Жена как-никак… Какая все же свинья мой дорогой шеф. Мог бы посоветовать мне хоть темные очки надеть. И тут я вспоминаю, что он таки посоветовал мне это. Только я пренебрег его советом.

Эх, если б я так поступал со всеми другими его советами… Почему мы все так крепки задним умом, а? Почему, я вас спрашиваю.

Впрочем, разве все честные, порядочные, законопослушные и благополучные поймут меня? Как же! Дурак, скажут, сам виноват. И будут правы.

Однако вернемся к нашим баранам (как говорят французы), то есть опять же ко мне (извините за неважный каламбур). Значит, мы с Гудрун аккуратно работали в процветающей адвокатской конторе «Франжье и сын», ходили на лекции, участвовали в студенческих демонстрациях и митингах.

Мне показалось, что студенты стали в то время более агрессивными, какими-то нервными, что ли. Не все, конечно, но многие. Может, потому, что больше употребляли героин, ЛСД, марихуану и другие наркотики, а может, потому, что в студенческих газетках стало появляться все больше призывов к применению «контрнасилия». В одной из них некая журналистка по имени Рика, довольно знаменитая, по крайней мере, я ее часто читал, та, что призывала считать полицейских мишенями, так и писала: «На своем долгом и горьком опыте студенты познали наконец, что ничего не достигнут, если будут спокойными и корректными, и что надо быть шумными и беспощадными».

Она еще не то писала, эта журналистка. Я представлял ее себе вроде Зебры — этакой истеричной Эгерией с ножом в зубах и автоматом в руках.

А потому был немало удивлен, когда к нам в гости явился сам господин Франжье с дамой, которую представил как свою невесту, назвав Рикой. Может быть, это другая Рика, подумал я, но оказалась та самая. И оказалась совсем другой, чем я представлял.

Одета, правда, вроде моей Гудрун, но вся в бриллиантах. И вообще видно — интеллектуалка! Веселая, симпатичная, она мне сразу понравилась. Шефу она, конечно, не невеста, но ровня. Он к ней относился с подчеркнутым уважением.

Посидели, поболтали. Вдруг заваливается Зебра, как всегда, взлохмаченная, словно кошка, которую окунули в ванну и вынули для просушки.

— Шеф сообщил, что предстоит «операция». Вот тут я и поинтересовался — какая же?

— Скажи, — спрашивает меня Рика, — когда ты приходишь в магазин, тебя не возмущает изобилие вещей? Ну, которые тебя там окружают? И которые ты не можешь купить?

— Я по магазинам не хожу, — говорю.

— А меня возмущает! — сразу, конечно, подключается моя Гудрун. — И магазин — это лишь символ. Таково все наше общество потребления!

— Правильно, — подхватывает Рика. — Изобилие мещанских вещей и мещанских идей. Народ приобрести эти вещи не может — за них надо платить. А идеи бесплатны. Сколько можно терпеть все это!

— Надо жечь и уничтожать оружие господствующего класса. И это магазинное изобилие — тоже оружие.

— Оно недостойно нашего времени…

И пошли, и поехали! Мы с Франжье молчим. Зебра тоже. Жует жвачку. В такие минуты она действительно похожа на лошадь. Вернее, на корову. Но это бодливая корова, и рогов у нее бог, вопреки пословице, не отнял.

Короче говоря, выясняется, что «Армия справедливости» решила провести «операцию» по поджогу одного из крупнейших в городе магазинов «Два квартала», и поручено это нам — мне, Гудрун и Зебре. А штабное, так сказать, руководство (с почтительного расстояния) осуществляют Франжье и Рика. И вот они пришли посоветоваться.

Через минуту выясняется, что советоваться нечего. Они настолько тщательно все продумали, что остается только исполнять.

На следующий день отправляемся в магазин — в эту «империалистическую крепость имущества потребления», по выражению Гудрун.

Мы ходим по его десяти этажам, мимо бесчисленных прилавков, стеллажей, витрин, где лежит, висит, стоит «имущество потребления».

Народу тьма — дамы среднего достатка, озабоченные мужчины, старухи и старики, мамы с детьми, молодежь. Смотрят и изучают, но покупают мало.