Евгения Доброва - A под ним я голая Страница 21

1.17

Я не говорила Родиону, что подрабатываю фотомоделью. Официальной версией моих вечерних отлучек было преподавание русского языка марокканцу, инструктору по физическим контактам в Главном разведывательном управлении. Статус последнего предполагал некую таинственность и недоговоренность вокруг происходящего, так что в эту часть моей жизни Родион понимающе не лез.

Для достоверности приходилось выдумывать казусы.

– Знаешь, чем он сегодня отличился? «В полях растет пышница»! Понимаешь – пышница! Жалко даже поправлять.

На самом деле у меня было занятие поинтереснее. По вторникам, средам и пятницам, в восемнадцать часов тридцать минут, к памятнику Пушкину подъезжал джип фотографа Лени Ленинского, «тойота рав четыре» с номерами 1945 («очень легко запомнить – победа над Германией»), и я, придерживая меховые полы френча, садилась в душистый, пахнущий дорогой кожей салон авто. Машина трогалась, за окном сверкала Тверская, проносилось Садовое кольцо, потом Леня сворачивал на Космодамианскую набережную, и, доехав до ветхого двухэтажного особняка, в котором располагалась студия, парковал машину в темном сыром закутке между помойным контейнером с одной стороны и бетонным забором с другой.

О, сколько раз, оказавшись в этой зловонной норе, я вспоминала Марину!

Старые дома исторгали сонмы состарившихся и отживших свое вещей, которые ни за что ни про что мокли, сырели под снегом и, оскверненные соседством картофельной шелухи и рыбьих голов, всем своим видом беззвучно взывали о помощи – чтобы пропасть через день в оранжевом чреве мусоровоза.

Апофеозом беспощадности помойки стал день, когда на месте парковки мы обнаружили кабинетный рояль, старый расстроенный «Оберфилд», он стоял среди мусора, одинокий и никому не нужный, как белый слон.

– Поиграем? – предложил Леня.

Мы отыскали пару ящиков, уселись за инструмент. Лещинский вспомнил пьесу Вила-Лобоса и побежал тонкими пальцами по костяным клавишам, я нашла нужную гармонию в басах и придумала пронзительный контрапункт, и лилась, вилась, словно дым, музыка.

Под конец мы совсем разошлись, прямо дубасили по клавишам, все ребра инструменту отбили. Это была среда. А в пятницу он исчез…

1.18

В студии я сбрасывала френч, Леня пристраивал на оленьи рога свой берет «модлен», бросал на стол трехгранник «Тоблерона» – обожаю этот шоколад – нарезку брауншвейгской колбасы, хлеб, сигареты и зажигалку, мы пили мате из отделанных серебром калабасов, потом я долго красилась, сооружала на голове вавилонскую башню, подбирала наряды, Леня расставлял аппаратуру, настраивал освещение, после чего усаживал, укладывал или устанавливал меня в нужные позы, он снимал ретро, это нужно было для тематического сборника клип-артов, и в ход шли веера, павлиньи перья, ридикюли, горжетки и жабо Муртады.

Позирование продолжалось до позднего вечерас последовательным переходом от неприступной матроны с туго заплетенными косицами вокруг чела к куда более раскрепощенным сюжетам. Мне и самой смешно было наблюдать, как шаг за шагом презрительно поджимавший губки синий чулок превращается в полуобнаженную красотку с плакатов пин-ап. Пленительная ролевая игра; и так не хотелось потом снимать веселые юбки в крупный горох, матроски и гольфы, разрушать бабетту…

Но – ничто не вечно. Окончен бал, часы двенадцать бьют… Карету мне, правда, все равно подадут – но только до метро. За сорок минут пути грезы развеются, взор погаснет, и я приду домой уставшая и никакая.

– Как марокканец? – спрашивал обычно Родион, едва я переступала порог прихожей.

– Тюль… – отвечала я, закатывая к небу глаза.

– Какой еще тюль?

– Представляешь: это у него тюльпаны. Весь вечер бились – так и не научился.

2.22

Четвертый час сижу над «Машей и медведями». «Жили-были старик со старухой…». Вот как, как перескажешь это своими словами? «Однажды два пенсионера…», что ли? А надо колпак переколпаковать, перевыколпаковать и успеть сделать это до вечера, потому что завтра уже будут верстать.

Корольков с Сорокой уехали на склад, в офисе осталось одно бабье царство. За спиной у меня квакают бухгалтерша Владлена Узьминична и Косая. «Квака», или, по-правильному, «Квейк», их любимая компьютерная игра, прямо оторвать невозможно. Мне тоже интересно, я бросаю несчастных «медведей» и иду подсматривать через бухгалтершино плечо.

– Хочешь за меня поквакать? – вдруг снисходит бухгалтерша, – а я пойду покурю.

– Спасибо, Владлена Узьминична, я воздержусь. То, что в комнатах надо искать, а в коридорах – убивать, я и так знаю.

А на самом-то деле я просто не умею. Не умею я в эту тупую игру. И мне стыдно признаться.

1.19

Утро Родиона начиналось с каши, и только каши, и это был ритуал.

Кашу сварить непросто. Это только кажется, что ерунда – высыпал манку в кипящее молоко, размешал и крышкой накрыл. Я проделывала эти действия изо дня в день, но так и не смогла угодить Родиону.

– Детка, я люблю жидкую! А ты мне опять клейстер сварила. Не могу я жрать этот обойный клей! Или молока побольше наливай, или крупы поменьше клади!

Настроение у мужчины испорчено. Если не на весь день, то до обеда точно. Я и сама не рада: ему добычу в дом носить – а у голодного мужика какая добыча? Я знаю, что он сейчас скажет. У Тамары были такие вкусные каши! Салаты и пироги! Осетины вообще замечательно пекут. Это москвички-неумехи блюдо из двух компонентов состряпать не могут. Столичные самоуверенные дуры, недооценивают значение питания мужчины. Да. Я проверяла этот квест на Леониде, и ответ был таков: «Встречаешь барышню. Сначала видишь красоту. Потом эрудицию. Потом – секс. А потом задаешь себе вопрос: «А буду ли я есть ее суп?» – «То есть вкусный суп важнее лица?» – «Ну конечно!»

Так что моя личная жизнь была под угрозой. Я это понимала и всеми силами старалась исправить. В журнале «Космополитен» я вычитала рецепт «Помидоры, фаршированные кокосами с сыром». Он был несложным, но многообещающим. Полкокоса натереть + сыра столько же + укроп, петрушка, чеснок, орегано + майонез. Перемешать начинку и нафаршировать помидоры. Сверху украсить веточкой петрушки. Я закупила в «Двенадцати месяцах» ингредиенты и, закатав рукава, приступила. Через полчаса помидоры были готовы. Попробуем… Отлично! Возрадуйся, Апициус! Все получилось.

– Вкусно? – с замиранием сердца спросила я Родиона.

– Терпеть не могу редьку. – Он отодвинул тарелку с экзотическим блюдом на середину стола.

– Там нет редьки, – сказала я.

– А это что? – Родион поддел вилкой холмик начинки.

– Тертый кокос…

Родион посмотрел на меня, как на ненормальную, и полез изучать содержимое холодильника.

Тамарочка его, конечно, повкусней кормила. «Девушка, я вас умоляю, не ешьте это! Три года этой гадостью питался и просто не могу смотреть!»

2.23

Несчастья повалились на меня с того дня, как уволили экспедитора Славу Сороку. У Славы тоже была маленькая зарплата. И он тоже нашел выход из положения: нанимал машину для доставки тиража на пять часов, а оборачивался за три. Оплата шла наличными. Половину разницы он отдавал шоферу, чтобы тот молчал, а половину забирал себе. После чего отпускал машину и шел в ближайший «Макдоналдс» читать «ТВпарк» или «Спид-Инфо». За этим его и застукал зашедший туда по нужде один из приятелей Королькова.

Сопровождать тиражи меня, девушку, они, конечно, заставить не могли, но все остальные мелкие побегушки, ранее входившие в обязанности Сороки, пополнили реестр моей ежедневной рутины.

О, поездка на книжную ярмарку в «Олимпийский» была еще отрадой. Сделав дела – забрать выручку и передать накладные, – можно было пройтись по книжным рядам и даже, если повезет, купить недостающий том Пастернака. Магазин «Библио-Глобус» тоже меня не пугал – скорее наоборот, привлекал своим отделом «Подписные издания». Со всем этим еще можно было смириться, но сим дело, к сожалению, не исчерпывалось. Высшей мерой наказания был склад «Центр-книги» в далеком и ледяном Карачарове. Мало того что автобус от станции метро «Авиамоторная» ходит туда раз в полчаса – потом еще от остановки минут пятнадцать топать по пустынной промзоне, где из каждой подворотни на тебя норовит броситься стая четвероногих друзей человека.

Вот и сейчас – из-под забора показалась лохматая рыжая морда и после недолгого размышления взяла прямой курс на посторонний объект.

– Малыш, Малыш, у-тю-тю… – Складских собак всегда почему-то зовут Малыш. Не помогло. Косматое чудовище неслось на меня со всех ног.

– Стой! – заорала я что было сил. – Сто-ой!!! Подняв облако снежной пыли, Малыш затормозил передними лапами и, готовый броситься на меня в любую секунду, продолжал отчаянно гавкать.

Чем бы его? Сумкой? Ногой? Здоровый, гад. Я пожалела, что не купила в свое время перцовый баллончик.

– Стой, сукин сын!!