Рой Якобсен - Чистая вода Страница 21

Глядя, как он отряхивает песок с одежды, они внезапно засомневались. Страх пропал даже у Кари, и они были слегка разочарованы.

— Ничего?

— Ничего.

Они недоверчиво переглянулись, немного стыдясь, что подняли такой шум из-за кома вонючей одежды и розовой расчески.

— Я сам посмотрю,— раздраженно буркнул Карл, тоже встал на четвереньки и уполз в темноту. Через пару секунд он вынырнул обратно, багровый от возбуждения.

— А это что? — завопил он, тыча Юну в лицо свои находки.— Ты что, не видел?

Лизино полотенце. И рубашка, тоже Лизина. Юн сжал голову руками.

— Нет,— сказал он в недоумении, растерянно.— Я не видел. Этого там не было!

— Как же не было! Я же нашел!

— Нет, нет…

— Очнись! Ты думаешь, это я наколдовал?

— С меня довольно,— сказала Кари и пошла прочь, но через несколько метров остановилась, потому что никто даже не посмотрел в ее сторону.

— А тело? — не к месту ухмыльнулся скотник.— На ком-то все это было надето…

— Понятно. Девушка где-то здесь, рядом.

— Я этого не видел! — повторил Юн как одержимый и потряс мокрые тряпки. Опустившись на четвереньки, он снова ринулся в отверстие, но увидел все то же самое, что и в первый раз: песок, грязь, зеленую плесень и гнилые листья. Зато он внезапно вспомнил, что играл здесь в детстве. Не часто, из-за уединенности этого места, но когда они задумывали серьезные далекие экспедиции и хотели расширить границы своего мира, то шли сюда — он и Лиза, понятное дело.

— Я этого не видел! — разрыдался он, когда вылез. Голова раскалывалась, как после тяжелого удара. Ему хотелось взрезать ее, вскрыть острым ножом, чтобы ее ужасное содержимое вытекло наружу и стало прозрачным…

— Ну, ну, ничего страшного не случилось,— пробормотала Кари. Она взяла его за руку и повела вниз.— Каждый может ошибиться. Там было темно.

— Нет, нет. Все другое я видел: песок, камни.

— Ну, ну. Не заводиться из-за пустяков…

И завертелось.

Вещи передали ленсману, Заккариассен и Лизины сестры опознали их, криминалист в городе снял с предметов все пробы и отправил для всестороннего изучения дальше, в столицу.

Команда человек в тридцать—сорок прочесала с собаками все окрестности расщелины, школьники вели свои доморощенные расследования, люди присматривались к соседям и рылись в памяти.

Выяснилось, что Лизины родственники на юге последний раз видели девушку до ее приезда на остров в сентябре. Но это был не первый случай, когда она пренебрегала своим ежемесячным визитом к ним. Ее работодатель пару раз зашел к ней на квартиру, никого там не обнаружил, но не удивился — к ее необязательности давно привыкли. Все гадали, почему не забил тревогу отец, а он не мог понять, с какой стати должен волноваться: при их плохих отношениях они общались от случая к случаю. Более или менее регулярные контакты с Лизой поддерживала лишь старшая сестра, но и она призналась, что та не давала о себе знать неделями и даже месяцами. Она постоянно чудила, убегала из дома, скандалила, вечно предъявляла всем претензии — неизвестно почему.

Юн почти не участвовал в этой суете. В тот вечер он вернулся домой совершенно расстроенный и выпил целую горсть таблеток. Элизабет нашла его в коме и вызвала врача, тот сразу приехал, прощупал пульс, посмотрел в зрачки и забрал с собой все, что осталось в аптечке. Примерно через сутки Юн пришел в сознание; он был словно потерянный, но уже не в таком отчаянии. Элизабет не бранилась, готовила его любимую еду, варила какао и на пару дней приостановила сборы, чтобы излишне не травмировать брата.

Когда Юн более или менее вернулся к жизни, первым делом он позвонил ленсману и прямо, без обиняков описал все, что видел тогда на Лангеванн: если уж он проболтался об этом Элизабет, тем более следует рассказать ленсману.

Но озеро далеко от расщелины, где нашли вещи, в нескольких километрах к югу, а никакой веры Юну и его видениям у ленсмана не было — многие старались прилепиться к этой истории, чтоб оказаться в центре внимания.

Тем не менее ленсман велел обшарить берег озера, выслал туда нескольких спортсменов-водолазов и позвонил Георгу. Но ничего не нашли и не выяснили.

— Юн, я сыт тобой по горло,— заявил ленсман, когда тот позвонил, чтобы узнать о результатах.

— Наверно.

— У вас с Лизой в последнее время что-то было?

— Нет.

— Ты ее отца по ночам пугаешь?

— Говорил же, это не я.

— А свинство на стенах — твоя работа?

— Нет,— сказал Юн и подумал, что ответы с тем же успехом можно было бы поменять на противоположные — сведется все к одному.

— Водолазы, естественно, тела не видели и никаких таких находок не утаивали, так что не сходи с ума.

— Угу.

— А что ты там видел с расстояния в четыреста метров, в сумерках, в толще воды… как мы можем этому верить.

Да пожалуйста, он свое дело сделал, рассказал.

Как-то вечером пришел Карл с бутылкой водки и присел на кровать больного.

— Я много думал,— пробубнил он.— Так ты убил эту чокнутую или нет?

— Нет.

— Она была с большим приветом, да?

— Верно.

— Мне ты можешь сказать все, сам понимаешь. –Да.

— Я тебя знаю с пеленок. Я же твой ближайший сосед, не забывай.

— Да.

— Так это ты сделал?

— Нет.

— Подняли столько шума из-за какой-то шалопутки,— не унимался Карл.— А может, она и жива. Я и жене сказал: вот увидишь, Лиза спряталась где-нибудь и потешается над нами. Она ведь такая была: исчезнуть, над людьми подшутить, это в ее духе, верно?

— Да.

— Ты же ее хорошо знал, я почему и решил, что это ты. Последнюю фразу услышала Элизабет, укладывавшая в соседней комнате кухонные полотенца в чемодан, и набросилась на гостя с руганью. Если он считает ее брата убийцей, то сам он старый маразматик и богадельня по нем плачет; и это не оправдание, что он выпил,— трезвым он вообще не бывает, свинья такая. Карлу пришлось уйти.

Снова налетел шторм, на этот раз с северо-восточным ветром. Он принес множество снега, им засыпало долины и впадины. Вокруг домов выросли сугробы.

Шумиха пошла на убыль. Лизу не нашли ни живой, ни мертвой. Зловещие надписи смыли со стен, анализ одежды не выявил ничего криминального, а газетное расследование совсем не походило на бучу, поднятую после ее бегства в Копенгаген,— одна лишь сухо написанная заметка размером с извещение о смерти.

Не прошло и нескольких дней, как и журналисты, и народ единодушно пришли к выводу, что она погибла. Если бы не те страшные надписи, победило бы мнение, что она или покончила с собой, или стала жертвой собственной глупости. И, тихо выждав еще год, чтобы прошло чуть больше отведенного законом срока, вечером в какой-нибудь неприметный четверг межсезонья на погосте рядом с серой церковью украдкой поставили бы памятник с ее именем, как спокон веков делали в память не вернувшихся с моря рыбаков. Но мешали эти надписи на стенах.

Они вселяли беспокойство. Народ разделился на два лагеря: одни считали, что Лиза сама написала это перед смертью, но скептически настроенные интеллигенты, принципиально не желающие принимать всеобщую точку зрения лишь из-за ее успокоительного удобства, настаивали на версии убийства и считали письмена на стене автографом убийцы с нездоровой психикой. Была и маленькая третья группировка — всего несколько человек, хорошо знавших Лизу; они не думали ничего. Они молча кивали, когда разговор сворачивал на эту тему, и про себя думали, что лучше не торопиться с выводами.

Юн снова чувствовал себя нормально. Элизабет уехала на несколько дней, чтобы разобраться с их новой квартирой. Он проводил послеобеденные часы на крыльце: лежал там в спальном мешке, наблюдал, как сыплются с зеленоватого зимнего неба хлопья снега, и старался все забыть.

Его навестил троюродный брат, рыбак. Сказал, что во фьорд зашла треска, и просил Юна завтра пойти с ним в море, поставить сеть-перемет на десятку: одному человеку с десяткой тросов никак не управиться, здесь нужны как минимум двое.

Нет, в море Юну не хотелось.

Но тот настаивал и не отстал, пока не услышал «да», хотя Юн согласился не всерьез, а понарошку, лишь бы его оставили в покое.

Рыбак явился снова на другой день и долго удивлялся, что Юн не пришел утром на пристань, как договорились. Юн возмущался вместе с ним.

— Вот ведь,— бормотал он, качая головой.— А мы ведь договорились!

Что на это ответить? Гость ушел.

Заглянула Марта, пожаловалась, что Нильс не выходит из дому уже несколько недель, только сидит за столом и воет.

Юн отослал ее.

— Пусть повоет, старый черт,— сказал он себе после ее ухода.— У меня заботы поважнее.

Хуже стало, когда вернулась Элизабет, нервная и как никогда прежде не уверенная в своем решении: квартира оказалась удобной, место хорошим, город интересным, все замечательно… Но ведь и у них на острове неплохо — теперь она это увидела, ее даже немного тянуло домой, по ее собственному признанию. Так что сборы нужно ускорить. Действовать! И она хотела, чтобы брат тоже подключился. Ведь это и его касается…