Дмитрий Новиков - Комплекс полноценности Страница 21

– Ошибку сделал. А грустчиком я бы и сам с удовольствием поработал, сидишь себе, грустишь целый день, – все остальные засмеялись.

– Ладно, завтра выходите на работу, зарплата у нас десятого числа, без задержек. Но и работать прошу старательно, – Жолобков нахмурился, вспомнив, сколько раз он уже выгонял «нормальных» работников за воровство, запои и лень.

– Да об чем речь, – ответил за всех Гена, – мы ведь по несколько лет уже безработные, не нужны никому.

В течение месяца Жолобков внимательно, даже с опаской, наблюдал за инвалидами. Но все было на удивление хорошо и спокойно, в отличие от гармоничной жизни прочих деятелей розничной торговли, которые продолжали биться в амбициях, плести интриги, воровать и писать друг на друга содержательные, в чем– то даже талантливые объяснительные:

Коньяк «Белый аист» выносится в зал с наклееными акцизными марками, но при подаче товара марки и этикетки отклеиваются. 25.10.91 г. продавец Кикинова была на отпуске товара. Ею был подан коньяк «Белый аист» без акцизной марки, так как эти марки отклеились и валялись рядом. Был утерян товарный вид бутылки, на что продавец не обратила внимания. По поводу товарного вида бутылок не раз проводилась беседа с продавцами. Со стороны продавца Кикиновой всегда звучало и звучит неудовольствие на замечания. И в этот раз замечание послужило конфликту со сменой Семченко-Демьянова. Семченко была обласкана нецензурной бранью при покупателях. Продавец Кикинова грубила нагло всем клиентам, предлагая как сопутствующий товар нас продавцов. Этим самым она оскорбила Семченко и Демьянову. Просим руководство магазина провести воспитательную беседу с Кикиновой, а так же определить конкретные обязанности ее как продавца.

Грузчики же, хоть и путали иногда коробки вина с ящиками водки и наоборот, зато не пили. Уборщицы мыли пол медленно, но тщательно. Гена с удовольствием бегал по поручениям, а затем рассказывал, как странно, а иногда и просто безумно реагируют на него различные вершители судеб.

– Ходил сегодня в мэрию, так обрадовались мне там, руки жали, – он усмехался, раскачивая своими рычагами, лишь отдаленно напоминающими руки – правда, потом расписаться нужно было. Мое факсимилие их не устроило, страшно – вдруг что не так, вставили мне ручку в протез, я плечом подвигал, и все остались довольны.

– Неужели в протез. Вот уродцы, – удивлялся Жолобков, хотя задорная находчивость властных структур была для него не внове.

– Это что, я недавно в налоговой был, пришел без протезов, так они меня ртом заставили расписаться, иначе, говорят, документы не примем, – Геннадий говорил об этом с каким-то даже удовольствием, похоже, что ему было самому интересно наблюдать за сначала растерянными, а затем просветленными от удачного решения проблемы лицами лучших из народа.

Скоро Жолобков привык к новому статусу своего магазина. Его уже не шокировало то, что грузчики в свободное время, как коршуны сидят у кассы и подбирают упавшую мелочь, а то и вообще стоят рядом с покупателями и тихонько канючат: «Пыжалыста-а, пыжалыста-а-а», благо деньги они тратили на любовные романы в мягких обложках, которые потом, спрятавшись где-нибудь в кладовке, с упоением читали. Иногда Шустрик с Мямликом подрабатывали, разгружая машины на соседних складах, и, вернувшись, делились впечатлениями:

– Сегодня большую разгрузили, двадцать-тридцать тонник, двадцать тонн в ней было.

– Заплатили-то хорошо? – иногда интересовался Жолобков.

– Хорошо заплатили, очень хорошо – дали на роликах покататься. Завтра опять пойдем…

Даже зашедшая как-то на огонек после своих юридических дел Татьяна удивлялась: «Думали, что будем всех обманывать, а получилось, как положено – инвалидный магазин «.

Вплотную приблизился Новый Год. Как обычно, в один из предпраздничных дней работу закончили пораньше, расставили столы и принялись праздновать. Обилие закуски и выпивки быстро развязало всем языки, посыпались шутки, в разных концах стола раздавался смех. Но настоящий фурор произвел опоздавший Шустрик. Волнуемый воспоминаниями о прошлогоднем, позапрошлогоднем и прочих, включая детские утренники, праздниках, он вошел в зал с гордой улыбкой. На голове у него были вырезанные из серого картона уши, прикрепленные к такому же картонному обручу, на котором большими корявыми буквами было написано спереди «Заяц», а сзади – «Монтана». Все замерли, Шустрик же неспешно подошел к приглашенному постороннему музыканту, который любовно раскладывал на столе свои губные гармошки, с достоинством пожал ему руку и сказал:

– Ты знаешь, я ведь тоже музыкант.

– Да, а на чем ты играешь? – радостно спросил тот коллегу.

– Я-то не на чем, – Шустрик усмехнулся непонятливому, – вот брат у меня на гитаре играет…

Один Геннадий сидел мрачный. Поел он, как всегда, дома, где его с ложечки кормила жена. От выпивки отказался, и его бокал стоял нетронутый.

– Слушай, будет тебе стесняться, давай выпьем, – подсел к нему разомлевший Жолобков, – я тебе подам.

Гена посмотрел ему в глаза:

– И ты туда же. Не нужно мне подавать, я сам, – он нагнулся, ухватил край бокала зубами и, запрокинув голову, выпил до дна. Потом аккуратно поставил бокал на место и заговорил зло:

– Что, полегчало тебе. Спасибо, барин, уговорил. Устроил цирк. Вы ведь на нас все равно, как на мутантов, смотрите. Смешно вам. А глаза-то прячете. Нечего сказать потому что. Ты думаешь, ты лучше меня, проворнее? Ты думаешь, я хуже тебя? Да я комьютер достал, буду учиться, и клавиши нажимать смогу, сам смогу…

– Э-э-э, э-э-э, – замычал обескураженный Жолобков.

Геннадий посидел немного, успокаиваясь, потом повторил свой номер с бокалом и сказал каким-то другим, отстраненным голосом:

– Ладно, чего уж теперь. Но ты запомни: у Бога за вас мы будем просить, убогие. Я, и Шустрик вон, и Мямлик:

А потом начались танцы. Все-таки алкоголь крайне необходим русскому человеку. То он сидит, напряженный, переживая внутренне мелкие и крупные проблемы, которыми наполнена его жизнь, весь этот постоянный прессинг, который испытывает со стороны необустроенной жизни и таких же безумных, задерганных соплеменников, а то вдруг загасит все печали с помощью легкодоступного средства, взмахнет платочком и пойдет плясать вприсядку. Так и здесь, сначала сидели все скованные и смурные, а чуть заиграла музыка, неважно какая – бросились танцевать. И уже кто-то изгибался в невероятных коленцах, а кто-то похотливо тискал в углу продавщиц, и те радостно и целомудренно визжали. И вдруг на середину зала вышли Шустрик с Мямликом. Наевшиеся салатов, довольные и отяжелевшие, они сначала медленно топтались друг напротив друга. Но потом стали выделывать такое, что все остальные остановились и лишь смотрели, пораженные. О, эти инвалидные танцы, когда внезапно ушло, пропало стеснение и боязнь всех окружающих, когда тепло и сыто, когда с детства наполовину отключена кора, и движения не сдерживаются ее тормозящей заботой, когда конечности двигаются вопреки всякому ритму, логике и самому рассудку, когда тебе всего восемнадцать и ты годен к нестроевой службе в военное время, а в мирное негоден вообще – тогда и происходит танец. Они кружились, запрокинув голову и раскинув руки, затем садились на корточки и, обхватив голени руками, высоко подпрыгивали вверх, а после бросались на пол и катались в приступе нежданного счастья, движимые лишь импульсами, которые бегут напрямую к раскрепощенным мышцам из подкорки, минуя кору. Это было неожиданное, величественное и даже страшное зрелище. Чем-то оно напоминало ритуальные индейские пляски, ту их стадию, когда, напившись пейотля, люди общаются с богами, чем-то – игры диких животных, волнующие и беспощадные, когда игра в любой момент может перейти в кровавую схватку. Вокруг танцующих все замерли. Какой-то холод и одновременно сладость давно забытых, утраченных чувств охватили людей, как будто из давних времен к ним донеслись вопли древних, темных богов: «Мы никуда не исчезли. Мы здесь. Мы помним о вас…», и лишь музыка продолжала жить и нагнетать весь этот ужас и восторг: «Я – Kороль ящериц. I am the Lizard King…

Что было дальше, Жолобков не помнил. Слова Гены задели его, растревожили, поэтому он напился. Последней яркой картиной, которую он мог восстановить в памяти, были танцующие инвалиды. Дальше все превращалось в пеструю мешанину: конец праздника, закрытие магазина, бег по заснеженным улицам, гнетущее ощущение неправильности своей жизни, очередь за водкой, ссора с неприятным типом в подворотне, истовая битва с ним там же. Очнулся Жолобков от холода на влажном цементном полу. Тусклая лампочка позволяла оценить обстановку – туалетного цвета стены, тяжелая металлическая дверь с маленьким зарешеченным окошком, скрючившиеся вокруг него в разных позах фигуры. «Ментура», – догадался он. Потрогал заплывший глаз, развороченную губу, кровь на разодранной до пупа рубашке. Только потом до Жолобкова дошел ни с чем не сравнимый запах, пахло мочой, немытым месяцами телом, хлоркой. И тогда он вскочил и забарабанил в дверь: «Откройте! Дайте позвонить! Имею право на телефонный звонок! Требую адвоката! Пустите в туалет!» «Тихо ты, – зашевелилась одна из лежащих фигур, – бить будут».