Ирен Немировски - Бал. Жар крови Страница 21

— У вас красивая и молодая жена, дядюшка Декло.

— Слишком молодая для моих старых костей, вы хотите сказать, Сильвестр? Ну что ж, если ночи ей кажутся долгими, то дни проходят быстро.

В эту минуту вошла Брижит: на ней были черная юбка и красная куртка, и ее сопровождал молодой человек, тот самый, с которым она танцевала на свадьбе Колетт. Я мысленно закончил фразу старого мужа: «Возможно, быстрее, чем вы думаете, дядюшка Декло».

Но старик не казался идиотом. Он уставился на свою жену, и лицо этого живого трупа вдруг вспыхнуло страстью и гневом.

— А вот и ты! Я тебя поджидаю с полудня.

Она подала мне руку и представила своего спутника. Его звали Марк Онет, он жил в имении отца и имел репутацию гуляки и задиры. Он был очень красив. Мне никогда не приходилось слышать, что Брижит Декло и Марк Онет «встречаются», как у нас говорят. Но в наших краях сплетни доходят лишь до окраины городка. А что касается сельской местности, то в этих уединенных домах, отделенных друг от друга полями и глухими лесами, происходит много интересного, о чем никто и не подозревает. Даже если бы я не заметил часом раньше красную куртку на берегу пруда, я бы догадался, что молодые люди любят друг друга, — по спокойной дерзости и скрытому глухому огню, угадываемому в их движениях и улыбках. Особенно в ее движениях. Она пылала. «Ночи ей кажутся долгими», — сказал старик Декло. Я представил себе эти ночи в постели старого супруга; мечтая о любовнике, она, должно быть, думает, прислушиваясь ко вздохам мужа: «Когда же настанет последний?»

Она открыла комод, и я догадался, что он набит деньгами, спрятанными под стопками простынь; у нас не принято обогащать банки, каждый хранит деньги у себя, как любимое дитя. Я наблюдал за Марком Онетом, пытаясь заметить в его лице хоть проблеск алчности, ведь его собственная семья совсем не богата: его отец был старшим из четырнадцати братьев и унаследовал лишь небольшой участок земли. Но нет! При виде денег молодой человек резко отвернулся. Он отошел к окну и долго смотрел перед собой: ночь была достаточно светлая, чтобы видеть лес и долину. Стояла такая мартовская ночь, когда ветер, кажется, разгоняет последние крупицы облаков и тумана, а звезды светят ярко и пронзительно.

— Как поживает Колетт? Вы с ней виделись сегодня? — спросил я.

— У нее все в порядке.

— А ее муж?

— Ее муж в отъезде. Он в Невере и вернется только завтра.

Отвечая на мои вопросы, она не сводила глаз с молодого человека. Очень высокий жгучий брюнет, он производил впечатление мягкости и силы, не грубой, но несколько необузданной. У него были черные волосы, узкий лоб, белые острые, постоянно стиснутые зубы. Вместе с ним в эту темную комнату проник аромат весеннего леса, живой и терпкий запах, который лился мне в грудь, оживляя мои старые кости. Я с удовольствием гулял бы всю ночь. Выйдя из Кудрэ, я без отвращения и помыслить не мог о том, чтобы вернуться домой, и решил отправиться ужинать в Мулен-Неф. Я пересек лес, на сей раз совершенно пустой и таинственный. Завывал ветер.

Я приближался к речке. Раньше мне доводилось приходить сюда днем, когда вращались жернова: их мощный, ровный гул вселял в сердце покой. Но от царившей сейчас тишины, напротив, становилось не по себе. Я поневоле насторожился и прислушивался к малейшему шороху, но ничего, кроме журчания реки, не было слышно. Я пересек мостик. От воды вдруг потянуло холодом, запахло мокрой травой; ночь была настолько ясная, что можно было различить белую пену на гребешках маленьких, быстро бегущих волн. В окне второго этажа горел свет: Колетт, должно быть, ждала мужа. У меня под ногами заскрипели доски — она услышала, как я подхожу. Дверь дома отворилась, и я увидел бегущую мне навстречу Колетт. Однако за несколько шагов она остановилась и сдавленным голосом спросила:

— Кто здесь?

Я назвал себя, добавив:

— Ты-то, конечно, ждешь Жана?

Она не ответила, медленно подошла ко мне и подставила лоб для поцелуя. Она была с непокрытой головой и в легком пеньюаре, как будто только что встала с постели. Ее лоб пылал, и все ее поведение казалось таким странным, что мне в душу закралось подозрение.

— Я не помешаю? Хотел напроситься к тебе на ужин.

— Ну… я бы, конечно, с удовольствием, но я вас не ждала и… я немного больна… Жана нет дома… Я отпустила служанку, а сама вместо ужина выпила стакан молока прямо в постели.

По мере того как она говорила, к ней возвращалось самообладание, и она сумела придумать вполне правдоподобную историю: у нее был легкий грипп… Впрочем, дотронувшись до ее рук и щек, я сам смогу убедиться, что у нее высокая температура… Служанка отправилась в городок навестить дочь и не вернется до завтра. Ей очень неловко. Она не сможет угостить меня приличным ужином, но если я смогу удовлетвориться глазуньей и фруктами… Впрочем, она не приглашала меня зайти. Совсем наоборот. Она решительно загораживала собой дверь, и подойдя еще ближе, я почувствовал, как она дрожит всем телом. Мне стало жаль ее.

— Глазунья меня никак не устроит, я очень голоден. В любом случае, я не хочу тебя больше держать на холоде: ветер ледяной. Иди ложись, девочка моя. Я зайду в другой раз.

Что мне еще оставалось? Я ей не отец и не муж. Честно говоря, я сам в молодости слишком часто предавался безумствам, чтобы иметь право сурово судить других. А как прекрасны эти любовные безумства! Не говоря уже о том, что обычно за них так дорого платишь, что не следует их скупо отмеривать ни себе, ни другим. Да, за них всегда приходится платить, и нередко самые ничтожные удовольствия идут по самой высокой цене. Как говорится, коготок увяз — всей птичке пропасть. Разумеется, это неслыханная дерзость — принимать мужчину в супружеской спальне, но в то же время — какое наслаждение провести ночь в объятиях любовника, слушая журчание речки за окном и поминутно замирая от страха. Но кого же она поджидает?

Я сказал себе: «Вернусь в Кудрэ, старик Декло даст мне бокал вина и кусок сыру, и если ухажера там уже нет, не исключено, что он-то и играет роль любовника, как здесь, так и там. Красивый парень. Декло слишком стар, а у бедного Жана еще до свадьбы был вид рогоносца. Так ему на роду написано, ничего не поделаешь».

Колетт вызвалась проводить меня до опушки леса. Время от времени она спотыкалась о камни и хватала меня за руку. У нее были ледяные ладони.

— Ну, иди же. Ты простынешь.

— Вы не обижаетесь? — спросила она и, не дожидаясь ответа, тихо добавила: — Когда увидите маму, прошу вас, ничего ей не говорите. Она подумает, что я серьезно больна, и будет беспокоиться.

— Я ей вообще не скажу, что тебя видел.

Она бросилась мне на шею:

— Я вас обожаю, дядя Сильвио! Вы все понимаете.

В этих словах уже содержалось полупризнание, и я почувствовал, что мой долг — предостеречь ее. Но стоило мне произнести слова «муж», «ребенок», «дом», как она отпрянула и закричала с ненавистью и страданием в голосе:

— Знаю, знаю, все знаю! Но я не люблю своего мужа! Я люблю другого. Оставьте нас в покое! Это никого не касается, — с трудом выговорила она и скрылась так быстро, что у меня не осталось времени закончить свою речь.

Какой странный вид безумия! Любовь в двадцать лет напоминает внезапный жар, бред. Но она проходит, едва оставляя о себе воспоминания… Мимолетное буйство чувств… Перед этим пламенем мечты и желаний я чувствовал себя таким старым, таким холодным и мудрым…[29]

Дойдя до Кудрэ, я постучал в окно столовой и сказал, что заблудился. Старик, который знает, что я с детства брожу по его лесу, не посмел отказать мне в ночлеге. Что касается ужина, то я вел себя без особых церемоний и отправился на кухню попросить у служанки супа. Она налила мне полную тарелку, отрезав сверх того огромный кусок сыру и краюху хлеба. Я вернулся с едой к огню. Комната была освещена только пламенем камина, так как хозяин экономил электричество.

Я спросил, где Марк Онет.

— Ушел.

— Он с вами ужинал?

— Да, — проворчал старик.

— Вы часто его видите?

Он притворился, что не слышит. Его жена сидела неподвижно, держа на коленях шитье. Он грубо окрикнул ее:

— Что, уже притомилась?

— Я не могу шить в темноте, — ответила она тихим безучастным голосом. Затем обратилась ко мне: — Ну что, в Мулен-Неф кто-нибудь был?

— Не знаю. Я туда не дошел. В лесу было так темно, что я бы ни за что не нашел дорогу. Боялся угодить в пруд.

— Значит, в лесу есть пруд? — прошептала она, и, взглянув на нее, я увидел на ее лице улыбку, в которой отразились и насмешка, и затаенная радость. Затем, бросив шитье на стол, она застыла, сложив руки на коленях и опустив голову.

Вошла горничная.

— Ваша постель готова, — сказала она, обращаясь ко мне.

Казалось, что старик Декло спит; он сидел долго, не произнося ни слова, не двигаясь, с открытым ртом; его впалые, мертвенно-бледные щеки делали его похожим на мертвеца.