Никита Высоцкий - Высоцкий. Спасибо, что живой. Страница 21

—    Резервный ряд... Прошу, вот он!

Однако в этом ряду уже разместилась компания каких-то молодых людей.

—    Встаньте! Кто вас сюда посадил?! — прикрикнул на них Фридман.

Те вскочили и бросились искать другие свободные места. Гости Фридмана сели.

—    Душновато здесь...

—Да-да. Вера Павловна. Немного душновато. — Леня замахал руками, словно отгонял комаров от Веры Павловны. — Но... Начнется концерт, и вы всё забудете, поверьте мне! Блестяще работает Владимир Семенович, блестяще! Приятного вечера.

Кланяясь, он пошел по проходу обратно, пожимая руки важным зрителям.

* * *

Вновь увидев Фридмана, Кулагин вернул девушкам ручку и бросился к нему.

—    Отмена! Леня, отмена! Володя не может... — умолял он.

—    Невозможно! Только не сейчас! — зашипел Леня.

Сева крепко взял Леню под локоть и потащил за кулисы.

—    Выйдем вместе на сцену и скажем, что перенос... Или нет, что деньги вернем!

—    Какие деньги, Сева? Кто их вернет?! Не безумствуй!

* * *

Леонидов и Изабелла закрылись в директорском кабинете. Услышав внезапный стук, Изабелла поднялась, чтобы открыть дверь.

Кулагин ввалился в кабинет.

—    Простите, нам надо два слова друг другу сказать, — обратился он к Изабелле.

—    Вообще-то мы работаем, — недовольно отозвался Леонидов и проглотил кусочек лимона.

—    Все! Он же не может, ему плохо, отменяй концерт. Его надо в Москву, в больницу. Ему плохо.

—    Ему плохо, потому что нет лекарства, — невозмутимо отрезал Паша. — А если он не будет работать, начнется вообще бог знает что! Так его держат публика, обязательства хоть какие-то. Толя дает ему препараты шведские. Ты знаешь, сколько я за них заплатил? Говорили, расслабляют, снимают тягу. Да ни хрена они не снимают! Долбаные шведы.

Сева набрал воздух в легкие, чтоб не закричать от досады, затем выдохнул, успокаиваясь. Насколько он сейчас вообще мог успокоиться.

—    Павел, ты не понял... Выйди сейчас на сцену и скажи, что концерт отменяется. Все люди, поймут.

—    Нет, это ты выйди и работай, — так же невозмутимо продолжил Паша. — Ты зачем сюда приехал, артист? Артист — играй! Пока ты работаешь, Володя отдыхает.

Паша вытолкнул Кулагина из кабинета.

* * *

Сева выскочил на сцену, и публика захлопала.

Он поклонился, отбежал к кулисе и. краснея от натуги, выкатил на сцену рояль.

Затем снова убежал и вернулся со стулом. Зрители наблюдали, как он забрал со сцены стойку с микрофоном. сет за рояль, взял несколько аккордов... Зал затих. Продолжая наигрывать. Сева обратился к публике:

—    Добрый вечер. Потушите свет в зале. Добрый вечер! Вы все пришли на концерт Владимира Высоцкого. Но ведь когда мы приходим на концерт, скажем, Моцарта, мы же не ждем, что он сам к нам выйдет. Мы с удовольствием слушаем его произведения. И сейчас — никакого обмана. Будут звучать песни Владимира Высоцкого! — Сева начал играть ритмичней. — Кому не понравится — в конце мы вернем деньги.

И Сева запел:

Если друг оказался вдругИ не друг, и не враг, а так...

Примерно до середины песни ошарашенные зрители молча слушали Севино исполнение. Затем зал неуверенно загудел, послышались крики:

—    Халтура!

—    Высоцкого давай!

Люди поднимались с мест, свистели. Первые ряды кидали на сцену скомканные билеты и фантики от конфет.

Сева мужественно продолжал:

Если парень в горах — не ах,Если сразу раскис — и вниз...

Вдруг шум в зале стих. Сева увидел, что на авансцене стоит Володя. Кулагин перестал играть и опустил голову.

Володя очень тихо, но отчетливо заговорил в микрофон:

—    Это, наверное, очень удобно — вот так в темноте свистеть, топать ногами... вроде и себя показал, и не увидел никто. Пожалуйста, включите свет в зале.

Он дождался, пока свет включат, и продолжил:

—    Всеволод Кулагин — мой друг, прекрасный актер. Он пел мою песню. Давайте дослушаем.

Он повернулся к Севе и кивнул ему. Севе ничего не оставалось делать, как закончить начатое:

Если ж он не скулил, не ныл,Пусть он хмур был и зол, но шел...

Зрители, затаив дыхание, смотрели на сцену. Все понимали, что происходит что-то необычное, незапланированное. И когда Сева, закончив петь, встал у рояля—публика приветствовала его как триумфатора. Слабо кивнув, Сева побрел за кулисы.

Володя вновь обратился к публике:

—    Спасибо, что вы пришли на мой концерт. Я вышел с гитарой, чтобы у вас не было сомнения, кто к вам приехал. Но петь сегодня я вам не буду. Я потерял голос — может, от жары, может... не знаю, одним словом, от чего. Но раз вы пришли, встреча состоится, что бы ни случилось, при любой погоде. Я расскажу вам о Театре на Таганке, о себе, поговорим так. Знаете, есть такая форма — творческий отчет. Вот отчитаюсь, значит.

Зал ловил каждое слово Высоцкого. В резервном ряду солидные люди из местного руководства тоже внимательно слушали.

В кулисах за Володей наблюдали Леонидов, Нефедов и Сева. К ним присоединился Фридман.

—    Ребятки, здесь такого никогда не было. Все пришли! Вон — шестой, седьмой ряд.

—    Шел бы ты... — Сева недобро посмотрел на Фридмана.

—    Да-да, конечно, вы здесь сами... — Фридман ретировался.

Было видно, что Володя в предобморочном состоянии. Мокрая футболка, блуждающий взгляд, неоправданные паузы.

— Знаете, как у нас говорят: уважительная причина неявки артиста на спектакль — смерть. Слышали? А мы живем, и, значит, никаких изменений в репертуаре. Начнем сначала, если хотите, пишите записки, я отвечу. А так часто спрашивают: «Зачем вы пишете песни? Вы же артист». Действительно, зачем писать, петь, когда можно и не писать? Когда есть композиторы, певцы, поэты... Но я, в общем, думаю, что пишут не зачем-то, а просто потому, что не писать не могут, когда рвется что-то из души, из сердца...

* * *

Прижимая к себе сумку, в забитом до отказа стареньком пазике Татьяна въехала в Бухару.

Она сидела около окошка в окружении женщин, детей и даже нескольких баранов. Ее соседка кормила грудью маленького черноволосого ребенка. От жары, пыли и бессонной ночи Татьяну охватило странное безразличие. Несколько раз она ненадолго проваливалась в сон.

Наконец автобус остановился. Пассажиры оживились, с криком и хохотом повалили на улицу. Татьяна вышла последней.

Осмотрелась. Площадь выглядела пустой и заброшенной. Пассажиры, вышедшие из автобуса, исчезли, будто растворились в воздухе. Внезапно перед Татьяной вырос коренастый милиционер. Он вяло отдал честь:

—    Сержант Файзиев. Ваши документы, пожалуйста.

Татьяна достала паспорт и протянула его сержанту:

—А где здесь концерт Высоцкого? Вы не знаете?

—    Там, — он махнул рукой в сторону. — Дворец культуры «Фарход». Пройдите со мной, пожалуйста.

—    Зачем?

—    Проверка документов.

Татьяна пошла рядом с сержантом к зданию автовокзала. Несколько женщин и детей, сидя на корточках у стены, прятались от солнца.

Сержант открыл дверь и пропустил Татьяну в темное помещение автовокзала. На самом деле это был длинный одноэтажный барак с надписью «Бухара». Внутри было прохладно и темно.

Милиционер открыл дверь с надписью «Комната матери и ребенка». Внутри за пеленальным столиком сидел плотный мужчина в светлой рубашке с короткими рукавами. Файзиев отдал ему паспорт Татьяны и удалился.

Михалыч раскрыл паспорт и посмотрел на дату рождения. Девятнадцать лет. Это ж кем надо быть, чтобы отправить в такое путешествие ребенка, да еще и с «препаратом»?.. Михалыча охватила невероятная жалость к этой ничего не понимающей красивой девочке. И — злоба, жгучая, до тошноты, по отношению к гастролерам. Несколько секунд он глядел на фото в паспорте.

—    Татьяна Петровна, сумочку откройте, пожалуйста.

Помедлив, Татьяна открыла замок, поставила сумку на стол и отступила на шаг. Неторопливым, уверенным движением Михалыч извлек коробку с надписью «ZЕВО-ZЕВО».

—    Ничего не хотите мне сказать? — поинтересовался он.

—    Нет.

Он снял с коробки крышку, достал небольшой сверток и развернул его на пеленальном столике. Там оказалось четыре упаковки ампул и металлическая коробочка. Михалыч раскрыл коробочку. В ней на марле лежали два шприца.

—    С какой целью прибыли из Москвы? — спросил он.

—    У меня здесь друзья.

—    Друзья? — Михалыч обошел стол и присел на стул перед Татьяной. — Это для них?

—    Это лекарство... Мое лекарство.

Неожиданно он схватил ее за руку и быстро задрал рукав. Помедлив, Татьяна высвободилась. Он взял ее за вторую руку. Она опять попробовала дернуться, но теперь он держал крепко. Нарочито медленно закатал ей второй рукав. Посмотрел Татьяне в глаза.