Светлана Борминская - Дом золотой Страница 21

– Ну и откуда такие деньги? – ошеломленно считал чужое богатство Валентин Михалыч. Наверное, или убивают или грабят, был убежден он, и не всегда без основания. И было так пусто на душе. Единственную дочь Злату он, даже будучи комендантом, так не одевал. Уж на что хорошо жили при Брежневе, но не так, не так.

И все свои пенсионные годы Валентин Михалыч искал выход, мозг его работал, как компьютер – просчитывал все варианты жизненного успеха, на волне которого можно отряхнуться и тоже войти в ряды новых хозяев жизни, где женщины выглядят как царицы, а мужчины коллекционируют «бентли» и прочие безделушки.

Мечты…

Слезы.

Милая жена Зоя плакала несколько лет подряд, не соглашалась видеть разбогатевших соседей по лестничной клетке. Злата не знала, что надеть со смешными тремястами долларами, заработанными мужем на стоянке авто. Хотя жили Нафигулины сытно, имели две дачи, две квартиры, два автомобиля «Ока» и – главное – у них росли замечательные внучата Артемка и Леночка!

Но часто зависть каким-то потусторонним способом затмевает людям глаза на их благополучие. Многие знакомые и даже родная Валина сестра с этой подлой перестройкой обеднели настолько, что ходили за едой не в ближайший супермаркет, а на свалку бытовых отходов у села Осинники, многие умерли от нищеты последних лет и голодных болячек и…

В общем, в новые времена семья Нафигулиных совсем не бедствовала, а напротив, жила себе и жила, вот если бы только не зависть.

Все уже мысленно опробовал за эти годы на роль трамплина к счастью Валентин Михалыч, но в конце концов остался только один трамплин – дом тещи Катерины Николаевны.

Его можно было продать вместе с участком за хорошие деньги и купить не две «Оки», а приличный автомобиль, по шубе Зое и Злате и еще заплатить за учебу внуков, когда те вырастут из школьных милых лет.

Ничего такого, многие люди мечтают о наследстве, в конце концов, дело житейское, может, кому-то мечта жить помогает. Сами знаете, какие в России зарплаты у обыкновенных людей. Ну не получалось двум мужчинам в этой семье заработать на перечисленные промышленные чудеса.

И все бы ничего.

Дом был старый, с большим участком, теперь уже не строят таких домов. В доме доживали свой век мама и сестра Зои и Юрия. Обе были уже в годах, обе больные-хромые-старые, но все жили и жили, и казалось, не будет их жизни конца.

Мама Катя, до капли выжав весь свой жизненный ресурс, на девяностом году тихо отдала Богу душу, и вот, когда была похоронена на Царевском кладбище в тихий день, оказалось, что по завещанию весь дом достается средненькой дочке Файке.

Безусловно, все имеет свою цену, и старые дома на старой земле тоже стоят денег. А если вещь не имеет цены, значит, ее просто нет, допустим, как счастья для всех.

В те три дня, когда готовились похороны и еще ничего не было точно известно, Зоя выхватывала глазами понравившиеся вещи и рухлядь, которая от ветхости ломалась у нее в руках.

– Стол мой! – деловито и горячо говорила она самой себе и тащила его в кучу, забыв про зоб и больную печенку. Валентин Михалыч в тот момент, слава Богу, ездил по гробовым делам, резонно рассудив, что Файке ума не хватит мать в три дня похоронить. А он поможет, «похоронил и порядок», – приговаривал Валентин Михалыч и нюхал ладошки.

Тетя Фая горевала, плакала по маме и видела окружающий мир и родных как сквозь грязное стекло.

– Спасибо, Юра, спасибо, Зоя, – прижималась она к отчего-то колючим брату с сестрой. Думала, Зоя готовит столы для помин, а Юра, тащивший на голове огромную икону в медных цветах, так быстро пробежал к своему «Москвичу», что тетя Фая и не приметила. Думала, гроб привезли.

Какой же это был облом для Валентина Михалыча и всей его семьи, как чуть не впал в яростный клинч брат Юрий Хвостов, который тоже приехал с сыном из Москвы за наследством и брезгливо читал два листочка завещания, написанные целых десять лет назад. Как побледнели в кабинете у нотариуса Зоя и Златочка, хотя только что вернулась со своей дачи, выспавшись и позавтракав.

Им не досталось ничего, а одинокой Файке огромный дом. Как же они ненавидели в те секунды ее, боже мой! Словно она и не человек была, а… кто?

Давай сперва твое съедим, а потом каждый свое, ну давай?..

Тогда тетя Фая на все увещевания со стороны брата и сестры, на неприкрытые угрозы и незатейливый шантаж с легким сердцем уступила им целую половину большого дома со всем старым барахлом, которое там находилось. Ну что же, раз им нужно, – пусть берут, а ей и половины хватит. Родные же, не чужие. И сочла тот послепохоронный конфликт решенным. Все оформила и на ту половину больше ни ногой.

Дом столетний, все валится внутри, думала тетя Фая, глядишь, брат с сестрой свою половину тоже не оставят на произвол судьбы, они – свою, а уж она – свою. Хорошо, правда?

Пошли дни, месяцы, годы, тетя Фая жила себе и в ус не дула, и когда соседка Курдюмова Нина, прямая и простая по-дурацкому на язык баба, где-то через пару лет высказала тете Фае такое, ну сами посудите:

– Чего это Зойкина Златка никогда с тобой не здоровкается, морду отворотит и бежит? – Тетя Фая задумалась, поморгала и отвела глаза. – А потому что зажилась ты!.. Смерти тебе желает, – сама и ответила Курдюмова, Нинка ее зовут.

– Разве я мешаю ей? – запальчиво ответила тетя Фая.

Курдюмова потерла варежкой щеку и изрекла:

– А ей все мешают. Прорва!

Потом еще кое-что сказала, вернулась, уже ушла и вернулась!

Тетя Фаина сперва остолбенела, хотела постыдить Нину за такой поклеп на родненьких брата с сестрой, потом даже улыбнулась, когда не хватило слов, и пошла вдоль забора к себе, решив с Курдюмовой больше не водиться, раз она заговаривается, ну какой с нее спрос?.. Такое про Зою сказать! А Юру-то она «душегубцем» назвала, братика Юру.

В общем, не поверила Фаина и не верила еще несколько лет, пока…

А случилось вот что…

Эти девять лет длились, длились, старики старели, молодежь цвела. За девять лет половина тети Фаи осталась такой же – старая, но задорная. Фаина худо-бедно, но ремонтировала, подбивала, где надо гвоздик, подкрашивала наличники охрою. А вот Зоина половина (Юра почти не приезжал), девять лет назад похожая, как мальчик-близнец, на свое отражение, зачернела, покосилась, и вид у нее был как бы голодный.

Все очень просто – отремонтировать, подкрасить, гвоздиков забить, – и засверкает домик-то. Но вся боль заключалась в том, что Нафигулины по жизни были патологически жадны, Зоя с рождения была безумно скупа, Златочка носила трусы по двенадцать лет, а зять Валера, у которого получка отбиралась в рекордные пять секунд по возвращении с работы, о покупке каких-то там гвоздей для старого сарая и не помышлял. В гробу он видел эти гвозди!

А Юра брат, как получил документы на свою часть, обмерил ее, убедился, что все правильно, и укатил в Москву, какой еще ремонт? Продать-продать и только!

А продать интересно весь дом, а в доме-то Файка…

Стали ждать.

Шкапчик с начинкой

В Зоиной половине в большой комнате стоял шкап из породы обихода. Это когда вещь уже настолько старая, так изжила себя, хотя и целая, что ее совершенно не жалеют и пользуются – кто во что горазд.

С него вытирали пыль раз в пятнадцать лет, и то это считалось шиком для такой-то рухляди. А он жил своей обиходной жизнью и, если был не в настроении, напрочь отказывался открывать двери. Так было и в этот раз.

Валентин последние шесть лет хранил в шкапу коллекцию любопытных вещей. К таковым относились два кухонных ножа, тесак, мясной топорик для разделки зажившихся старух, колун, базука, шесть капроновых веревок и одна веревочка, кусок хозяйственного мыла, тротиловая шашка, цианистый калий в баночке из-под майонеза «кальве» и кое-что другое, а именно свою злость, которая переливалась в бутылке гавайского рома.

Валентин пил ее прямо из горлышка, когда после долгих тыканий и ругательств, наконец, открывал сломанным ногтем тяжелую кривую шкаповую дверцу.

Когда ром кончался, Валентин откуда-то приносил пару полных бутылок и ставил их на пропахшее ромом место. Иногда это был «чинзано», в другой раз «кальвадос». Валентин был скуп, но не нищ, и поэтому злость ему обходилась недешево.

Причиной злости был дом, который Валентин ненавидел всей душой. Его никак не удавалось продать – Фаинка оказалась живучей, навроде той березы на козырьке церкви, которая зачем-то угнездилась там, цепляясь за пыль на сусальном золоте, и весной цвела, осенью болела, а зимой промерзала насквозь.

И не то чтобы была сильная нужда в этих деньгах, но с деньгами этими были связаны все его мечты, мысли и проекты, а дом превращался в рухлядь прямо на глазах, и как тогда его продашь? А пока-то еще ого-го – старина черная в кружевах. За одни кружева могут отвалить немало…