Евгений Рожков - В стране долгой весны Страница 21

— Не уезжай, пожалуйста, не уезжай… — Ирина, словно стыдясь своих слов, своего порыва, прижалась на мгновение к Лобову, пряча лицо у него на груди.

Ветер от винтов почти сбивал с ног, машина подрагивала, как лодка на мелкой зыби, и он побежал к вертолету.

— Ночи тебе мало! — накинулся ошалело Иван Васильевич.

— Я остаюсь, — во всю мочь закричал Лобов. — Бросьте мой портфель.

— Тебя, твою… — закричал, краснея от натуги, Иван Васильевич. — Ты же поездку губишь.

— Это не по-джентльменски, — завопили Володи.

Из кабины спустился разгневанный бортмеханик:

— Вы чего телитесь?.. Горючки в обрез!..

— Он решил не лететь, — показывая на стоящего у дверцы вертолета Лобова, прокричал на ухо бортмеханику Левитин. — Куда мы без него. Он наш руководитель.

— Тащи его, — крикнул бортмеханик.

Лобова ловко подхватили под руки и, будто куль муки, втянули в машину.

Когда Лобов поднялся и посмотрел в иллюминатор, Горячих Ключей не было видно, и он как будто почувствовал облегчение: значит, так и должно быть.

Последующие дни командировки превратились для Лобова в утомительный, безрадостный бой с самим собой. Он возвращался мыслями к своему прошлому, к семейной жизни, вспоминал работу в редакции, где от него требовали, как и в семье, всего целиком, а он прятался от настоящего за забором неудач прошлого, пугая самого себя тем, что, кроме новых невзгод и разочарований, настоящее ничего ему не сулит.

Когда память об Ирине начинала мучить его, он вспоминал последнюю ссору с бывшей женой. Прошлое, отдаленное тремя годами, становилось явственнее настоящего.

Как банальна была вся эта история! Он вернулся из командировки не ко времени. Лига спокойно закурила, уселась в кресло, закинув ногу на ногу…

— Ты должен проявить по отношению ко мне определенную терпимость. Я этого хлыща (она имела в виду только что сбежавшего) не люблю. Он красивый, но совершеннейший дурак. Без лести — ты умнее.

— Спасибо, но ты и меня не любишь. — Он был спокоен.

— Только без лишних эмоций… Ты тут не прав, не об этом теперь разговор. Недаром говорится, что терпимость вознаграждается.

— Ах, недаром! — И его прорвало: — Ты давно изменяла мне, и я знал об этом!

Вскоре она уехала, оставив Лобову квартиру, — отец устроил ее в какой-то областной газете на материке.

Из Уэлена агитбригадовцев повезли на вельботах в Инчоун — дальше на запад, к мысу Сердце-Камень. В маленьком поселке зверобоев, пропахшем рыбой, из-за тумана и шторма они просидели две недели. По утрам они с надеждой смотрели в окно, но не было видно даже соседнего дома. Им осточертело лежать в маленькой гостиничной комнате, встречаться с одними и теми же людьми в столовой, есть треску с сухой картошкой, слышать сочувственные слова; осточертело бродить среди рядов маленьких деревянных домиков, прижатых к скале, продуваемых штормовым ветром, чувствовать себя беспомощными перед непогодой и одиночеством.

И тут подвернулась совершенно неожиданная оказия: океанографическое судно, установив маяки на побережье, возвращалось на базу и стало на рейде у поселка Инчоун, чтобы пополнить запасы топлива.

Через сутки они обогнули мыс Дежнева — самую северо-восточную точку Чукотского полуострова, прошли Берингов пролив и вышли в Берингово море. Берегов не было видно, судно шло в тумане, подавая тоскливые, тревожные сигналы.

Лобов стоял на палубе, с щемящей тоской смотрел в сторону берега, где был райцентр, где жила Ирина, где были Горячие Ключи, вспоминал, как он увидел ее впервые. Он торчал на палубе до тех пор, пока не закоченели от холода руки.

В каюте, пропахшей банным духом водяного отопления, висел утробный, выворачивающий душу гул дизелей. Лобов лежал на крохотной койке, намертво прикрученной к полу, смотрел перед собой и, когда тоска по Ирине становилась нестерпимой, вспоминал Лигу, последнюю ссору с ней. Но теперь он уже знал, что ему все равно не убежать от себя, не спрятаться за неудачами прошлого.

Он давно стеснялся произносить слова «счастье» и «любовь». Как стерлись и устали они от частого и бессмысленного употребления! Он теперь понимал, что истинное чувство помогает человеку видеть мир добрым и светлым, каким его, наверное, видят дети. Он думал, что главное в жизни — это научиться верно любить, верно — это особенно важно.

Через трое суток у бухты Провидения туман отступил, открылись серые, истосковавшиеся по солнцу берега.

На следующий день агитбригадовцы на самолете улетели домой. А над Горячими Ключами, Уэленом, Инчоуном все еще висел густой туман. И Лобов сейчас готовился в единственно возможный теперь для него путь.

На грани

В полночь он услышал легкий скрип тахты в соседней комнате — поднялась жена. Она осторожно прошла по паркету, остановилась у кресла, где обычно складывала свою одежду. Он понял, что она одевается. Затем шаги приближаются к зеркалу в прихожей.

Сквозь матовое стекло двери он видит размытое темное пятно, в котором угадывается женская фигура.

Жена медленно, старательно красит губы, подводит глаза, собирает волосы в узел на затылке — ее любимая прическа, — основательно зашпиливает их. Он слышит легкий звон стекла, это жена открывает флакончик французских духов.

Тень заколебалась и исчезла: легкий щелчок выключателя торшера, ключ — в замочной скважине, открывается входная дверь, и — четкий стук каблуков по гулкой лестнице.

Он задыхается от выворачивающей его наизнанку боли, и нет сил крикнуть, чтобы жена остановилась, чтобы не смела делать того, на что решилась. Он внутри тяжелого плотного шара, как косточка в мякоти. Он ощущает этот шар, как неведомую жаркую плоть.

Нечеловеческим усилием волн он заставляет себя подняться. От перенапряжения гудит в голове, слегка подташнивает, во рту сухо и горько. Он плывет в полумраке комнаты легко и свободно, ощущение невесомости приятно. Боль растворилась, она осталась на смятых простынях. Он спускается по лестнице и уже на улице, глубоко вдохнув свежий, прохладный воздух, вспоминает, что оставил дверь в квартиру открытой. Холод разбудит детей, спящих в дальней комнате. Восьмилетняя Ирочка всегда сбрасывает с себя одеяло, а четырехлетний Миша ложится поперек кроватки, разбросав ручки и ножки. Он хочет вернуться, но жена уже заходит за угол соседнего дома, и, боясь потерять ее из виду, он спешит следом. Сердце его от жалости к детям наполняется колючим холодом.

Белый плащ женщины, как свеча в ночи… Снова обрушивается лавина боли — зашумело в ушах, навалилось удушье. Его обволакивает жаркий алый шар. Он не может идти дальше, падает на мокрый, холодный бетон и в отчаянии думает, что теперь потеряет жену.

Он, муж этой женщины, обязан остановить ее. Он должен что-то предпринять, чтобы в их жизни все осталось чистым.

Что же сделать, чтобы вырваться из вязкого алого сгустка? Как найти силы, которые исторгнут его из обжигающей тьмы?

На помощь приходит любовь. Любовь к уходящей. Всепоглощающая любовь поднимает его и он парит над улицей. Сейчас он видит, как жена вбегает по ступенькам к зданию с колоннами и скрывается за массивной дверью.

Он тяжело, рывками опускается вниз. Безусловно, — его настиг закон возмездия. Ведь каждый, сколько бы ни жил на земле, должен быть добрым и справедливым. За совершенное зло непременно настигает испепеляющее возмездие. Но он же не причинял людям зла? Так за что?

— …Немедленно госпитализировать, — это женский голос.

— Прежде следует остановить кровь, — отвечает спокойно мужчина. — Давление падает?

— Он последнее время стал очень много читать. Спешил закончить работу. Сидел над книгами до глубокой ночи; не берег себя. Часто жаловался на боль в висках и сердце. — Голос у второй женщины взволнованный, ломающийся. — Я проснулась в полночь и услышала стон. Когда заглянула к нему в кабинет, он был весь в крови и без сознания. Я тут же вызвала вас. Он читал, когда это случилось, в кабинете горел свет…

— Не волнуйтесь, все будет хорошо, — успокаивает мужчина. — Ольга Юрьевна! Введите викасол. Да, да, для улучшения свертывания крови. А вы пройдите в другую комнату, успокойте детей. Вдруг они проснутся.

— Напрасно вы ее выпроводили. Она медработник и вполне могла бы помочь нам, — голос у девушки сух и спокоен.

— Запомните, Оля: в критическую минуту влюбленный медик всего навсего влюбленный человек.

— Давление падает… Кажется, сердце остановилось…

— Немедленно вводите адреналин… Закрытый массаж сердца! Дыхание рот в рот.

Его слегка знобило. Он почувствовал ту необычную легкость, которая всегда приходила к нему, когда он, хоть на мгновение, вырывался из плена алого плотного шара. И тут же — это длилось всего считанные секунды — к нему пришло просветление. Что с ним?.. Эти люди в белых халатах? Но опять он на холодном бетоне мостовой, в предутренней стыни северной ночи.