Франсуа Мориак - Конец ночи Страница 21

— Ну что же! Да, кое-что вы можете сделать для меня… Это очень просто: вы можете все… Но вы не захотите.

Жорж запротестовал с неподдельной горячностью. Он стоял, а Тереза, сидевшая на низеньком пуфе, по-прежнему машинальным движением откидывала волосы, обнажая лоб, на который Жорж старался не смотреть. «Нет, нет, она ничего не хочет ему сказать, к чему говорить?» Сделав громадное усилие, он опустился на колени у ее ног, так что лица их оставались на одном уровне. Теперь он видел Терезу совсем близко, смотрел как бы в лупу на эту изъеденную временем кожу. Взгляд оставался прежним, таким же прекрасным, каким Жорж его видел всегда. Но вокруг глаз, которые заставляли его столько мечтать, он открывал теперь целый погибший мир, никогда до сих пор перед ним не возникавший, — опустошенные берега мертвого моря.

— Если вы так настаиваете… Да, речь идет о Мари, — после некоторого колебания вновь заговорила Тереза. — Не волнуйтесь, я не стану вас ни о чем просить, кроме того, чтобы вы подождали, не действовали опрометчиво, предоставили все времени. Вы достаточно меня знаете. Я не такая мать, которая стремится «пристроить» свою дочь, ни тем более такая, которая ради счастья дочери пошла бы на унижение; да и кто поручится, что вы когда-нибудь дадите ей это счастье? Нет, это ради меня я вас прошу, умоляю вас… Не ради Мари, ради меня.

Она горячо настаивала: он один мог победить эту страсть разрушения, владевшую ею, эту способность, проявляющуюся помимо ее воли, эту исходящую от нее ужасную силу. Видя ее полные слез глаза, слыша ее глухой голос, он бормотал: «Да, я все понимаю… Я обещаю вам…» Если существовал в мире кто-либо, кого он никогда больше не хотел бы увидеть, то в настоящую минуту это, конечно, была дочь Терезы. Дочь Терезы! Именно то, от чего он хотел бы бежать… И тем не менее он повторял: «Не беспокойтесь о Мари…» Как мог он устоять перед такой мольбой?

— Это вас ни к чему не обязывает… Но я остаюсь при прежнем убеждении, что если у вас хватит терпения… Главное для вас (ведь я вас знаю, бедное мое дитя!) — это не любить, а быть любимым; необходимо, чтобы какая-нибудь женщина взяла вас под свою опеку; да, чтобы какая-нибудь женщина заботилась о вас в то время, как сами вы будете — и довольно часто — до безумия увлекаться другой… Видите, речь идет даже не о том, чтобы вы были верны Мари… Вы думаете, что она не примирится заранее с теми ударами, которые вы можете ей нанести? Нет, дело не в этом: ей нужно лишь, чтобы вы существовали в ее жизни, чтобы вы оставались в ней навсегда.

Говоря это, она приблизила к нему лицо, он чувствовал ее дыхание. И когда она взяла его за руки, он, стоя с опущенной головой, утвердительно кивнул ей; казалось, он порывался скорее уйти, и на этот раз уже Тереза удержи вала его на пороге, чтобы поблагодарить его и вновь услышать от него подтверждение, что он сдержит свое обещание. Она добавила, и в словах ее одновременно прозвучали приказание и мольба:

— Вы забудете об этой глупой лицейской истории.

Он спросил: «Вы думаете?» — и улыбнулся, как всегда, исподлобья, затем взялся за ручку двери. Но Тереза еще раз окликнула его:

— Выберите книгу в моем шкафу, любую, какая вам понравится, и оставьте ее себе на память!

— Книги!

Он пожал плечами и снова улыбнулся. В эту минуту Тереза, исчерпавшая все свои силы, уже не испытывала к нему ничего, что походило бы на любовь или хотя бы на нежность. Усилившаяся в левой стороне груди боль убивала в Терезе всякое чувство собственной вины, дорогой ценой придется ей заплатить за этот вечер и за целый ряд других вечеров! «Какая же я жалкая безумица!» Хорошо еще, что в такого рода делах обыкновенно не бывает свидетелей, и никто ничего не может рассказать о происходившем. Но ведь, в конце концов, она вы полнила свою задачу… Можно ли быть уверенной хотя бы в этом? Взяв опять юношу за обе руки, она посмотрела ему в глаза:

— Вы останетесь в жизни Мари? Останетесь? Вы это обещали? — страстно настаивала она.

Он открыл дверь и уже на площадке лестницы обернулся, чтобы ответить:

— Пока я буду жив…

Тереза, наконец успокоившись, закрыла дверь и вернулась в гостиную; минуту она стояла в раздумье, затем, быстро подойдя к окну, открыла его, распахнула ставни и высунулась в окно, во влажный сумрак ночи. Но балконы нижних этажей скрывали от нее тротуар. Она не увидела Жоржа Фило, она услышала лишь чьи-то удалявшиеся шаги: возможно, шаги Жоржа.

VIII

Нечего было и думать о том, чтобы лечь. Опершись на подушки, она продолжала сидеть в темноте; глаза ее были широко раскрыты, все внимание сосредоточено на том, чтобы справиться с удушьем. Было самое тихое время ночи. Малейший вздох, тоскливый или радостный, не остался бы незамеченным, думала она. Его было бы достаточно, чтобы нарушить молчание мира. Тереза старалась отдышаться, подобно балерине, прислонившейся к декорации во время антракта. Драма прервана, и без желания Терезы она не возобновится.

Трудно представить себе, что в этом ночном молчании скрыты тысячи страстных объятий и предсмертных агоний. Тереза думала, что добилась покоя, между тем она лишь временно вышла из игры. Но эта игра продолжалась без ее ведома где-то в другом месте. Тот, чьи удалявшиеся шаги она слышала в тишине пустынной улицы, возможно, тоже сейчас уже дома, в своей постели. А может быть, он пошел еще куда-нибудь. Она не задумывалась над этим вопросом, хотя не переставала думать о Жорже.

Как он был одет сегодня вечером? Он не умеет одеваться. Тереза старалась вспомнить цвет его галстука, недостаточно туго стягивавшего невысокий воротник. Ей припомнился особый взгляд, который она подметила у него в тот момент, когда голова его лежала у нее на плече и она, чтобы лучше его видеть, с ласковой улыбкой склонялась над ним, как мать над ребенком. Он же, не отвечая на ее улыбку, лишь пристально смотрел на нее глазами ночной птицы. И тогда она ясно увидела, что левый глаз его косит — слегка «подгулял», как сказали бы в Аржелузе. Что напоминала ей эта начинавшая отрастать борода, придававшая грязный вид его подбородку? Ах! Да… снимок в старом номере «Иллюстрасьон», мертвое лицо молодого испанского анархиста, убитого карабинерами… Она подумала, что Жорж мог бы сейчас быть подле нее, и в этом не было бы ни риска, ни преступления. Тереза слишком страдала, ее болезнь избавила бы их от жалких жестов любовного ритуала. Прижавшись к ней, он спал бы невинным детским сном. Ведь матери часто берут к себе в кровать детей, которых мучают тяжелые сны. Она же, защищенная болезнью и этим ощущением близости смерти, таящимся в груди, спокойно, без свидетелей, наслаждалась бы присутствием возле себя другого человеческого существа; хотя того, кем она любовалась бы, даже не было бы здесь, ведь сон есть отсутствие. Последнее бодрствование над спящим, последняя радость — странная радость, которая удовлетворила бы ее, но никому другому не была бы понятна… Ах! Зачем она так поторопилась прогнать его от себя во мрак ночи? Быть может, никогда больше не представится возможность хоть на мгновение испытать такое счастье… никогда больше!

Физическая боль стихала, дышать стало легче, и грезы Терезы мало-помалу переносились в другой мир, мир, заполненный людьми и вещами прошлого. В этом мире для Жоржа Фило нет места. Она обедает с мужем в квартире, на острове Сен-Луи, где она когда-то прожила несколько лет и куда он никогда не приезжал; Мари — уже взрослая — сидит между ними; Терезе хочется незаметно для Бернара и Мари уйти из-за стола; но Анна, наливающая в ее стакан вино, делает ей знак не двигаться; она же чувствует, что ей надо сделать что-то неотложное, — что именно, она не знает, — ей необходимо уйти…

Тереза внезапно проснулась; ей показалось, что уже наступило утро, но, повернув выключатель, она снова выключила свет. Бессонница ее не страшила: так чудесно иметь возможность думать о Жорже. Здесь, в этой таинственной области, созданной ее воображением, в мире грез и фантазий она по крайней мере не причиняет никому зла, никого не отравляет. «Но ведь он уже не принадлежит мне, — подумала она, — он принадлежит Мари…»

Она старалась больше не отделять их в своих мыслях: она представляла их вместе. И Тереза старалась отделаться от какого-то смутного стыда.

С чувством горького удовлетворения, с желанием бередить свою рану она сосредоточила все внимание на этом слившемся, двуликом образе. Нет, ночь пройдет незаметно в размышлениях над мирной жизнью двух нежных супругов, у которых есть дети, которые делят и горе и радость и доживают вместе до седых волос, до самой смерти; тот из них, кто умирает первым, лишь открывает путь другому, чтобы оставшийся в живых не страшился вечного сна. Тереза всегда сохраняла в себе эту способность до мельчайших подробностей представлять себе подобную жизнь, которая для нее самой навсегда осталась недоступной; ей казалось, что все возвышенное и значительное в повседневной жизни ускользает от тех, кто окунулся в эту жизнь, и хлеб насущный им приедается; лишь те люди, которые, подобно ей, навсегда лишены его, глубоко и тяжело переживают свой голод.