Сильви Тестю - Небо тебе поможет Страница 21

Ух.

Папа римский приехал в Лион, но ту часть города меж двух рек обогнул: он решил не искушать дьявола. Папа остановился в квартале Круа-Русс. Он посетил амфитеатр Трех Галлий, руины галло-римского театра.

Учась в школе, мы почти каждый год бывали там. Если хорошо приглядеться к каменным ступенькам, то можно понять, что они служили сиденьями. Сцены для артистов не было. Внизу, где ступеньки заканчивались, была круглая арена. Именно там показывали зрелище.

Один из школьных учителей нам объяснил, что в древности не было такого количества спектаклей для детей. И не актеры играли в спектаклях в этом театре без крыши. Это были мученики.

В амфитеатре Трех Галлий есть мемориальная доска, на которой указано, что здесь умерла святая Бландина. Лучшим зрелищем этого театра были пытки Бландины, погибшей в 177 году.

— Странно, что папе римскому нравятся подобные зрелища, — удивилась я тогда.

Выбрали маленькую лионскую девочку, чтобы она поцеловала папу римского. Теперь людей уже не мучили. Их выбирали, чтобы они целовали.

Мрачный тип вернулся! Он встал на то же самое место. Та же самая поза. Он вновь скрестил руки! Он вновь пристально на меня смотрит. Прищуривает глаза, как это делают близорукие люди. Его взгляд настойчив. В конце концов, это становится невыносимым! Если он плохо видит, пусть наденет очки! Нельзя пялиться на людей с такой настойчивостью!

Я решаю больше его не игнорировать. Я открыто смотрю на него. Показываю ему, что он может прекратить, так как я его уже увидела. Мое послание пропущено. Человек продолжает на меня глазеть. Он пересаживается! Он направляется в мою сторону. Он раскалывает нашу группу. Он внушает панический ужас. Он идет прямо ко мне. Он мне что-то говорит таким тихим голосом, что я ничего не слышу. Он протягивает мне руку для пожатия. По этому жесту я понимаю, что он, должно быть, произнес слово «здравствуйте».

— Меня зовут П.

У меня что-то с ушами или этот парень говорит беззвучно?

— Как? — переспрашиваю я.

Мрачный тип действительно очень суров и таинственен. Он повторяет мне фразу. Опять беззвучно.

— Мне жаль, но я ничего не слышу. Из-за шума поезда, — вынуждена была я сказать, чтобы он говорил громче.

Это ему неприятно. Вижу это по тому, как он вздохнул перед тем, как ответить. Я понимаю, что вся его таинственность растает, если он раскроется. С другой стороны, так как я ничего не слышу, то и разговор наш рискует закончиться очень быстро. В конце концов, я услышала, что его зовут Паоло.

Паоло — актер, который будет сниматься с нами 5 дней. Я немного успокаиваюсь. Это не сумасшедший. Это будущий партнер по актерской игре.

Паоло наклоняется к моему уху и почти шепчет. Меня раздражает эта навязанная близость. А все из-за того, что мрачный тип не потрудился говорить громче.

Остальные удалились. Они что-то обсуждают. Они говорят в звуковом диапазоне, великолепно подходящем для моих барабанных перепонок. Они смеются. Они знакомятся в хорошем настроении. А я остаюсь в неловкой ситуации с таинственным незнакомцем.

— Ты из Лиона? Не так ли?… в Лион, — нашептывает он мне.

Я заставляю его повторить.

Он жужжит громче.

Мне кажется, что я услышала, что он недавно переехал жить в Лион. Я понимаю, почему он направился прямо ко мне. Он учуял запах фрикаделек и горячих сосисок.

Внезапно я вспоминаю, что Лион — это город. Кроме моей семьи там живут еще и другие люди. Мне достаточно встретить лионца, чтобы понять, что я уже не жительница Лиона. Лионец делает меня настоящей парижанкой. В конце концов, я так мало знаю о своем городе детства!

— Вот кто должен знать приятные кафе и симпатичные ресторанчики, — говорю я в сторону Оливье, чтобы он вернулся.

Мрачный тип не интересен Оливье.

Мне тоже! Хотелось бы, чтобы он это понял!

Паоло живет в Пятом округе, я поняла это после нескольких попыток.

Как же это утомительно! Он не может говорить громче?

— Тебе нравится этот город?

Мне не удается избавиться от этого вибрирующего человека.

— Трудно найти друзей в этом городе, — говорит он мне.

Вот уже почти год, как он живет в Лионе. Он ни с кем не подружился.

«Конечно… Это печально… Однако ты немного раздражаешь», — хочу я сказать ему.

— Ты из Лиона?

Он еще раз задает этот вопрос. Делает вид, что сомневается. Он преследует какой-то свой интерес в нашем разговоре.

— Да… ну… я там выросла. Но вот уже десять лет я — парижанка, — говорю я, чтобы извиниться за аромат Эйфелевой башни и Больших бульваров, которые окружают меня.

Я сделала шаг к группе около бара. Паоло не из тех, кто так легко обрывает напряженный разговор.

— …Пятый.

Я не расслышала, но и не прошу его повторить. Кажется, он напомнил, что живет в Пятом округе. Я говорю вместо него. Я говорю достаточно громко, чтобы иметь возможность немного от него отойти. Я отказываюсь от той близости, которую он мне навязывает.

Я слабо себе представляю, что в Лионе есть не только кварталы Круа-Русс и старый Лион. Круа-Русс — это только небольшой квартал города. Круа-Русс с «его булыжником». Вспоминаю крутые мощеные улочки. Лион — большой город. Девять округов.

— Где ты жила? — спрашивает он меня.

— В Круа-Русс, — отвечаю я.

Я делаю второй шаг в сторону группы.

— А… Круа-Русс… Я бы с удовольствием там жил. Это очень дорого.

Я едва слышу.

Он перемещается одновременно со мной. Поезд движется. Мрачный тип постоянно касается меня. Этот парень выводит меня из себя. Не так-то легко от него ускользнуть!

Я не предоставляю Паоло больше возможности сказать мне что-либо еще. Он слишком меня нервирует, когда говорит. Все равно я ничего или почти ничего не слышу. Решаю вернуться в свой вагон.

Я встречусь с остальными позже.

Разговор о Лионе обрывается.

— Жаль, но мне уже надо идти, — говорю я наконец Паоло.

Оставляю мрачного типа одного.

Возвращаюсь на свое место.

Смотрю в окно. Пейзажи мелькают один за другим.

Круа-Русс стал шикарным кварталом. Я едва ли могла это понять во время моих слишком коротких визитов.

Круа-Русс и его коллеж Морель. Коллеж Морель и его очень плохая репутация. Коллеж Морель попал в разряд школ для трудновоспитуемых подростков. Коллеж получил свое название от площади, на которой он находится. Коллеж Морель, площадь Морель.

Моя тетя, самая младшая сестра моей матери, тоже училась в этом коллеже. Мои две сестры и я попали туда после начальной школы.

В коллеже Морель, когда учителя делали перекличку, они иногда искажали имена и фамилии. Карлос Санчес, Мария соль Гарсия, Зербиб Мхенана, Саид Сидум, Зохер Бенкаллиль, Марсель Шекрун, Сильви Тестю, Брюно Сантини, Орели Верисель… Круа-Русс был тогда простонародным кварталом.

Двор коллежа Морель был похож на крутые улочки Круа-Русс. Все цвета эмиграции. Все религии, в которых никто толком не разбирался.

Кроме моей матери, матери Люси и нескольких редких исключений, все остальные матери говорили по-французски с акцентом.

После диктанта по французскому языку наиболее часто произносимыми фразами были: «На каком языке ты говоришь дома?» — и: «Нужно сказать твоим родителям, чтобы они говорили с тобой по-французски». Над этой фразой смеялись в школьном дворе. Смеялись потому, что представляли себе матерей, пытающихся говорить по-французски. Для некоторых учеников лучше было забыть об этой идее. Если бы матери учеников коллежа Морель должны были обучать французскому языку своих детей, многие из них не смогли бы закончить даже начальной школы.

«Квартал Круа-Русс стал очень дорогим». Больше никто не шатается по площади Морель. Они переименовали коллеж: теперь он называется коллеж Франсуа Трюффо.

— Вы были знакомы? — спрашивает меня Жози, возвратившись в наш «клуб четырех кресел».

— Нет.

— Странно, он говорит, что жил рядом с местом, где находится мой загородный дом. Это совсем маленькая деревушка. Я его никогда не видела…

В течение последующих двух часов я сожалела о том, что съела сэндвич. Тошнота не покинула меня. Я сидела против движения поезда. Сказала Жози, что у меня наверняка гастрит. Муж Жози съел три сэндвича. «У него нет гастрита, это точно», — подумала я.

Он тоже сидел против движения поезда и, казалось, был в прекрасной форме.

~~~

Боль в желудке стойкая! Она меня не покидает. Врач, которого мы вызвали на съемочную площадку, должно быть, ошибся в диагнозе. Уже шесть дней я принимаю выписанные им лекарства. Мой желудок постоянно выворачивается наизнанку.

А теперь добавились и новые проблемы.

Я разваливаюсь.

— У тебя болит живот? — все время спрашивала меня Жози.

— Ох… — морщилась я.

Она видела, что я ничего не могу поделать с этой болью. Вчера она мне рассказала, что у одной актрисы, с которой они вместе снимались в каком-то фильме, была такая же проблема. Ее отвезли в больницу. Через час все прошло.