Дмитрий Добродеев - Возвращение в Союз Страница 21

— Ну что, резвиться будем?

— Повременим!

— Тогда держись! — пахан достал топор, проверил лезвие. — Заточен в самый раз.

Я с грохотом рванул по лестнице, ведущей на чердак. Закрылся на крючок и привалился спиной к двери: «Уф, пронесло»!

…Удар пришелся по плечу. Топор пробил фанеру, задел ключицу. Сперва решил погибнуть на этой даче, чтоб никогда… Однако воля, упрямая как мир, сказала: надо жить! И я придвинул шкаф к двери…

…Дверь разлеталась в щепы, однако шкаф держал. Я подбежал к чердачному окну, взглянул во двор: кусты, осенний снег и за забором — темная чащоба леса. Сел на окно, перекрестился, шепнул заветные слова и выпрыгнул наружу.

Кусты смягчили падение, однако ногу вывихнул. Прихрамывая, побежал к забору. Почти перевалил в тот самый миг, как с диким лаем принеслась овчарка-Лида. Вцепилась в пятку, прогрызла сухожилие. Роняя капли крови, я удалился в лес, уже оттуда увидал: пахан с топориком в проеме чердачного окна и жуткий мат разносится по Подмосковью.

Лес, реденький. Какие-то таблички на деревьях. Подтягивая раненую ногу, я пересек нетоптаную полосу, заметил огоньки. Поселок городского типа, весь обнесен забором. На проходной — вахтер в дохе и с автоматом. Я подбежал, хотел уже сдаваться, однако вахтер почтительно согнулся и пропустил меня: «Добро пожаловать, Иван Дементьевич…»

Иван Дементьевич? Но я уже внутри. Мое внимание привлек невзрачный домик на краю поселка. Собрав в комок последние резервы, я подбежал, нажал на дверь. Дверь отворилась, я очутился в темном, жарко натопленном пространстве. Чуть не упал, но тут меня обвили чьи-то руки и на устах запечатлелся поцелуй.

— Иван Дементьич, ну почему так поздно? — она прижалась высокой грудью, толстым животом.

— Постой, постой, — хотел я воспротивиться, но тут ее рука скользнула ниже, и я растаял.

— Параша, — сказал я сам не своим голосом и осекся, — постой-ка, где же мы?

Щелкнул выключатель. В чуть желтоватом свете лампочки увидел: икону, «Огонек» со Сталиным, кровать с двойной периной. Отрывной календарь висел по праву руку. Сегодняшний день обведен был красной рамкой — 23 февраля 1953 года

— день рождения Красной Армии.

Параша стянула с меня унты, драповое пальто с каракулевым воротником, и я остался — в кителе со Звездой Героя Соцтруда и в галифе со штрипками. Однако на правом носке зияла дырка и сохранялась физическая боль — как память.

Она упорно тащила меня к кровати, и там был вынужден оседлать ее как был — при кителе и галифе и красных звездах. Параша выгнулась дугой и положила икры мне на плечи. Впадая в остервенение, я начал терзать ее. В каком-то совершенно непонятном месте, в неясном времени. Грудастую и сдобную, каких любили командиры производства.

Раздался телефон: «Послушай, Тимофеев, мать твою, пока ты с бабами, что у тебя там на объекте? Ведь там ЧП, ты понимаешь, мать твою, ЧП!»

Я враз оцепенел, покрылся холодным потом. И вспомнил: «Я — Тимофеев, директор КБ-140. Сегодня — в день Красной Армии — должна произойти какая-то загвоздка. Возможно, даже с непредвиденным исходом». — Я наскоро оделся, выбежал на улицу.

На улице — мороз, снежок скрипит под унтами. Сквозь перистые облачка — печальная и бледная луна. Реактор громадой высится над лесом. Отсюда — не докричишься, не дозовешься. Секретный городок «Энтузиасты» затерян в рощах Подмосковья…

Прошел одну, вторую вахту. Охранники в бекешах брали под козырек (я был, видать, большой начальник). В дезактивации я наскоро переоделся, в халате белом и пластиковых сапогах ворвался к пульту управления и обомлел: два главных инженера — Панфилов и Панкратов — сидели на своих местах не шевелясь, с открытыми глазами. Их лица выражали вечное спокойствие.

— Сдается, тут смертным духом пахнет! — я выругался, посмотрел на счетчик: 5000 кюри! — Потом нажал на кнопку оповещения. Завыла сирена. Раздался топот ног.

— Включить водную систему охлаждения, отрезать источники энергии, произвести замер на всех участках! — громадный, лысый, в белом халате, я отдавал приказы и чувствовал, как электроны пронизывают упитанную плоть.

ВСЕГДА ГОТОВ

— Иван Дементьевич! — неслось из матюгальника. Иван Дементьевич не отвечал. Глаза, застывшие в невыразимой муке бытия. Задание Правительства — неужто сорвано? Все явственнее ощущал: стремительный бег электронов сквозь плоть.

Рукой Иван Дементьевича я написал последнюю записку: «Товарищ Берия! На вверенном мне Партией объекте произошла авария. Причина, очевидно, в системе водяного охлаждения, а также в нашей российской халатности. Товарищи Панфилов и Панкратов уже убиты наповал проклятой радиацией. Я чувствую, что скоро последую за ними в царство Маниту. Прошу вас считать меня исполнившим свой долг до самой до последней капли детородного семени!» — затем, поднявши тело грузное, направился в дезактивацию — помыться перед предстоящей панихидой.

Вошел, разделся, снял белый накрахмаленный халат, резиновые сапоги, китель со звездой, прошитые небесно-голубыми лампасами галифе, портянки, затем — подштанники, нательную рубаху, все. Остался как на заре творения. Ступая корявыми, вошел в сверкающую кафельную душевую, пустил на полную.

Под струями воды почувствовал: стекает жизни грязь. Подумалось: сей ритуал — мирского очищенья — прекрасен. Мурлыкая «Каховку», прикрутил все краны, пошлепал в предбанник.

На лавке передо мной — сатиновые синие трусы, сандалии, футболка и красный галстук.

— Что за символика, что за магическая сила? Ведь это — на подростка! Однако — впору пришлось. Пошлепал сандалетами по полу, поправил красный галстук, толкнул ногою дверь, чуть не ослеп: прямые восходящего в глаза и визг девчат: «Чего так долго мылся, пионер?»

Я опустил свой взор: на узенькой груди болтался красный галстук, на голенастых ножках — синие трусы. Девахи загалдели: «А ну-ка, пионер, давай копнить! Раз мужики на фронте, теперя вы за старших!»

Пошел копнить. Амбар. Здесь пахло сеном и пряным женским потом. Бригада комсомолок. Они бросали вилами с телеги на чердак. Я вылупил глаза: какие аппетитные! Грудастые, задастые и — молодые. Продолговатый юношеский член напрягся и оттопырил сатиновые. Я взялся неумелыми руками за вилы, цепнул охапку сена, подкинул и упал. Девчата покатились со смеху.

— Не так цепляешь! — рябая Нюра подошла, прижалась сзади и показала, как. Ее тугая грудь заколыхалась на моем плече. Другая подбежала: «Эй, пионер, что у тебя в трусах?» — и хапнула за красную морковку.

С испугу я попятился, а девки прыгнули, стащили пионерские трусы, и Нюра шлепнулась коровьим задом на неокрепший еще отросток.

Тут что-то обожгло и брызнуло с конца. Я всхлипнул: «Что это?» Девчонки рассмеялись: «Теперь ты вроде как мужик, ты можешь. Ты можешь баб осеменять, ты слышишь, пионер?»

Трясясь, я натянул повыше синие трусы и вышел из сарая: яркое августовское солнце 41-го года вновь ослепило зены. На телеграфном столбе висел плакат: «Насадим гадину фашизма на штык истории!»

Раздались выстрелы. Истошный крик: «Пускай коров наружу!» Буренки мыча бежали по шоссе. В смоленском небе — немецкий самолет, свист пуль, разрывы фугасных бомб.

Со мною поравнялся армейский автомобиль. Усталый красный командир, рука на перевязи, сказал мне: «Боеприпасы есть, винтовки есть, а воевать, бляха-муха, некому!»

Я подбежал, взял трехлинейную винтовку, промасленную упаковку патронов, гранаты и был таков.

Залег в кустах, стал ждать. Багровое светило достигло зенита. Безжалостно палило в пионерский чуб. На нос упала капля пота. Девчонок не было: они, видать, уже угнали скотину на восток.

Чу, показалась колонна немецких автомашин! Вздымая пыль, захватчики неспешно продвигались нах остен. Грузовики, мотоциклеты, танки, а впереди — армейский бронированный автомобиль.

С шофером рядом — офицер, стоял, водил биноклем по Смоленщине.

Я долго целился, потом нажал курок. Немецкий офицер упал, взмахнув руками. Колонна остановилась. Фашисты чесанули пулеметной очередью.

Фонтанчики взрыхлили землю на обочине. Тогда я взял гранату, сорвал чеку и зафинтил ее в автомобиль. Над местом взрыва поднялись клубы дыма.

Я отбивался до последнего. Но кончились патроны, и пионер поднялся во весь свой незаметный рост и в рваных сатиновых трусах и опаленном пионерском галстуке шагнул навстречу проклятым оккупантам: «На, хочешь мяса пионерского?»

Фашисты удивились, забрали в ближайшую избу и учинили форменный допрос. Особенно старался постигнуть тайну пионера полковник СС Детмользен, он нервно курил за сигаретой сигарету и спрашивал: «Неужто у вас все дети такие?»

На все его вопросы я отвечал простым, как правда: «Пошел-ка ты на хутор, бабочек ловить!» Полковник почесал в затылке, сказал: «Послушай, мальчик! Великий рейх раскинется на ареале от Белого до Каспия. Что ждет там вашего собрата? Евреев, хазаров, цыган и прочих кочевых народов вестимо ждет полная репатриация. На склоны Гималаев. Особо встает вопрос с Россией. Кто вы? Европа или Азия? Ведь если вы не с нами, то вас придется выслать за Урал. А между Европой и Азией поставить великую заграду».