Евгений СТЕПАНОВ - Застой. Перестройка. Отстой Страница 21

Нередко он удивлялся, находясь в десятой комнате:

– Как это некоторые мужики снимают хату для того, чтобы трахаться! Я понимаю – водку пить! Для этого дела можно и трехкомнатную квартиру со всеми удобствами снять. Но для секса… Нет, не понимаю.

Наступил час дня, и сотрудники разбежались по своим делам.

Я побрел на Тверской бульвар, где подрабатывал дворником в Литературном институте имени А. М. Горького.

Работать в Литературном институте дворником мне было не напряжно. Участок небольшой – я трудился на полставки. Подметал территорию возле спортивной площадки и гаражей. Научился делать метлы из прутьев, работать скребком и долбить зимой лед ломиком. Полставки дворника составляли тридцать два рубля. И они были совершенно не лишние. Сто тридцать пять (в музее) и тридцать два (в институте) – в итоге сто шестьдесят семь. На эти деньги уже можно было как-то существовать.

Огромный плюс моей работы в Литературном институте заключался в том, что в моем распоряжении находилась собственная дворницкая. Фактически отдельная квартира с туалетом и умывальником в центре Москвы – на Тверском бульваре! Я там любил просто посидеть, почитать, посочинять стихи.

Зарплату я получал вместе со всеми остальными сотрудниками института. Почетно и даже как-то неловко было стоять вместе за получкой с Евгением Ароновичем Долматовским (его я очень уважал за фильм «Добровольцы»), Львом Адольфовичем Озеровым, которого злые языки называли «сыном Гитлера», Константином Александровичем Кедровым.

В этот день я быстренько подмел свою территорию, почистил урны и полчасика успел почитать в дворницкой детективный роман «Нет орхидей для мисс Блендиш» моего любимого Чейза.

Шульц с Дубовой направились обедать в ВТО, Бедолагин и Ерошкин заняли очередь в соответствующий, ласкающий глаз и обоняние отдел Елисеевского магазина…

После обеда Серега Мойшевой притащил в музей гороскоп. У нас появилось новое увлечение – мы начали этот диковинный предмет очень научно изучать! В основном изучали друг друга. И, например, зав. отделом научной пропаганды задастая Оленька Папина была беспощадно разоблачена! Папина всегда и всем утверждала, что она по гороскопу – козочка, «стройная, миниатюрная, эффектная козочка», но, как установила суровая, но справедливая Дубова, завидующая Папиной из-за ее должности, – Ольга Васильевна оказалась лошадью!

– Ха-ха, – смеялась Наташка, вчитываясь в гороскоп, – а Папина-то лошадь! Здоровая, мощная кобыла!

Затем все долго и упорно хохотала над тем, что Ерошкин – змея, и над тем, что многое из приписываемого змеям совпадает с ленькиным характером. Ну, прямо один к одному.

Через неделю завхоз Сонька-Помойка (Зоя Давидовна Рогова, она же Зоя Давиловна и главный враг научных сотрудников, так как все время приставала с требованием, дипломатично высказанным в форме просьбы чем-то помочь технику Сашке Никодимову, ее помощнику) притащила сонник и брошюру «Как на человека влияют магнитные бури?» И опять у нас появилось новое увлечение.

Сладострастная Наталья Семеновна постоянно приносила различные эротические книжки, типа индийской «Ветки персика», и нахально, требовательно заставляла меня и других сотрудников перепечатывать этот мудрый поэтичный труд.

На горе сладострастной Дубовой никто этого делать не хотел, а сама она, как всегда, ленилась. Увы, никто из комнаты номер десять особливым трудолюбием не отличался. Почитать книжонку – пожалуйста, но печатать – извини, подвинься. …Наташа и Настя опять уехали в Кубиковск – они туда ездили каждые три месяца. Я остался один. Скучал без них, рассказал даже об этом Дубовой.

Она почему-то обрадовалась.

– Да брось ты грустить, Жарков, – защебетала Наташка, – надо нам всем развеяться. У меня вон муж вообще в армии. Я его уже год не видела.

Развеяться – так развеяться. Мы наметили вожделенный тлетворный план: Наташка берет подругу и пожрать, мы с Виталием затариваемся, и все вместе едем в родные шульцевские Мытищи.

Задумано – сделано.

Пили долго и упорно. Но все равно другая девчонка – Леночка – Шульцу не понравилась.

– Жарков, Дубова, – плакался друзьям-коллегам Виталий, когда Леночка вышла в туалет, – ну не могу я с ней лечь! Совокупиться с ней – это тоже самое, что заниматься скотоложеством – настолько она похожа на какого-то зверька. Барсучка, хорька? Не пойму. Но спать с ней не буду.

Шульц надул, как дитя, губы. Мы с Дубовой тоже загрустили. Но потом решили, что просто Шульц мало еще выпил, и все подливали ему и подливали, не забывая, впрочем, и о самих себе. В общем, мы прилично окосели.

Видя, что половая активность Шульца по мере возрастания степени его опьянения не увеличивается, мы с Дубовой сами удалились в отдельной комнате и… неожиданно для самих себя стали бурно целоваться. Постепенно мы разоблачались от ненужных предметов туалета и в скором времени не заметили, как оказались совершенно без всего. Но когда нужно было делать главный решительный шаг, Наталья Семеновна почем-то отвергла меня, мотивируя свой отказ следующим образом:

– Жарков, а ведь мы грешим! Ты женат, я замужем… Нет, нет, не могу перешагнуть психологического барьера!

– Ну разочек-то можно, – настаивал я.

– Нет, не могу перешагнуть психологического барьера! – продолжала Наташка.

– Нет, так нет, – сказал я. И поспешно стал одеваться.

– Ах, ты такой, да? – Обиделась Наташка. – А я, может быть, сейчас как раз и захотела.

– Наташа, ты знаешь, я подумал и понял, что ты права. Давай лучше останемся друзьями.

Она капризно насупилась и пробормотала:

– Отвернись, я буду одеваться.

Мы разъехались по домам.

Утром на работе все, как ни странно, решили, что вечер удался.

Каждый пришел к такому выводу самостоятельно, совершенно не сговариваясь друг с другом. И оказалось, что все к лучшему. Я даже очень радовался, что не совокупился с Дубовой. Во-первых, я люблю только свою жену, а во-вторых, в раздетом виде Наталья Семеновна выглядела гораздо менее эффектно, чем в одетом. У нее зиял огромный уродливый шрам на животе. Я допер, наконец, почему Шульц от нее отказался наотрез и все время подыскивал ей каких-то новых дружков, заменителей собственного гордого еgo. Об одном из них следует рассказать особо.

Николай Николаевич Николаев, тройной Николай, был намного младше Шульца. Однако они дружили. Раньше вместе работали на ниве просвещения в Индустриальном техникуме. Сеяли разумное, доброе, вечное.

Николай Николаевич был парень неплохой, но отличался сексуальными маниакальными наклонностями. Всю свою жизнь он только и делал, что совокуплялся. И даже вел подсчет соблазненных им женщин. Когда Николаю Николаевичу исполнилось двадцать шесть лет, эта цифра перевалила за четыре тысячи. А свою первую женщину (ей было двадцать восемь) он поимел в розовом двенадцатилетнем возрасте.

Жил Николай Николаевич один, в центре Москвы, на Остоженке, в коммунальной квартире с одной соседкой, которая (только она одна) портила ему нервы, отравляла жизнь, мешая делать то, что не делать этот молодой человек не мог.

С нехорошей (потому что хорошая) соседкой он находился в состоянии острой, непрекращающейся идеологической ссоры. И, возможно, поэтому писал грустные лирические песни и жалостливо исполнял их под гитару всем своим гостям. Песни и впрямь были очень душевные, трогательные, сентиментальные. Все больше о платонической любви и настоящей, «железной» дружбе. (Правильно замечено: многие развратные люди пишут сентиментальные, трогательные песни.) С Николаем Николаевичем и хотел свести Шульц надоевшую ему Наталью Семеновну. Он чувствовал себя в долгу и перед Николашей, и перед Наташей, которой он давно обещал предоставить в личное пользование нового свеженького жеребчика.

– Они же созданы друг для друга, Дубова и Николаев, – рассуждал Шульц в беседе со мной.

И вот, наконец, дело свершилось. Вечером в субботу (рабочий день в музее) друзья оказались в кафе «Перекоп». Сначала в заведение поехали Шульц, Ерошкин и Николаев – они направились занимать места. А мы с Дубовой подъехали попозже – у нас на поздний час были расписаны группы.

Наташа произвела на Колю ошеломляющее впечатление. Он говорил Шульцу, когда товарищи выходили в курилку перекурить:

– Чего ты мне лапшу на уши вешал, что она страшная, как смерть?! Наташка прекрасна! Томный взгляд, чувственный рот! Чудо! Да я на ней женюсь! И навсегда!

Вообще Коля за свои двадцать шесть был женат трижды. Да и к тому моменту он еще не разошелся со своей последней женой. Дело лежало в суде.

В тот вечер Наташа и Коля долго танцевали и даже страстно в танце целовались.

Ленька напился и восхищался Николашей:

– Какой классный парень, наш человек, сразу к Дубовой пристроился, не побрезговал… Наш человек, красавец!