Ивлин Во - Незабвенная Страница 21

Она молчала. Деннис и не ожидал, что его слова произведут на нее такое глубокое впечатление.

- Ну, мы приехали,- сказал он наконец, остановившись перед домом, где она снимала квартиру. Он знал, что всякое проявление мягкости сейчас неуместно.- Вылезай.

Эме ничего не сказала и вначале даже не двинулась с места. Потом она прошептала:

- Ты мог бы освободить меня.

- Да, но я не хочу.

- Даже если я совсем забыла тебя?

- Но ведь ты не забыла.

- Забыла. Когда я отворачиваюсь, я даже не могу вспомнить, какой ты. А когда тебя нет, я совсем о тебе не думаю.

Когда Эме очутилась одна в железобетонной клетке, которую она называла своей квартирой, на нее набросились все демоны сомнения. Она включила радио, безрассудная буря тевтонской страсти захватила ее и вынесла на крутой обрыв безумия, потом музыка вдруг оборвалась. "Мы передавали музыку по заявке компании "Кайзеровские персики без косточки". Помните, что ни один другой сорт персиков, из поступающих в продажу, не гарантирует ни столь полного отсутствия косточек, ни столь высокого качества. Только покупая кайзеровские персики без косточек, вы покупаете полновесную, сочную персиковую мякоть без всяких посторонних…"

Она сняла телефонную трубку и набрала номер мистера Джойбоя.

- Пожалуйста, ну пожалуйста, приезжайте. Я так мучаюсь.

В трубке слышался оглушительный гвалт человеческих и нечеловеческих голосов, и среди этого гвалта тихий, слабый голос повторял:

- Погромче, роднуля-детуля. Не совсем понял.

- Я так несчастна.

- Я совсем тебя не слышу, роднуля-детуля. У мамули новая птица, и мамуля учит ее разговаривать. Может, мы просто отложим наш разговор на завтра?

- Пожалуйста, дорогой, приезжайте сейчас, вы могли бы?

- Что ты, детуля-роднуля, конечно, я не могу оставить мамулю в первый вечер, когда у нее новая птица, как можно? Каково ей будет, подумай! Сегодня у мамули большой праздник, детуля-роднуля. Я должен быть с ней.

- Это касается нашего брака.

- Ну да, детуля-роднуля, это понятно и где-то естественно. Целый ряд небольших проблем и вопросиков. Утро вечера мудренее, детуля-роднуля. Тебе надо выспаться хорошенько.

- Я должна вас увидеть.

- Ну-ну, детуля-лапуля, папочка будет строгим. Сейчас же сделай, как велит папуля, а то папуля не на шутку рассердится.

Она повесила трубку и снова прибегла к высокой опере, лавина звуков захватила и оглушила ее. Это было нестерпимо. В наступившей затем тишине сознание ее стало понемногу оживать. Телефон. В редакцию.

- Я хочу поговорить с Гуру Брамином.

- А он по вечерам не работает. Очень жаль, но…

- Это очень важно. Вы не могли бы дать его домашний телефон?

- У нас их двое. Какой из них вам нужен?

- Двое? Я не знала. Мне нужен тот, который отвечает на письма.

- Это мистер Хлам, но он у нас с завтрашнего дня не работает, да и дома его в это время все равно не застанешь. Попробуйте позвонить в "Салун Муни". Там наши из редакции чаще всего сидят вечером.

- Его действительно зовут Хлам?

- Так он, во всяком случае, мне говорил, рыбонька.

Мистер Хлам был в тот день уволен из газеты. Этого события давно ждали все сотрудники редакции, кроме самого мистера Хлама, и вот теперь он излагал историю о том, как его предали, в разных питейных заведениях, где ее выслушивали безо всякого сочувствия. Бармен сказал:

- Вас к телефону, мистер Хлам. Сказать, что вас нет? В его теперешнем состоянии мистеру Хламу казалось вполне вероятным, что это звонит его редактор, исполненный раскаяния. Он потянулся через стойку бара за трубкой.

- Мистер Хлам?

- Да.

- Наконец-то я вас разыскала. Это Эме Танатогенос… Вы меня помните?

Еще бы ему было не помнить.

- Конечно,- сказал мистер Хлам после продолжительной паузы.

- Мистер Хлам, у меня большое несчастье. Мне нужен ваш совет. Вы помните того англичанина, о котором я вам писала?..

Мистер Хлам поднес трубку к уху своего собутыльника, ухмыльнулся, пожал плечами, потом положил трубку на стойку, закурил сигарету, выпил и заказал еще. С замызганной деревянной стойки едва доносилось взволнованное бормотанье. Эме потребовалось довольно много времени, чтобы изложить суть своих затруднений. Затем поток звуков оборвался и сменился прерывистым, всхлипывающим шепотом. Мистер Хлам взял трубку.

- Алло… Мистер Хлам… Вы слушаете? Вы слышите меня?.. Алло.

- Ну-ну, рыбонька, что там?

- Вы меня слышали?

- Конечно же, прекрасно слышал.

- Ну и что… что мне теперь делать?

- Что делать? Я тебе скажу, что делать. Садись-ка ты в лифт и поезжай на самый верхний этаж. Подыщи окно поудобнее и прыгай. Вот что тебе остается.

Послышалось тихое, сдавленное рыдание, а потом спокойное:

- Спасибо.

- Я сказал ей, чтоб она совершила прыжок в высоту.

- Слышали.

- А что, скажете, я не прав?

- Тебе видней, друг.

- Бог ты мой, с такой-то фамилией!

В ванной Эме, в шкафчике среди инструментов и химических препаратов, столь необходимых для женского преуспеяния, лежал темный тюбик со снотворным, столь необходимым для женского отдохновения. Эме проглотила огромную дозу, легла и стала ждать, когда придет сон. И он пришел наконец, вторгся бесцеремонно и грубо, без предупреждающей сонливости и обволакивающей неги. Не было блаженного прилива, осторожного прикосновения, приподнимающего и несущего куда-то освобожденный разум. Без двадцати десять Эме уже снова лежала без сна, безутешная в своем горе, с мучительной болью, сжимающей виски, потом слезы выступили у нее на глазах, она зевнула; потом вдруг стало двадцать пять минут шестого, и она снова лежала без сна.

Еще не начинало светать; небо было беззвездное, а пустынные улицы залиты огнями. Эме встала, оделась и вышла из подъезда на свет дуговых фонарей. Короткое расстояние от своего дома до "Шелестящего дола" она прошла, никого не встретив. Золотые Ворота запирали после полуночи, но для ночной смены обычно оставалась незапертой боковая калитка. Эме вошла в калитку, и знакомая дорога привела ее к возвышению у церквушки Олд-Лэнг-Сайн. Здесь она села на скамью и стала ждать рассвета.

Душа ее была теперь совершенно спокойна. Неизвестно где и неизвестно как обрела она утешение и совет в глухой час непроглядной ночи; быть может, она связалась с духами своих предков, того нечестивого и одержимого племени, что, покинув алтари старых богов, садилось на корабли и пускайтесь по свету, гонимое неведомыми страстями по неведомым улочкам среди неведомых варварских языков и наречий. Отец ее посещал храм Истинного Евангелия, мать пила. Аттические голоса пророчили Эме более высокую участь; голоса, прилетавшие издалека, из другого века, пели ей о Минотавре, что в нетерпении бьет ногами в самом конце подземного лабиринта; нежно шептали ей про тихую водную гладь у Беотийского побережья, про вооруженных воинов, что стояли молча безветренным утром, про флот, недвижно застывший на якоре, про Агамемнона, отвращавшего свой взор; говорили ей об Алкестиде и гордой Антигоне.

Восток светлел. В круговращении суток только первые, самые ранние часы остаются незахватанными людьми. В этой части континента встают поздно. Эме, застыв в экстазе, наблюдала, как бесчисленные статуи, едва мерцавшие в полумраке, начинают белеть, как все четче проступают их очертания, а серебристо-серый покров лужаек становится зеленым. Теплый луч коснулся ее. И тогда все близ нее и дальше по склонам, насколько хватало глаз, превратилось в пляшущее море света, в миллионы крохотных радуг и язычков пламени. Это дежурный в своей будке повернул рычажок орошения, и вода брызнула из бесчисленных отверстий укрытой от человеческого глаза системы труб. Появились садовники с тачками и садовыми инструментами и разбрелись по своим делам. День наступил.

Эме быстро спустилась по усыпанной гравием дорожке к зданию похоронной конторы. В приемной дежурные ночной смены пили кофе. Они взглянули на нее без всякого любопытства, когда она молча проскользнула мимо них: срочную работу выполняли здесь в любое время суток. Эме поднялась в лифте на верхний этаж. Там царила тишина и не было никого, если не считать накрытых простынями покойников. Она знала, где искать то, что ей было нужно,- широкогорлую синюю бутылочку и шприц. Она не писала прощальных писем, ни у кого не просила прощения. Она далека была сейчас от обычаев общества и обязательств перед людьми. Оба героя - и Деннис, и мистер Джойбой - начисто стерлись в ее памяти. Речь шла о ней самой и о божестве, которому она служила.

То, что она выбрала для инъекции стол мистера Джойбоя, было чистой случайностью.

Глава Х

Мистер Шульц подыскал на должность Денниса какого-то молодого человека, и последняя неделя, проведенная Деннисом в "Угодьях лучшего мира", ушла на то, чтобы посвятить его в секреты производства. Это был очень способный молодой человек, живо интересовавшийся что почем.