Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни Страница 22

На грациозном запястье, будто выточенном из эбенового дерева, красовался серебряный браслет, искусно переплетенный из тонких полосок, словно кожаных ремешков. Он впервые видел так мастерски изготовленное изделие. Кузнецы в Аире тоже делают чудеса.

На груди ее покоился амзад. Рисунки при таком бледном свете разобрать было нельзя — слишком часто набегали пылевые облака, но слой кожи казался плотным, наверное — двойной, он обтягивал небольшой яйцевидный корпус инструмента. Размер амзада был немного меньше обычного, а звук тоже был необычен — под стать всей раздававшейся мелодии. Сердце горело — он обонянием чувствовал запах горелого! Его шатало, в ушах раздавался голос райской птицы, напевавшей из кущ:

«Лишь те живые,что не владеют стадами верблюжьимиЛишь те живые,что обладают живыми душами!А хлеб насущный ты будешь есть,доколе в теле дух жизни есть»[126].

Голос его расколол небеса, и джинны на Идинане вздрогнули и прислушались. Заголосили феи в пещерах Тадрарта, заплясали гурии в неведомом райском саду…

Зараза расползлась, тела благородных мужей запылали огнем. Воцарилась полная тишина, даже старики напрягли слух на брошенном всеми холме. Дети затаили дыхание, прижавшись к матерям.

Ноготки принцессы продолжали грациозно перебегать по божественной струне — такой натянутой, чувственной, тонкой… Опьянение терзало его, сердце разрывала сдавленная, давняя тоска по неведомому. В мелодии его звучали страсть и нетерпение — найти, открыть тайну Сахары и жизни.

Удад еще раз подал голос в ответ на слова обратившейся к нему неведомой птицы:

«О мир, сотворенный для тяготи для обмана!Бремя твое не вынести никому,кроме Идинана.Он один встречает ветры ибури без страха.Ни во что не ставя пустую чалмуиз праха!»[127]

Уха качнулся. Следом за ним согнулись Ахамад и трое послушников. Каждый издал из груди глубокий сдавленный вздох, обращая к небесам жалобу на неизбывную тоску и черствость одиночества в бескрайней Сахаре Аллаха. Но Удад воссылал свою пронзительную, смертную печаль еще выше. Она достигла вершин, воспарила над ними, витала в звездном просторе.

Он не видел чистых как роса капель, проступивших в глазах замершей и словно застывшей принцессы. Они скатились на чудесный инструмент, а нервные жаждущие пальцы не остановились — продолжали рвать, словно стремились стереть в порошок совсем истомившуюся струну. Звуки грянули ввысь, прямо к райскому пению. Эта музыка и голос сливались порой воедино в божественной суре, разрывая сердца и заставляя слезы литься от неиспытанного никогда ранее восторга, а порой — амзад отступал, отдавая простор голосу, исходившему из райского сада. Все менялось до наоборот — голос вдруг затихал, оставляя пространство своему чарующему двойнику — бессловесному звуку. Никто во всей Сахаре не знал, почему это одно пение может совершать такие чудеса — повергать во прах величавость аристократов и расплавлять стыд чистых невинниц. Пропадала пропадом гордыня, испарялись обряды и условности. Непримиримые обращались друг к другу, рыдали девушки и госпожи.

И вдруг… он вскочил на ноги!

Вся равнина дрожала, шаталась, издавая в пожаре сдавленные, мучительные вздохи. Удад двинулся по направлению к горе, но дервиш преградил ему путь. Тупо встал перед ним и, отирая тыльной стороной ладони слюну с губ, произнес:

— Ты обещал взять меня с собой в горы и солгал мне. Научи меня, ради Аллаха, пению. Я тебе все прошу, ничего не спрошу, если ты меня только обучишь пению!

…Что это за напасть — слушать болтовню дервиша после того, как преступил порог Неведомого и сделал первый глоток из родника тайн?..

7

Он попал с ним в трудное положение в людской толчее. Полная луна преклонила колени, грозя погрузить равнину во тьму. Несмотря на это Анай почувствовал: дрожь пробежала по телу, лишь он увидел эти щеки, изрытые оспой. Не только одни черты этого рябого лица привели его в трепет — глаза, его глаза блестели дерзко, источая непонятную. скрытую энергию. Он прошел еще несколько шагов, потом встал и обернулся.

— Ты! — неожиданно для самого себя прокричал он.

Бледный призрак рассмеялся в ответ и приподнял нижнюю часть головного покрывала, закрепляя маску на носу — в насмешку:

— Я.

Анай вздрогнул. Прыгнул ему навстречу и спросил еще раз:

— Ты?!

— Я.

Он поборол гнев, но почувствовал, как жар кинулся в голову. Он дышал глубоко, заговорил несвязно:

— Как это пропало из памяти?.. Как… Как я забыл, что ты… Ты один на свете, кто позволяет себе с ветром играть? Как же ты пренебрег таким важным делом — клады свои искать?

Призрак пододвинулся поближе и схватил его за запястье. Зашептал игриво:

— А кто тебе сказал, что я не ищу золото?

Анай резко освободился от его пальцев, словно змею[128] скинул прочь:

— Когда же это предсказатель забивал себе голову сокровищами?

— Хе-хе-хе! А что же, понять нельзя, что я могу обычаи свои поменять, да и занятия к тому же?

— Когда это предсказатель свою природу и дело менял?

— Хе-хе-хе! Добро пожаловать! Ты-то сам, видать, не изменился. Натура все та же — упрямая да злая.

— Больно храбрым стал на чужой земле! Скачки праздничные поганишь — на чесоточной верблюдице в обетованное полез!

— Худая верблюдица — худая!

— Да к ней любые приметы справедливы, когда хозяин ее — предсказатель.

— Ну, что же. Все ведь добром кончилось, так? Вот и ты без дела слоняешься, наслаждаешься праздником своим заветным. Хе-хе-хе!

— Ты самых благородных людей сбил, еще немного — все ребра бы празднику поломал!

— Хе-хе-хе! Ну уж, ребра-то его целы остались, не треснули, с божьей помощью!

Анай, взбешенный, горячо задышал, а пришлый собеседник его приглушил свой мерзкий смех. Анай схватил предсказателя за руку и отвел его в сторону, на свободное пространство. Произнес угрожающе:

— Давай сейчас же прочь убирайся!

Рябой предсказатель лишь засмеялся в ответ, а султан-мухаджир продолжал:

— Ко всем чертям! Куда хочешь, иди. Сахара — большая.

— Я боюсь, не сумею, — заявил предсказатель холодно.

— Сумеешь! На равнине нам с тобой не ужиться — не вынесет!

Предсказатель высвободил руку из пальцев сжимавшего ее Аная и произнес, как ни в чем не бывало:

— Боюсь я, что ты сам к чертям прежде меня отправишься. Хе-хе-хе! Не считай мои слова себе предсказанием.

— Я людям о тебе всю правду открою, — продолжал Анай угрожающе. — Я вождю расскажу всю правду о тебе.

— А твоя-то правда?

— Я ему скажу, что ты прорицатель из страны магов.

— А я о тебе правду расскажу. Думаю я, что ветер им всем надоел, а гиблый-то в этом году, против обычая, надолго затянул свою песню, и никто из них не знает тому причины.

— Ты не знаешь, как они магов ненавидят и предсказателей из Кано.

— Я знаю, как они гиблый ветер ненавидят и песчаные бури. Ох, если б знали они только, что ты тому виновник!..

Анай задохнулся, потерял рассудок:

— Заткнись, враг божий!

— Ха-ха-ха! — раздалось в ответ. — Уж боги-то лучше знают, кто из нас им истинный враг, так что не хули понапрасну, не богохульствуй!

Анай замолчал. Его собрат пригласил жестом присесть на просторе. Полная луна пустилась в свое странствие к закату. Мужчины собирались группами, куда-то направляясь, площадь постепенно пустела от женщин. На востоке несколько девиц стучали в такт на барабанах, пытаясь привлечь соучастников.

— Чего ты хочешь? — пошел Анай на мировую. — Что тебе надо, чтоб ты оставил меня в покое?

Предсказатель, прежде чем отвечать, натянул литам[129] повыше, нарочито спрятав за ними свой нос:

— Ты прекрасно знаешь, чего я хочу, Великий Аманай — вот кто хочет, а не я, мое дело — истребовать его волю.

— Хватит об Аманае.

— Я сам ничего не хочу. Ты же признался только что: предсказатель сокровищ не ищет. Мне чужого не надо.

— Не вставай между мной и Аманаем. Я тебе никаких представлений за спиной не делал.

— А я не вставал. Все дело в том, что я пытаюсь остановить гиблый. Я хочу всего лишь землю свою спасти, от гибели отвратить. В старину, когда такие вот, вроде тебя, нарушили клятву и не исполнили обеты, он обрушился на долину Нила и устроил великое море песков на востоке и на западе, насыпал великое море песка, а сегодня он хочет Сахару всю пополам разделить и провести огромное море песчаное посередине — все из-за тебя!