Николай Нароков - Могу! Страница 22

— Да, да, конечно! — быстро согласился Георгий Васильевич. — Прости, Юлечка, это я нечаянно… Не подумал!

— Нет, при мне можно говорить, я не боюсь смерти! — призналась Юлия Сергеевна. — Хоть я и много думаю о ней, но не боюсь. Или это мне только так кажется, а на самом деле я боюсь?..

— Вы много думаете о смерти? — посмотрел на нее Табурин. — А я вот наоборот: я постоянно думаю о рождении.

— Почему о рождении?

— Потому что оно такая же тайна, как и смерть. Может быть, это даже — та самая тайна. Откуда я пришел? Что было со мной до рождения? Ведь это так же колоссально важно знать, как и то, куда я уйду и что будет со мною после смерти. Так же важно и по тем же причинам! И ужасно странно то, что о будущем, после смерти, люди тысячелетиями неустанно думают, а о прошлом, до рождения, никто никогда не задумывается. А может быть, после смерти со мной будет опять то, что было до рождения? А?

— «Рождение и смерть две тайны естества! Купель и гроб равны перед ликом Божества!» — нашел Виктор подходящий стишок.

— Ну, обо всем переговорили! — рассмеялась Юлия Сергеевна. — В пять минут все вопросы решили: и о нравственности, и о политике, и о силе воли, и даже о тайне жизни и смерти!..

— Говорят, — улыбнулся Георгий Васильевич, — что это русская манера: поднимать «вечные вопросы»… Помните «русских мальчиков» у Достоевского? Вот и мы такие!

— И вполне понятно, что мы такие! — примирительно сказала Елизавета Николаевна. — Здесь все русские собрались, вот и русские разговоры начались. И вы, и Борис Михайлович, и Федор Петрович, и Виктор… Все русские!

— Я… русский? — поднял голову и непонятно спросил Ив.

— А кто же вы такой? — даже немного растерялась Елизавета Николаевна. — Не француз же вы и не китаец!..

— В России родился… — неопределенно и неохотно согласился Ив.

— А еще что?

— По-русски говорю…

— Только и всего?

— А больше… — он пожал плечами. — А больше ничего и нет.

И всем стало неприятно, даже немного обидно за что-то или за кого-то.

Секунд десять молчали. И каждому хотелось посмотреть на Ива: что в нем? Но никто не посмотрел. «А ведь и в самом деле! — бегло подумала Софья Андреевна. — Он никем не может быть: ни русским, ни французом, ни китайцем! Он, он… Кто же он?»

Георгий Васильевич, подметив неловкость, заговорил о последнем фильме, и все стали говорить о том же, хотя все понимали, что фильм совсем неинтересен и сказать о нем нечего.

Был уже одиннадцатый час, когда гости встали из-за стола и приготовились уезжать домой. Перешли в комнату. Но вышло так, что Юлия Сергеевна и Виктор задержались, остались на патио и, кажется, сначала даже не заметили, что остались одни. А когда Юлия Сергеевна заметила это, она было сделала движение к двери, чтобы тоже уйти в комнату, но тут же остановила себя и словно бы в задумчивости, словно бы рассеянно, сделала два шага в сторону от двери. Все так же рассеянно (притворялась?) сошла с патио и остановилась в тени деревьев. Сердце у нее начало биться быстрыми и мелкими ударами, похожими на трепыхание, и она знала, почему оно забилось. Стояла с опущенными руками, спиной к патио, и ждала. Не поворачивалась, не знала, а только прислушивалась осторожно и чутко. И слышала, как Виктор осторожно спустился со ступенек и робко, почти неслышно подошел к ней. Она знала, что он идет, но когда он подошел, она не повернулась к нему. Он стоял сзади, немного ближе, чем обыкновенно позволял себе, и тоже молчал. Она не шевелилась, а каждым нервом ждала. А потом вдруг, со странной решимостью повернулась и посмотрела ему прямо в лицо. Было темно, но его глаза она видела, или, вернее, ей казалось, будто она их видит. И неожиданно для себя спросила сдержанным, взволнованным шепотом:

— Да?

Кажется, он ответил. Кажется, он ответил — «Да!» Юлия Сергеевна не слышала его ответа, но, не сходя с места, качнулась вперед, сделала движение к нему. Он нерешительно протянул руку, готовый каждую минуту отдернуть ее. Юлия Сергеевна откинула голову назад и, не думая ни о чем, невольно, подчиняясь неясному, но сильному, потянулась лицом к нему. Виктор в темноте не видел этого чуть заметного движения, но почувствовал его и так же невольно ответил на него. Все вышло случайно, само по себе, умысла не было ни в ком, потому что ни у кого не было ни сил, ни мыслей для умысла. Юлия Сергеевна почувствовала на своем лице тепло, которое шло от лица Виктора, а через секунду, дрогнув губами, почувствовала ими губы Виктора. Это не был поцелуй, а только прикосновение, неуверенное и мимолетное. Кто прикоснулся первым? Юлия Сергеевна испуганно вздрогнула, но испуг сразу же прошел.

— А где же Миша? — громко спросила в комнате Софья Андреевна и вбежала на патио. — Миша здесь? — спросила она, еще не видя, что на патио нет никого.

Юлия Сергеевна при первом же звуке голоса Софьи Андреевны, словно ее кто-то толкнул, отшатнулась от Виктора и, пока Софья Андреевна выходила на патио, успела опомниться. И ответила так же спокойно, как ответила бы, если бы ничего не было:

— Миша? Нет, его здесь нет!

И, дивясь своему притворству, безразлично и равнодушно поднялась на патио.

— А где же он? — спокойно спросила она. — Может быть, он с Борисом Михайловичем?

Софья Андреевна не ответила. Она впилась глазами в темноту между деревьями и изо всех сил старалась увидеть: ей показалось, будто кто-то осторожно, но быстро ушел в глубь сада. Или на самом деле кто-то пошел туда?

И острая догадка вдруг ожгла ее. «Это Миша был здесь с нею!» Она было вздрогнула, чтобы побежать, догнать и увидеть, но сдержала себя, стояла на месте и только вглядывалась в тьму. Потом повернулась к Юлии Сергеевне и посмотрела. И Юлия Сергеевна чуть не отшатнулась от ее взгляда.

Но она тотчас совладала с собой. Через секунду ее лицо стало приветливым и она, смотря на Юлию Сергеевну, улыбнулась вежливой улыбкой.

— Пора ехать, уже поздно! — нашла она случайную фразу и пошла в комнату. Но в дверях приостановилась и еще раз посмотрела в темноту.

Юлия Сергеевна пошла за нею, все еще чувствуя на себе ее странный, чуть ли не ненавидящий взгляд. И сердце беспокойно билось от этого взгляда. «Что? Что такое?» — бессвязно спрашивала она себя, ничего не понимая, но заранее чего-то страшась.

Глава 16

Первые два дня после именин Юлия Сергеевна ходила растерянная, и в ее глазах все время стоял вопрос. Рада она или не рада тому, что было в тот вечер? Конечно, она знала, что спрашивать об этом, хотя бы и самое себя, нелепо, что чувство радости, если бы оно было, должно само обнаружить себя и должно проявиться без вопросов, без рассуждений и без доказательств. Но чувства радости в ней не было, и это тревожило ее. «Почему я не рада? Ведь все получилось так, как я хотела… Или, быть может, я этого не хотела? Нет, хотела, хотела! — ничуть не пряталась она и ничуть не обманывала себя. — Почему же я не рада?»

Ее успокаивало то, что она подходит к Георгию Васильевичу и говорит с ним по-прежнему, т. е. легко и ни в чем себя не принуждая, ни в чем не притворяясь, как подходила и говорила и неделю тому назад, и месяц, и полгода. В ней не было ни насилия, ни тяжести, ни тревоги. «Это оттого, что я ни в чем не изменилась! — говорила она себе. — Какой я была, такой и осталась, как я любила его, так и люблю!» И успокаивалась тем, что оно именно так и есть.

Прислушивалась: не мучает ли ее чувство вины? Но видела ясно: ни чувства вины, ни раскаяния, ни даже просто сожаления в ней нет. То, что произошло в вечер именин, казалось ей простым и, главное, законным, как бы заранее оправданным и ни в чем не преступным.

Но вместе с тем она чувствовала, что в ней все спутано и что все концы никак не сходятся друг с другом. Так например, она, не обманывая себя ни в чем, с несомненной уверенностью и даже успокоенно видела, что она ничего не отнимает от Георгия Васильевича: ни своей любви к нему, ни своей близости, ни участия, ни заботы. Он по-прежнему был ей дорог так, как был дорог и раньше, и ее чувство к Виктору ничего не изменило, ничего не уничтожило в ней. Это искренно радовало ее. Но в то же время мысль об «измене» беспокойно мучила ее. Она пыталась рассуждать, чтобы рассуждением убедить себя. Что это значит — «жена изменила мужу»? Так говорят, когда хотят сказать, что у этой жены есть любовник. «Но ведь Виктор не любовник мне!» Довод казался убедительным, но тотчас же вставал неизбежный вопрос: «Неужели только любовник — измена? А если жена полюбила другого человека, но не отдалась ему, разве это не измена? Неужели измена только в том, что отдано тело, а в том, что отдано сердце, измены нет? Думать о другом, тосковать без другого, искать встречи с другим — это не измена?» Она терялась в таких вопросах, и каждый из них был для нее непосилен. «Тот, кто посмотрел на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». Но если это так, то, значит, она уже давно изменила Георгию Васильевичу, еще тогда, когда впервые стала думать о Викторе и издали начала тянуться к нему. Но неужели даже строгий судья назовет это изменой? А если она не изменила тогда, то не изменила и внезапным поцелуем.