Мариуш Вильк - Волок Страница 22

…додумать я не успел, потому как уловил аромат борща. Васин борщ! — сюжет густой, заслуживающий отдельного абзаца. Даже удивительно, что я его упустил в главе «Канин Нос», ведь он сопровождал нас уже там.

Рецепт прост: в варящуюся картошку, не сливая воды, добавляешь концентрат борща из банки и тушеную лосину, мясо гоголя или гаги, веточку морской петрушки и горсть дикого лука, а также приправы: базилик, лавровый лист, чабёр, гвоздичный перец, тимьян, можжевельник, перец и соль, а в конце майонез или сметану. И смаком, и ароматом борщ обязан дичи, ее вкусовым качествам. Однако по-настоящему оценить горячий борщ с кружочками жира может лишь тот, кто промерзал до костей в северном море.

После ужина двигаемся дальше.

Сперва на восток, чтобы миновать Салостров и Клим Нос, затем на юг, вдоль Заонежья. Наконец задуло. Поднимаем паруса. Справа бесшумно, словно в немом фильме, передвигаются в ночном тумане острова, заливы и мысы. Кое-где рыбацкие избушки.

Приближается полночь.

Мы бежим «тропой лодки Вяйнемяйнена» — так называют здесь блестящую полосу неподвижной воды среди зыби — навстречу толстощекой луне… У нас за спиной низко горит золотой диск солнца.

у Карелии глаза цвета Онего:то сизые с металлическим отливом(или подведенные…),то зеленым флюоресцируют,а случается — и золотые.

Кажется, Торо[31] заметил,что озеро — самая прекрасная частьпейзажа — око земли —и заглядывая туда,мы измеряем глубину души.

А значит, глядя в пучину Онего,не только узнаешь историю Карелии,что отражается в ней, как в зеркале,но и собственную душу исследуешь,возвращаясь к истокам.

Ведь на поверхности что видно? Останки тоталитарных иллюзий XX века: клубки колючей проволоки, прогнившие вышки, стены барака, то и дело человеческие кости. Вглядевшись поглубже, обнаружишь осколки старых и новых верований да то, что осталось от их междоусобиц: руины церкви, опустевшие скиты, гнилой крест. Еще глубже замечаешь следы колонизаторов, цивилизаторов и миссионеров всех мастей: волоки и тракты, поросшие травой, развалины острогов, остатки окопов. Порой мелькнут еще какая-нибудь заброшенная выработка или знаки лесоповала — единственные приметы практической деятельности человека. А на дне этого ока мерцают (едва заметные…) наскальные рисунки первобытных художников и могилы охотников мезолита.

Вот Оленьи острова — к которым мы держим путь — два небольших куска суши, словно оторванные от огромного Клименецкого острова, лежащего в развилке клешней онежского рака. На одном из них — южном — с незапамятных времен кустарным способом добывают известь, о чем свидетельствуют ямы старых выработок. Николай Озерецковский писал: «Под самым наземником, или верхним слоем земли добывают известной камень серого, белого и красноватого цвета и жгут из него известь, которую доставляют в Петрозаводск на тамошний железный завод».

После революции добыча и обработка извести приобрела промышленные масштабы — руками красных финнов. В 1930-е годы, когда политическая конъюнктура изменилась, их колонию преобразовали в лагерь, однако род занятий остался прежним. Там продолжали добывать известь.

И вот, в конце мая 1936 года в Москву пришло известие, что зэка на Южном Оленьем при добыче попадаются человеческие черепа и кости… Профессор Равдоникас, выдающийся археолог Севера, сразу оценил значение открытия. Научная экспедиция под его руководством три года с энтузиазмом копала (плечом к плечу с зэка…), и в результате открыла кладбище каменного века, так называемый «оленеостровский могильник».

Кладбище и в самом деле удивительное! Представь себе на площади в четверть гектара сто сорок одну могилу, где лежат или стоят человеческие останки (оленеостровские вертикальные захоронения не имеют аналогов в мире), на глубине в полтора локтя под землей — порой по два-три тела в одном погребении. Кроме черепов и человеческих костей в ямах нашли также ножи и топоры из сланца, наконечники стрел и дротиков из кремня, гарпуны из оленьего рога, кинжалы из кости лося, медвежьи клыки, бобровые резцы и скульптуры из рога: человеческие фигурки, морды лосей, фаллические тотемы и гадюк. Ямы были засыпаны рыжей охрой так обильно, что кости покраснели. Охра — символ огня, без которого на Севере не обойдешься ни по эту, ни по ту сторону могилы.

Ведь тропа северного охотника не заканчивается с его смертью здесь — она переходит, словно лента Мёбиуса, туда.

Ученые по сей день спорят и насчет датировки кладбища, и по поводу происхождении народа, оставившего в нем свои кости. Мне наиболее убедительным представляется тезис о мезолите, аргументируемый отсутствием в раскопках керамики. В таком случае перед нами древнейший человеческий след на этих территориях, каких-нибудь шесть-пять тысяч лет до нашей эры (наскальные рисунки на Бесовом Носе относятся к неолиту). Но откуда взялись хозяева этих черепов и костей — неясно. Одни утверждают, что прикочевали сюда с востока вслед за оленями, другие — что с Балтики. Раскопки не дали также ответа на вопрос, где они жили — прежде, чем умерли. Никакие поселения на Южном Оленьем острове открыты не были. Возможно, они населяли Клименецкий остров? Может, Заонежье?

Как они жили? Хм… Данных об этом немного. Можно сделать определенные выводы только на основе предметов, найденных в могилах, а также выстроить кое-какие гипотезы путем аналогии с жизнью северных племен, известных этнографии. Землю они не обрабатывали, впрочем, земля здесь — не дай бог: скала, лишайники да мох. И оленей не разводили, потому что с оленями нужно кочевать, а, судя по кладбищу, они сидели на месте. Мужчины главным образом занимались охотой (только наконечников для стрел найдено в могилах восемь видов) и рыболовством, женщины собирали яйца, ягоды, грибы, коренья и травы. Ритм жизни оленеостровцев диктовался временами года: прилетами и линькой птиц, нерестом рыб, миграцией оленей. Они знали привычки лосей, пути куниц и расположение медвежьих берлог, знали, куда зверь идет на водопой и где переправляется через реку — там ставили ловушки, копали ямы, растягивали сети. Самым голодным периодом были декабрь, январь и февраль. В марте наст в лесу становился таким прочным, что человеческий вес выдерживал, а под лосем проламывался — преследовать зверя было легче. В апреле прилетали водоплавающие птицы. В мае рыба подходила к берегу для нереста. Наступало лето, богатое белком и витаминами. Затем сытная осень, пора возвращения птиц и оленей (время делать запасы), и вновь зима — сезон пушных. Неудивительно, что охотники мезолита почитали зверей — их мясом они питались, в их шкуры одевались и выкладывали ими землянки, а из костей делали орудия, амулеты и украшения.

Разве не парадокс, что о жизни оленеостровцев, как и о жизни минойцев и этрусков — о которых писал Збигнев Херберт — рассказывают нам «тихие заливы смерти, эти просторные некрополи, могильники, более надежные, чем дома живых»?

Полтретьего… Останавливаемся в проливе, отделяющем Северный Олений от Клименецкого острова. Солнце струится киноварью, рисуя на воде тени деревьев. Пьем чай — и в койку. В полусне мне ни с того ни с сего видится чум на Ямале, где я ночевал добрых пару лет назад, но по сей день помню это — правда! — необыкновенное ощущение, словно бы возвращения к себе. К архетипу дома… В материнскую утробу… Кто его знает…

— Бля, бля, бля, — разбудило меня. После каждой «бля» — плюх! плюх! плюх! Выглядываю из люка, там Василий, полуголый, безумствует в кокпите, буквально облепленный черной подвижной массой… Не успел я понять, что происходит, облако комаров, мошкары и слепней с жужжанием и гудением облепило и меня.

— Прячься! — заорал Вася и скрылся под палубой. Я вслепую (глаза залеплены мошкой!) кинулся следом. Облако — за нами. Бой в кубрике. Наощупь, не глядя, давим эту мерзость, которая кусает, жалит, колет… Особенно стервенеют огромные мухи с зелеными глазами, словно покрытые фосфоресцирующей краской. Неужто знаменитая барма, о которой упоминал этнограф Майнов, писавший, что «одно чисто местное насекомое <…>, муха довольно значительных размеров, часто больше обыкновенной песьей мухи, неразборчива по части пищи и потому с одинаковым наслаждением протыкает своим жалом и конскую морду, и заскорузлую шею ямщика, и аристократически-тонкокожую физиономию какого-нибудь превосходительного ревизующего лица».

Раздавишь — между пальцами липкая жидкость… Гадость! Смотрю в зеркало — не человек, а монстр. Лицо расползлось в разные стороны и распухло, глаз затек. У Васи с Ваней вид не лучше. О том, чтобы сойти на берег, и речи нет. Выбраться бы отсюда! Заматываем головы полотенцами (словно в куколь), выскакиваем на палубу, срываем якорь и трогаемся с места в карьер, насколько хватает силенок у «джина».