Мухаммед Хайкал - Зейнаб Страница 22

Когда наконец Зейнаб сообразила, что теперь от нее требуется, она почувствовала себя такой несчастной, будто весь груз страданий низвергся на нее с небес, будто придавила ее вся тяжесть земли. И ночной мрак грозил ей только бедами, ужасом и горем. Свежий ночной ветерок уже не оживит больше ее надежд. Эти надежды растоптаны ее отцом и матерью. Сердце ее пронзила стрела отчаяния. По счастью, в этот день не полагалось делать записи о браке, и процедуру отложили на месяц, ограничившись только чтением фатихи — первой главы Корана.

Но вот прошел и этот месяц. Все это время Зейнаб слушала беспрерывные наставления матери, а на свиданиях с Ибрахимом плакала горючими слезами. С сердцем, готовым разорваться от тоски, он прижимал ее к себе, целовал ее головку, и вместе, с этими поцелуями в нем росли и страсть и горечь от неминуемой утраты любимой. Каждый новый день раздувал пламя их любви, так что у Зейнаб даже мелькнула мысль, а не лучше ли бросить все и бежать с возлюбленным в те далекие, неведомые края, где их никто не знает. Ведь не откажется же от нее Ибрахим, раз она не мыслит о ином супруге, кроме него.

Как‑то раз, будучи одна, Зейнаб, обливаясь слезами, чуть не задыхалась от отчаяния. В эту минуту к ней вошла мать. Она принялась и ругать дочку и утешать ее. Зейнаб же ничего не хотела слушать, она готова была бежать из этого дома куда глаза глядят, так, чтобы злые холодные вихри швыряли ее из стороны в сторону. Как бы ни была безжалостна судьба, она все же сердобольнее, чем ее родители! Есть ли в целом свете страдания более мучительные, чем ее страдания, участь более тяжкая, чем у нее!

Всякий раз при встрече Ибрахим прижимал ее к груди, пытаясь как‑то утешить. Но от этого мучения ее лишь усиливались, а отчаяние окончательно вытеснило надежду из сердца. Горе почти сводило ее сума, она была близка к тому, чтобы убежать из дому одной, туда, где ее никто не узнает. Эта мысль не покидала ее. В полном одиночестве целыми днями Зейнаб бродила по полям, переходя от одного участка к другому. Она восставала против всего мира, и в этом непрерывном скитании заключался ее бунт. Только когда кроваво-красный диск солнца клонился к западу и небо вспыхивало предвечерним багрянцем, Зейнаб не оставалось делать ничего другого, как только возвращаться в дом, в котором она родилась и выросла и который она скоро покинет.

Она находила всю семью довольной, радостной. Мать, как только оставалась наедине с дочерью, принималась бранить ее. Она рассказывала нескончаемые истории о том, как ее отец выдавал замуж своих дочерей, и как вначале они и понятия не имели, кто будет их супругом, и как потом были счастливы, потому что всякий отец всегда желает только добра своему чаду: за его плечами большая жизнь, и ему лучше знать, кто принесет счастье его дочерям.

По прошествии месяца вновь пришли старый Халил, сын его Хасан, их друзья и маазун, регистратор браков, Абу Мухаммед, отец Зейнаб, почтительно приветствовал гостей, усадил на лучшие места. К Зейнаб и ее матери явились подруги и соседки, чтобы принять участие в семейном торжестве. Что оставалось несчастной девушке после того, как по поводу ее замужества был поднят такой шум? Она не произнесла ни звука, но сдержать слезы, обильно струившиеся по щекам, было выше ее сил. Отец с нетерпением ждал ее ответа. В эту минуту его отозвал в сторонку один из гостей. И тогда все узнали, что Зейнаб плачет. А маазун, покачав своей огромной чалмой, промолвил:

— Легко льющиеся слезы — слезы радости!

После этого с соблюдением всех обрядов, великим знатоком которых он был, с молитвами, которые полагается читать в подобных случаях, он вложил руку невесты в руку доверенного лица со стороны будущего супруга и попросил их произнести слова, означавшие, что бракосочетание совершилось.

Вечером следующего дня, распростившись с домом своей юности, своих надежд и пролив целое море слез, Зейнаб переехала в дом мужа.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I

Представьте себе Каир, величественную столицу Египта, зимой, просыпающуюся после долгой холодной ночи. День с нетерпением дожидается своего часа, чтобы рассеять остатки темноты и дать людям хоть немного солнечного тепла. По улицам, обгоняя друг друга, спешит на работу трудовой люд. В кварталах, где живет простонародье, царит по ночам полнейший мрак, там не светят ни звезды, ни фонари, и только крик ночного стража, который, пробираясь в непроглядной тьме через лабиринт переулков, прерывает ночное безмолвие, громко возвещая правоверным, что вокруг все спокойно.

В этот час, когда мир наполняется светом и жизнью, Хамид тоже пробудился от своего тихого, спокойного, не омраченного никакими видениями сна. Он неторопливо оделся и отправился на занятия, не задумываясь, хочется ему идти на лекции или нет. Вечера он обычно проводил с братьями, болтая о разных разностях. Братья любили слушать Хамида, умели порассуждать и сами, а еще охотнее все вместе веселились, и время пролетало незаметно.

Потом Хамид ложился в постель и начинал предаваться мечтаниям. В ночном мраке перед ним возникали знакомые лица. Одни были веселы, другие — серьезны, третьи — красивы. Иные лица были отмечены печатью благородства, искренности или ума. И, окруженный со всех сторон этими видениями, Хамид погружался в сладостный сон до самого утра. Иногда ему снилось, что он присутствует на своей свадьбе. Ах, зачем только снились ему эти сны — ведь в его возрасте рано забивать себе голову такими вещами, жениться он будет еще очень не скоро. Однако мечты о любви и счастье, что так свойственны молодости, преследовали его. И часто в темноте ночи перед ним возникал образ Азизы. В своем воображении он прижимал ее к груди. Конечно, он никогда не осмелился бы даже подумать об этом, если бы не был уверен, что придет час — и она непременно станет его женой.

Но время шло, и постепенно эта уверенность становилась уж не такой твердой. Мир, прежде манивший Хамида благоуханием цветов и упоением любви, теперь отступил куда‑то далеко. Для него самым главным стали упорные занятия, размышления о законах мироздания. Он целиком погрузился в книги, и отныне только они стали занимать его ум и сердце. Интенсивная работа мозга, которой он теперь жил, привела к тому, что прежние расплывчатые образы и представления уступили место новым взглядам на жизнь. Между прочим, он познакомился с исследованиями о семье и браке. Под влиянием этих книг у него родились новые мысли, весьма далекие от первоначальных представлений о супружестве. Теперь он уже пришел к такому выводу, что лишь глупцы воображают, будто в браке заключено наслаждение и счастье, а на самом деле семейная жизнь пресна и бесцветна.

Перебирая в памяти знакомые супружеские пары, Хамид пытался найти таких супругов, кому законная связь подарила бы блаженство, о котором они мечтали до брака. Но факты лишь подкрепляли его новые убеждения. Он уже не видел в браке ничего, кроме оков, на которые люди соглашаются лишь потому, что так поступали их отцы и деды. Это касается всех — богатых и бедных, ученых и невежд. Все придерживаются этого обычая. Время сделало институт брака таким же священным, как и все древние установления, а люди оказались настолько глупы, что усмотрели в нем нечто прекрасное.

Вот почему воспоминания Хамида об Азизе стали блекнуть день ото дня. Если даже образ ее и являлся ему, то он уже не волновал Хамида как прежде. Теперь мечты эти приобрели расплывчатые, неясные очертания. Какое‑то беспокойство закрадывалось в душу. Хамид жаждал избавиться от него и старался отвлечься. Воспоминания о Зейнаб всегда были тесно связаны с представлениями о сладостных часах уединения среди величавой природы; когда птицы пели им свои нежные песни, которые соединяли молодых людей узами любви.

Однажды, вернувшись с занятий, Хамид снял свой костюм и облачился в обычную домашнюю одежду: белую галлабию и белую ермолку. Он сидел, задумчиво попивая кофе, вдруг мальчик-слуга доложил о приходе гостей. И сразу же целая ватага друзей с хохотом ввалилась в комнату.

— Здравствуй, отшельник!

— Здравствуйте! Дай вам бог всего хорошего! Что случилось? Эй, мальчик, принеси‑ка еще кофе!

— Знаешь, мы вчетвером встретились совершенно случайно и решили навестить тебя, чтоб немного развлечься. Ты что‑то последнее время, словно философ, все норовишь остаться в одиночестве, избегаешь нас. Что все это означает? Послушай‑ка! Завтра женится Асад‑эфенди! Пойдем на свадьбу?

— Женится? Зачем? Вот несчастный!

— Ну — ну! Брось философствовать, дорогой! Как это — зачем? Клянусь аллахом, разве это не счастье?

Вошел слуга с подносом, на котором стояли пять чашечек ароматного кофе. Гости принялись угощаться. Али‑эфенди вынул из кармана сигарету и закурил. Шейх Халил, студент богословского факультета, тут же попросил у него сигаретку. Али‑эфенди протянул ему пачку, но Хасанейн перехватил ее со словами: