Екатерина Великина - От заката до обеда Страница 22

Стоит ли говорить, что всю дорогу до дому я суммировала звездюли за потраченный аванс с звездюлями за трату кухонной утвари, и укоризненный чугуниевый коржик был как нельзя близок к моей светлой голове. От отчаяния я засунула руки в карманы куртки, дабы достать сигарету. И вы не можете себе представить степень моего удивления, когда вместе с куревом на свет выползла мятая купюра. Купюра гарантировала безбедное существование в течение трех ближайших недель, включая отдачу долга маме и полное восполнение коржикового фонда… Природу появления денежных средств в своей одежде я поняла позже. Но в тот момент, топая до дому, верила в силу магии неистребимо и вовсю прикидывала, какой бонус получится в случае «кармического очищения» сечки для капусты.

Поэтому, когда Сидорова пожаловалась мне, что Лешик на нее «уже не смотрит», я точно знала, как пособить сидоровскому горю.

– Ты понимаешь, Лека, у меня есть такая чудная книжка, что вот хоть завтра Лешик до дыр тебя проглядит, – хвалилась я Сидоровой. – Там, правда, закопать чего-нибудь придется, но зато результат ошеломляющий…

Как оказалось, слово «закопать» Сидорову не страшило, а вовсе даже наоборот. Ради Лешика Лека была готова предать земле не только нож, но и видеомагнитофон с холодильником и пылесосом, и даже престарелых родителей в придачу…

Впрочем, к Сидоровой Подметкин оказался неожиданно милостив: ничего зарывать не требовалось. «Лучший способ восстановить чувства – это магическое зелье со специальными, направленными на любовь, компонентами», – гласила книга. В качестве спецсоставляющих Подметкин предлагал укроп огородный, петрушку кудрявую и ромашку аптечную. И если в силу укропа я верила с трудом, то спирт, как катализатор любви, сомнений не вызывал.

В качестве пробного эксперимента мы выбрали элексир «Ангелик». По словам Подметкина, «Ангелик» должен был проснуться в Лешике сразу, после принятия наперстка означенного зелья. Зелье же состояло из литра спирта «Рояль», настоянного на смеси ромашки и дубовой коры в течение двух недель с момента шабаша. Все это время Сидорова томилась, вздыхала и очковала, как бы родители не изыскали сей целебный нектар. Поэтому к дню икс у нее напрочь пропала любовь к Лешику и к жизни вообще.

– Кать, а может, ну его на хрен, этого «Ангелика»? – пораженчески выговаривала мне она.

– Ты, Лекушка, с ума, что ли, сошла? Кто же в здравом уме от своего счастья отбрыкивается? – песочила Сидорову я. О своем корыстном интересе, а именно посмотреть на чудесные метаморфозы Лешика, я злодейски умалчивала.

Так в прекрасном томлении мы провели две недели. И если Сидорова ждала звездюлей от родителей, а Лешик – результатов абитуриентского экзамена, то Катечкина ждала чуда.

Чудо не замедлило себя явить.

– Дуй сюда, сволочь, он мне весь ковер заблевал, – визжала в трубку Сидорова.

– Что, прям с наперстка? – искренне изумилась я.

– Да нет, он, блин, полбанки от любви улакал! Сейчас вторую половину глохчет.

– Да что ж ты ему, дура, банку-то выдала? Там же чуть-чуть надо было!

– Я тебе, дрянь, покажу «Ангелика»! Сюда дуй! Вдвоем замутили, вдвоем и расхлебывать.

Явившаяся моему взору картина была печальна, но тем не менее любовь в ней присутствовала. Восседавшая на краешке дивана Сидорова стыдливо прикрывала газеткой разорванную юбку. У сидоровских ног, точно большая, обожравшаяся прокисших кокосов макака, валялся Лешик. Рядом с Лешиком стояла пивная кружка с остатками «Ангелика». В воздухе пахло летальным исходом и блевотиной.

– Он, блин, экзамены завалил, урод, – оправдывалась Сидорова. – Ну нельзя же было не налить. Может, обоим пить надо было…

– Нет уж, Лека, если Лешика мы как-нибудь вдвоем поднимем, то вместе с тобой навряд ли, – проскрипела я, пытаясь отодрать подопытного от пола.

В момент перемещения подопытный открыл один глаз и произнес сакраментальную фразу.

– Хочу трахаться, – сказал Ангелик и икнул.

– Будешь, – хором ответили мы с Сидоровой и выволокли тело на улицу.

На улице Лешик вел себя тихо и сексуальных предложений не высказывал. Более того – должно быть, от свежего воздуха во вьюноше проснулась скорость. Едва мы привалили Любовь к лавочке, как она поднялась и свинтила.

– Суки, суки-и-и-и, – орала Любовь, обгоняя троллейбус.

– Пошли, Сидорова, кажется, получилось, – печально сказала я.

– Может, кору не с того дуба брали, – предположила Сидорова.

– Нет, не того дуба поили, – еще раз вздохнула я, и мы отправились драить ковер.

Но если на этом наши с Сидоровой приключения закончились, то Лешик заработал «Оскара» несколько позже. Гонимый жаждой от«Ангелика», подопытный направился к дому, по пути неосмотрительно заглотив банку «Амстердама Навигатора». И хотя навигация не провела его мимо родительской двери, триумфальный блев в воскресный суп вошел в анналы Лешиковой истории почище провала вступительных экзаменов.

Так войска обогатились новым универсальным солдатом, Сидорова поняла, что проще дать, чем чистить заблеванный ковер, а Катечкина потеряла веру в чудеса.

Да, а деньги в моем кармане были от бабушки. Потому что коржиков, как известно, много, а внучка – одна.

Про Васю

А что от ее любви осталось? Блеклые фрейдистские сны, засушенная роза на серванте и посаженная печень? Что вообще должно оставаться от любви? Петрова бы, наверное, сказала, что от любви бывают только дети и сифилис. Ну, еще и алименты, пожалуй.

Дура она, Петрова эта.

А сифилиса у Маши никогда не было. И детей тоже.

– Маша, надо предохраняться! – учила Машу мама, бывший работник главка. – У нас в управлении у одной женщины дочка двойню родила.

Глядя на свое худое, покрытое ржавыми родимыми пятнами тело, Маша понимала, что двойню ей разместить негде, и шла в аптеку за презервативами. В первый раз было немного неудобно – она попала сразу же после перерыва и толпа бабок с бесплатными рецептами здорово проехалась по ее персоне. А потом она привыкла и даже находила удовольствие в покупке латекса. Презерватив являлся гарантом социальной принадлежности влагалища почище семейного фото в рамке. Кокетливо выпирающие из заднего кармашка пакетики напрочь отбивали вопросы подруг«каконотамутебя вообще». И не важно, что «вообще-то все было плохо», – резина говорила об обратном. «Я трахаюсь каждый день, – говорила резина. – Каждую ночь и каждый вечер. Иначе зачем бы я лежала в этом самом кармане?»

– Действительно, зачем? – вздыхали подружки и провожали Машу завистливыми взглядами.

Иллюзия любви жила и в цветах. Но с цветами было хуже: во-первых, они стоили денег, а во-вторых, за их покупкой могли поймать. Что бы она тогда ответила? Что все авансы, премии и командировочные уходят на бутоны в золоченой обертке?

Но Васю родили именно цветы. Точно похотливый античный бог, он вышел из них и остался навсегда.

Это случилось зимой.

В тот день Маша была особенно несчастной. Опоздавший троллейбус, потерявшийся отчет, традиционный выговор начальства.

Эмоции требовали выхода, и Маша спустилась к Петровой, чтобы поплакаться. Но и там ее ждал удар: вместо привычной, изъеденной солями дружеской жилетки, Машу встретил неожиданно кокетливый норковый жакетик с меховой розочкой у ворота.

– Лешка подарил, – ехидно осклабилась Петрова. – Говорит, чтоб не мерзла.

И было в этом «не мерзла» столько вызова, столько превосходящей неизвестно что бабьей сущности, что жизнь Машина померкла и опустела в один миг.

Она просидела на работе до вечера – все боялась, что откроет дверь, а там вместо колкого январского снега пустота пахнет ей в лицо и закрутит-завертит.

Но никакой пустоты не было. Даже наоборот. Ошалевшие от пришествия нового года граждане довольно живо фланировали по улице, ругаясь на гололед и автотранспорт. Глядя на эти, большей частью скучные, практически брейгелевские лица, Маша вдруг почувствовала себя лучше.

– В конце концов, это глупость – так поедать себя из-за какой-то меховой розочки, – рассуждала она по дороге домой. – Тоже мне розарий ходячий…

И словно в подтверждение своего флористического манифеста, купила она увесистую охапку невесть каких цветов. И желтые там были, и красные, и синие, и даже травка-метелочка была. Все как у людей.

– Откуда? – спросила у Маши удивленная мама, запихивая вечернюю газету в карман халата.

– Вася подарил, – с вызовом ответила ей Маша и стала разуваться.

Так, неожиданно для самой Маши, Вася появился на свет и тут же начал жить отдельной, вполне самостоятельной жизнью.

Как и большинство мужчин, был он глуп своей мужской глупостью, но от этого еще более реален и значителен.

Как ни странно, главную особенность Васиного характера прежде всего разгадала мама Маши.

– Дурак он, Вася твой, – добродушно сказала она. – Цветы-то перемороженные совсем.