Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 21. Мир на ладони Страница 22

Медовая западня

Когда мы встретились, Ерофей Сазонтьевич держался так, как будто его, терпевшего в море бедствие, подобрал проплывавший корабль.

«Как домой вернулся!» — говорил он, наливая крепкого чая и относя обожавшим его собакам остатки ужина. Тут в Тупике была у него своя житейская одиссея, длившаяся полтора года. И вот он снова вернулся под кров Агафьи.

Жизнь часто бьет человека больно. Именно так случилось и с Ерофеем, которого я знаю с тех пор, как стал бывать у Лыковых. Могучего сложенья, прямой, добродушный, он работал бурильщиком в геологической партии и на ногах стоял твердо. «Но невзгоды, как вши, могут человека заесть», — шутил он иногда. Перемены нынешней жизни в одночасье закрыли геологический участок, расположенный от нынешнего лыковского жилья в двадцати пяти километрах. Сразу проблема: где, какую искать работу? Решил, что будет кормиться тайгой, промышляя пушниной (охотником-любителем он делал это неплохо), но оказалось, что дело это требует тонких, профессиональных знаний и опыта. Концы с концами у охотника не сходились, вдобавок, зимуя в тайге, заморозил он ногу. Вовремя не лечил — «Здоров, так пройдет!». Не прошло. Ногу пришлось хирургам отрезать. И стал таежный ходок Ерофей сиднем сидеть на завалинке. В это же время не заладилась и семейная жизнь. «Вышло — хоть волком вой». Принялся Ерофей искать дело и место, которое его могло бы кормить.

И «витки мыслей» привели его к тем местам, где работал бурильщиком, где часто бывал у Лыковых, где крещен был Агафьей и отрастил староверческую бороду. Сюда и потянуло его. Не было другого места, где он мог притулиться.

Сначала прилетел с рюкзаком, удочкой и ружьишком — проверить, сможет ли хоть как-нибудь ходить по тайге. Агафья встретила его как родного. И пришла в голову бурильщика мысль: разводить в тайге пчел и при этом деле как-нибудь жить.

В очередной раз застал я его у Агафьи уже пчеловодом. Но дело как-то не шло. Один улей оказался «глухим», в другом жизнь теплилась, но нужен был прилив свежей крови на эту малютку пасеку. Николай Николаевич Савушкин, которому я рассказал о положении Ерофея, где-то в Шушенском в два дня добыл хорошую рабочую семью пчел и переправил ее Ерофею.

Дело как будто двигалось, но не быстро. А тут случился разлад в таежной общинке, и Ерофей с тремя ульями, ружьем, кое-какими продуктами и инструментами перебрался за двадцать пять километров по Абакану вниз, на заросший уже дикими травами участок, где обитали когда-то геологи. Выбрал дощатый домишко для жизни, наладил не переставший работать насос у бывшей столовки и один в тревогах и смутных надеждах стал утверждать себя пчеловодом.

Сразу скажем, дело не получилось. Не получилось по многим причинам. Пчеловод был не очень умел, место, как видно (в отличие от близко лежащего Алтая), для пчел было холодноватым, лето к тому же сложилось дождливым, со снегами и заморозками. Грешит Ерофей и на ракеты, пролетающие над этим местом, а также на запасы магнитной железной руды, лежащие в глубинах под ульями.

Но это уже итоги. Поначалу Ерофей верил, шарил в книжках, постигая тонкости пчеловодного дела. Между тем надо было как-то еще и жить, чем-то кормиться, обороняться от медведей, которые врожденно мед за версту чуют. Надо было заботиться о воде, о дровах.

И, не будем забывать, все это при одной ноге.

На полтора года оказался Ерофей в тайге даже не Робинзоном, а одноногим Джоном Сильвером, ожидавшим клад от пчел.

Был случай, в Канаде молодого биолога забросили на вертолете на точку, записали, когда забрать, и… забыли о нем. Бедолага, не подготовленный к такому удару судьбы, жил в тайге более года, пока о нем не вспомнили. Думаю, Ерофею было полегче, но ненамного. Вертолеты изредка пролетали, но заворачивали к Агафье, не обращая внимания на человека, тоскливо стоявшего на каменистой речной косе.

Большой проблемой для Ерофея было питание. Захваченные с собой два мешка прогорклой муки и крупы и несколько мешков картошки на еду и на семена, мешочек сахара, бутылку постного масла надо было расходовать экономно. Два раза поделиться едою с ним прибегал сын Николай, охотившийся в здешних местах. Это и все, что он имел. Пришлось налегать на то, что может дать человеку тайга: грибы, ягоды, кедровые орешки и разные корешки.

Любопытно, что на отбросы жалкой его «столовой» стали собираться крикливые кедровки, постоянно держался ворон. Однажды заметил Ерофей стайку маленьких птиц. Воробьи?

Сначала засомневался, но кошка, делившая с пчеловодом таежное одиночество, одного, потерявшего бдительность, изловила. Воробьи!

Это не первый случай появления воробьев в безлюдных лесах вблизи одинокого жилья человека. О воробьях мне рассказывал Карп Осипович и Агафья. Воробьев у своих охотничьих избушек видели на Камчатке промысловики. А ведь считается: домовой воробей только в поселках и держится.

Под полом дома Ерофей обнаружил охапки добротного сена. После геологов в жилье поселились пищухи, прозванные сеноставками за то, что за зиму готовят копенки сена. Это были мирные и желанные соседи для человека.

«Сложилась полоса времени, я шесть месяцев не видел людей, не слышал человеческой речи. Неожиданно для себя стал разговаривать с кошкой и с этими милыми сеноставками».

Себе на стол Ерофей иногда подстреливал рябчика. Но птицы стали избегать опасное место, а глубже в тайгу на одной ноге охотник пойти не мог. Приспособился петлями ловить зайцев, но поймал только трех — за остальными надо было ходить далеко. Рыбы зимой не поймаешь. И временами поселенец переходил на воду и сухари. Чтобы не опуститься, не впасть в апатию, постановил: днем не спать!

И обязательно пять-шесть часов работы! Выбирал из избушек доски, неразорванные куски толя, распрямлял гвозди — «Агафье все пригодится».

Зимой временами спускался в погреб, где стояли оставшиеся два улья, убеждался: живы пчелы, гудят. Подкормить бы их, да где ж он, сахар… В пору больших снегов от избушки по снежному тоннелю ходил только за дровами и за водой. «Когда пахнуло весной, решил я сделать новое березовое топорище. Прокопал к одинокой березе ход, срубил дерево, а когда вернулся из дома, подкрепившись похлебкой из сухарей и воды, вижу, на ветках лежащей березы в затишье кормится рябчик.

И так весело, хорошо было ему глотать березовые почки. У ружья я отпилил ложе, мог бы, как из пистолета, стрелять навскидку с одной руки. Рябчик — это хороший ужин для меня — бедолаги. Но почему-то не захотелось мне выстрелить. Долго стоял, наблюдал, как кормится птица, а на второй день ради любопытства утром пошел к лежавшей березе. Рябчик на ней.

И меня вроде бы не боится. Стал я с ним разговаривать о человеческой жизни, какая она сложная по сравнению с жизнью птицы. Солнышко уже припекало, и стало хорошо у меня на душе. Даже и умереть было не страшно».

Более серьезный гость появился, когда Ерофей выставил пчел, чтобы могли кормиться на иве. «Взяток был слабый, но запах меда от ульев все-таки шел, и я зарядил патроны пулями, зная, что придет на запах медведь. И он однажды явился. Солнце садилось. Я шел за дровами и вижу вдруг на одном из желтых домишек огромную тень. Медведь! А ружье-то у меня в доме… На своей «липке» проковылял к стенке, где висело ружье, два раза кряду выстрелил вверх. Видел: медведь кувыркнулся, как будто играясь, испуганно побежал в гору».

Хакасская тайга зверем и птицей богата.

Ерофей постоянно наблюдал филина, видел, как тихо вдоль берега проходили маралы, к избушке часто наведывался колонок, на недалеком болоте в тихие вечера, чавкая, кормился кабан. Но все это было недоступно человеку, ходившему на протезе. «Решил я устроить вблизи от домов солонец — в тайге это лучшая из приманок. Через несколько дней наблюдаю следы. Олени и кабарга приходили солонцеваться. Значит, надо делать засаду… Сел и в первый же вечер вижу — тихо идет к солонцу маралуха. Но стельная — по всем законам стрелять нельзя. И хотя никакой бог не покарал бы меня, стрелять я не стал. Вернулся в потемках к избушке ни с чем… Через день снова сел караулить. И вижу: вблизи солонца по чью-то душу затаился медведь — мой враг и мой конкурент. Как видно, зверь, озадаченный странной моей походкой, внимательно меня изучал. Но я решил показать ему силу. Стрелять не стал, но, вскочив, громко крикнул.

Любопытно, что в отличие от первого этот зверь испуга не показал. Оглядываясь, тихо пошел в тайгу. Умный зверь, возможно, понял мою беспомощность и, как знать, мог наметить в жертву себе».

На солонце Ерофей все-таки подстерег молодого марала. Это силы его укрепило, но дело, ради которого он тут высадился, продолжало хиреть. То ли от холода, то ли еще от чего пчелы едва долетали до прилетной доски и, скрючившись, замирали. «То же самое наблюдал я у красных муравьев». Две семьи пчел слил Ерофей в одну более сильную. Но ясно было, как говорят пчеловоды, «из этого роя не вышло ничего». И одинокая жизнь в тайге стала для Робинзона невыносимой. Но как подать бедственный знак?