Ядвига Войцеховская - Крестики-Нолики Страница 22

Надо было засыпать, глядя на пустые койки тех, кто остался недалеко от чёрных заборов, похожих на решето. Заборы лежали на земле, и через дырки от пуль уже высовывались травинки.

Я еле приволоклась из лазарета, грязная, как чёрт, измазанная жидкой глиной из канавы и кровью Берц. В расположении было тихо — прежде всего, потому, что народу там осталось чуть ли не на четверть меньше. Я, не раздеваясь, плюхнулась на койку и прикрыла глаза.

Передо мной снова была Берц. Правая рука свешивалась с каталки, совсем неподвижная, неживая. И меня клинило, что сейчас Берц привстанет, оглянется и заорёт так, что я вздрогну: "Заняться нечем, Ковальчик?! Тогда я тебе сейчас придумаю!" И я хотела, чтоб она придумала. Пусть даже пару нарядов вне очереди. Пусть бы придумывала всё, что угодно… Ещё кругом был лазаретный запах, стоны где-то за тонкой перегородкой и шуршащий докторшин халат, который иногда касался моей руки, и тогда я ненадолго возвращалась в реальность — оттуда, от этих заборов и тёмных провалов на месте окон, которые были похожи на выбитые зубы. Грёбаный плафон под потолком, который обычно светил так, будто собирался вот-вот издать последний вздох и погаснуть, сейчас горел в полную силу. Я понимала, что это, наоборот, хорошо, что это ништяк, — и что с Берц всё будет зашибись. Докторша так и сказала — что с Берц всё будет просто прекрасно… Прекрасно… Зашибись…

Я волоком оттащила стул подальше, чтобы не мешаться, и прикрыла рукой глаза: свет просачивался под веки, словно какой-нибудь иприт или фосген. И ещё я почему-то не могла видеть руку Берц: на пальцах были остатки засохшей крови. Саму кровь стёрли, а края этих кровяных полосок присохли намертво, и так и остались, и было похоже, будто по её руке ползут мерзкие черви с полупрозрачными телами.

— Слышь, док, — позвала я.

Она возникла рядом чуть ли не в ту же секунду, как джинн из бутылки.

Чёрт подери, обычно я не выношу, когда кто-нибудь подкрадывается, не издавая ни звука, но сейчас это было как-то по-другому. Может, я почуяла её, может, услышала, как хрустит накрахмаленный халатик…

Она, не говоря ни слова, притронулась к моей руке.

— Не надо, док. Испачкаетесь, — сказала я.

— Ерунда, — еле слышно ответила она. — С вами всё в порядке?

— В порядке, — я и правда была в порядке. Ну, или почти.

— Вас не зацепило? — всё-таки спросила она — наверное, чисто в профилактических целях.

— Я устала, док. Даже не знаю, отчего, — я смотрела на Берц, а внутри у меня было пусто, будто там метлой вымели всё, что только можно.

Я разучилась бояться. Когда-то давно, и где-то не здесь. И не хотела бы я научиться этому снова.

— Идите в расположение, Ева. Ведь уже отбой, — попросила докторша.

— Чёрт с ним, с отбоем, — сказала я, тоже потихоньку. Мне не хотелось потревожить Берц.

— Спит, — сказала она про Берц.

— Дайте спирту, док, — зачем-то сказала я, глядя куда-то мимо неё.

Понятия не имею, за каким рожном мне приспичило надыбать спирта. Может, поняла, что сейчас не так-то просто будет выехать на голом оптимизме?

Она насадила очки на переносицу и расправила на халате какие-то складки, которые видела только она сама, а потом молча ушла. За перегородкой зазвенело стекло.

— Держите, — я поглядела: там было добрых полбутылки.

— Спасибо, док, — сказала я, думая, что с ним делать теперь.

— Засуньте под одежду, — посоветовала она.

— Всё будет хорошо, док, — я совсем не была уверена в том, что всё будет хорошо, и, наверное, пыталась убедить в этом себя, а не её.

Потом я побрела в расположение, чтобы выпить эту дрянь и отключиться от чёрных заборов-заборов-заборов… бесконечных чёрных заборов, которым нечего было делать, кроме как по какой-то непонятной причине вертеться у меня в башке. Там было что-то ещё, кроме автоматных очередей, грязи в канаве и запаха обгорающей краски и раскалённого металла — а вот что, я не знала, и потому мне казалось, что эта заборная свистопляска уже никогда не кончится.

— Ну, и что это у нас там такое? — спросила Джонсон — думаю, в прошлой жизни она точно была овчаркой на таможне.

— Какое — такое? — уточнила я. Мне на фиг не упёрлось зажимать спирт, но надо же было хоть что-то сказать?

— Только не говори, что это очередные пироги с котятами, — Джонсон хищно потянула носом воздух.

— И не скажу, — я пожала плечами.

— И не говори, — она сварганила из полотенца салфетку и засунула за шиворот.

— И не скажу, — повторила я и выставила на тумбочку литровую бутыль. Поверхность жидкости плескалась чуть выше середины.

— Ага, — сказала Джонсон и, рывком приподнявшись, бойко затопала прочь.

— Э! Ты куда? — я слегка растерялась, и до кучи у меня всё ещё звенело в ушах и в голове.

— За твоей банкой, — еле слышно сказала она. — Тише ты.

— Какой ещё банкой? — тупо спросила я.

— За большой и стеклянной, Ковальчик, — язвительно заметила она. — И за водой. Ты же не собираешься пить эту штуку неразбавленной?

Прошла какая-нибудь пара минут, и Джонсон уже была тут как тут, вернувшись в обнимку с мокрой банкой, которую она нежно прижимала к груди. Мне показалось, что она возникла рядом так быстро, точно вода материализовалась у неё в руках прямо за дверью.

Мы разлили это дело по кружкам и молча выпили. Потом ещё раз выпили. И я не догоняла, почему я не чувствую вкуса. Совсем.

— А ты чистого глотни, — посоветовала Джонсон. — С непривычки проберёт только в путь.

Я взяла бутылку и, недолго думая, отхлебнула. Не знаю, где в тот момент была моя думалка, но говорилку и всё остальное парализовало минут на десять. Я помнила только то, что сидела на койке с открытой пастью, и, как дебил, пускала слюни, — а Джонсон с выпученными глазами одной рукой зажимала себе рот и нос, чтобы не заржать на весь этаж, а другой рукой пыталась впихнуть мне кусок чёрного хлеба.

— Не делай так больше, — наконец, сказала она.

— Кажется, я неделю буду пукать огнём, — еле выговорила я.

— Или делай, но тогда, когда я смогу проржаться. Иначе половина кайфа пропадает… — Джонсон закончила на какой-то непонятной ноте, точно её внезапно заткнули.

— Что? — спросила я и для верности щёлкнула пальцами у неё перед носом.

— Погоди-ка, — она нагнулась к тумбочке и принялась сосредоточенно вышвыривать оттуда всё подряд. А когда это увлекательное занятие было закончено, она разогнулась, держа в кулаке несколько ампул. Ампулы были с промедолом. Я ещё не успела забыть, как они выглядят.

— Кстати, о кайфе, — победно сказала она.

— Эээ… ты уверена? — осторожно спросила я.

— Слушай, прекращай, — легкомысленно сказала Джонсон, сворачивая у одной ампулы голову. — В следующий раз не кто-то, а мы с тобой запросто можем остаться посреди дороги с простреленной башкой — и вот тогда-то мы уже точно не оторвёмся. В аду, знаешь ли, таких услуг не предусмотрено.

Промедол разливался по венам, поднимаясь от ног горячей волной, и словно мягкой тёплой подушкой ударял в голову. Я уже начала догадываться, что если я сейчас не завалюсь спать, то поставлю на рога всю роту, если не весь город. Я легла на койку и смотрела, как слегка дрожат остатки жидкости в бутылке со спиртом. Наконец, бутылку сграбастала Джонсон с явным намерением допить, даже не разводя до состояния водки. Она могла пить чистый спирт, а я нет. Я хмыкнула и перевернулась на спину. Наверное, я так бы и заснула, не раздеваясь, вся облепленная этим дерьмом из канавы, если бы не вспомнила ту ночь в доме с выбитыми окнами, вместе с пьяным доктором, когда она вот так же пила неразбавленный спирт, а осколки стёкол на полу звенели, будто телефон далеко-далеко…

Я блаженно улыбнулась и подсунула руку под голову. Вместо потолка уже замелькали какие-то кадры, выдёргивая мой разум на грань между реальностью и наркотическим бредом… Где-то далеко-далеко… Далеко-далеко… звонил телефон…

И тут меня словно окатило холодной водой, и выдернуло в другую реальность — дальше, дальше, к чёрным заборам и сгоревшему грузовику, и ещё дальше, в проклятый посёлок с черепичными крышами и резиновым человеком-мячом…

Я вскочила и чуть не навернулась — расположение с какой-то радости не стояло на месте, а рывками вращалось вокруг меня, — а в голове хороводились мысли, словно скользили друг за другом по леске бусины от стеклянной гирлянды, какую цепляют на ёлку. Телефоны по военному времени имелись только в органах управления населённым пунктом. Время выхода колонны знала одна Берц. И день, и час, и минуту. На подготовку засады тоже требовалось время, хотя бы начиная с того момента, когда колонна тронулась — ну, и, заканчивая началом атаки. И времени у этих козлов было ровно столько, и не больше, потому что иначе они успели хотя бы заложить фугас.

Я в готовом виде вывалила это Джонсон. Некоторое время она сидела молча, а вот что было потом, я помнила уже какими-то кусками. Я помнила, что мы, пылая праведным гневом, нарезали круги около гаража, то и дело вляпываясь в собачье дерьмо, которым был живописно украшен пустырь по соседству. Но я не совсем понимаю, на кой шут мы хотели угнать БТР, если всё одно не проехали бы на нём и десяти метров. Наконец, мы отловили пацана из автороты, который под покровом ночи крался из самохода, и, прислонив его к стене, принялись доходчиво объяснять, что к чему. Пацан, который смотрел на нас, как кролик на сразу двух удавов, вывел из бокса внедорожник и через минуту мы уже мчались в ночи, замышляя кровавую месть.