Бен Хетч - Всюду третий лишний Страница 22

Принято думать, что женщины вступают в отношения с мужчинами, внешние данные которых примерно соответствуют их внешним данным. С Венди все было совсем иначе, по крайней мере до ее встречи с Дэнни. Все ее приятели были на удивление некрасивы. Да к тому же еще и неудачники. Одному из них, которого она называла в разговоре Гриб, поскольку он работал заготовщиком грибов на шампиньонной ферме неподалеку и зачищал грибы перед тем, как их отправляли на продажу в супермаркет, во время шахтерской забастовки оторвали ухо, и теперь он носил протез, который, когда ложился в постель, клал в жестяную банку, стоявшую под кроватью. Другой, известный нам как Кирпич, был стеснительным, плешивым сорокачетырехлетним перевозчиком племенного хряка, в услугах которого нуждались соседние фермеры; жена бросила его, когда он сидел в тюрьме за нанесение тяжких телесных повреждений. Венди, в свою очередь, относилась к этим людям с нескрываемым пренебрежением и насмешкой.

– Я знаю, что он был ужасным и отвратительным, но взгромоздил меня на пьедестал, а жизнь у него была просто ужасной; мне просто хочется внести хоть какой-то небольшой лучик света в нее. К тому же он такой хороший человек. И каждую неделю ходит добровольно помогать на мусороперерабатывающий завод в Эшридже.

До того, как стать бойфрендом Венди, Дэнни был просто ее приятелем и, как мне думается, отчасти служил ей подопытным кроликом. Когда они встретились, он был симпатичным вегетарианцем, и, как мне кажется, она решила, что настало время последовать совету болтливых подруг из клуба «Керок», который она посещала, бывая в городском административном центре Эйлсбери. Большая часть этих подруг, предпочитавших однополую любовь, постоянно донимали ее вопросами: «Венди, ну что у тебя общего с этим уродливым недотепой? Ты заслуживаешь кого-то более симпатичного. Ну почему бы тебе, даже ради разнообразия, не найти кого-то, кто будет заботиться о тебе?»

Венди присоединилась к нам в одну из обычно отмечаемых нами пятниц; насколько мне помнится, это произошло в марте на втором году нашей жизни в доме. Войдя в дом, она сразу же самым наглым образом начала беззастенчиво и безжалостно издеваться над нами – над Карлосом за его берлогу на чердаке, о которой ходили легенды среди тех, кто бывал у нас; над Дэнни за его немыслимые теории; надо мной за мою ипохондрию. Мы были рады видеть ее рядом – она была так хороша, так аккуратно и со вкусом одета… а если вы давали правильную оценку варварским вырубкам лесов в Бразилии, она одаривала вас милой и манящей улыбкой.

Однако в больших дозах Венди бывала утомительной. Она была весьма предрасположена к самонаблюдению и копанию в себе – к тому, что по-научному называется интроспекцией, – придумала собственную теорию распределении горошин, служившую ей метафорой уверенности, возвышающей ее над повседневностью жизни. Примерно месяца через два после первого телефонного общения она прекратила говорить докторским тоном и, каждый раз приходя к нам, спрашивала: «Ну, сколько горошин ты собрал сегодня?» – и продолжала: «Мой шеф велел мне с сегодняшнего дня начать занятия оздоровительной гимнастикой с Арнольдом Пиком, так что мне надо быть в больнице не позже двух. А ты знаешь, Кит, тебе идет этот джемпер. Вот тебе за это горошина. И теперь у меня осталась всего одна. Скажи мне что-нибудь приятное. Я хочу получить горошину назад, ну пожалуйста».

Она никогда не летала на самолете из-за того, что они загрязняли атмосферу выбросами вредных веществ; она не заглядывала в газеты, потому что была твердо уверена в том, что они продажны; она всегда занималась психоанализом, пытаясь отыскать в нас хорошее, которого в действительности не было. «Скажи, весь этот развал и бардак в вашем доме, это что, способ выразить протест против капиталистического хаоса, царящего в мире? Если так, то это характеризует вас с хорошей стороны».

– Венди, мы просто слишком ленивы, чтобы ликвидировать весь этот свинарник.

В ответ следует разочарованное «Оооо!» и приглушенный, будоражащий сердце смех Венди, которая от души и весело потешается над своей наивностью.

Вероятно, самым большим недостатком Венди было то, что она обладала способностью одурманивать каждого мужчину, который попадался ей на жизненном пути, делая из него жертву. Ее всегда тянуло к чувствительным, поверженным жизнью мужчинам, и, общаясь с ней, вы вдруг, незаметно для себя, обнаруживали, что посвящаете ее в свои самые серьезные проблемы, иногда даже, если вы не совсем внимательно вникли в то, что она говорила, вы могли уверовать в то, что ваши проблемы сложны и трудно разрешимы только с виду. Возможно, нечто подобное произошло и с Дэнни. После нескольких месяцев его знакомства с Венди мы нередко слышали от него такое:

– Парни, сделайте же эту музыку потише. Мне надо сосредоточиться – вы что, держите меня за умственно отсталого?

– Денни!

Пауза.

– Черт ее возьми, опять она со своими глупостями.

На первых порах Дэнни и Венди виделись не часто из-за того, что у нее были другие дела, и это, как мне кажется, вполне устраивало Дэнни, а так же и всех нас. Она часто проводила вечера в своем клубе «Керок»; на манер «Леди с фонарем»[29] оказывала помощь страждущим, посещая на долгу инвалидов, которыми занималась в течение рабочего дня и которым ее посещения приносили больше вреда, чем пользы, потому что подопечные Венди часто и безнадежно влюблялись в нее. «Ой, подумайте, что сделал этот несчастный. Любовное письмо на трех страницах, и каждое слово напечатано с помощью специальной клавиатуры, клавиши которой он должен был нажимать вязальной спицей, зажатой во рту. Это дает мне столько горошин, что я иногда чувствую необходимость часть из них отдать обратно. Дэнни, ты ведь не будешь возражать, если я дам ему немного пощупать себя? Ведь во все остальное время я твоя. Ну так что, договорились: я позволю ему как бы невзначай потереться о меня?»

Венди, если говорить образно, занималась тем, что делала Дэнни вливания некого препарата, придававшего его жизни большую серьезность, а Дэнни в благодарность за это оказывал ей услуги совершенно противоположного свойства. Она объясняла ему программы и цели политиков левых убеждений и религий, целью которых является совершенствование человека и улучшение его бытия; он учил ее тому, как издеваться над собой. Никто из нас никогда и не предполагал, что между ними может быть что-либо более серьезное; мы единогласно решили, что лучшего друга, чем Венди, просто не сыскать, но в качестве подружки для совместной жизни ее можно представить себе лишь в кошмарном сне.

Я думаю, что Дэнни по-настоящему влюбился в нее, когда мы проводили отпуск в Европе. Этот период стал решающим для нашей троицы, поскольку именно тогда и Доминик впервые реально появилась на сцене. Этому трехнедельному отпуску, во время которого мы разъезжали по Европе на «рено-эспейс», предоставленном нам папашей Карлоса, суждено было стать не только кульминационным моментом периода нашей жизни, прошедшего на Тринг-роуд, но также и началом его конца.

Лето 1998 года. Уже полтора года мы живем в этом доме. У Дэнни большой перерыв в работе диджеем на радиостанции для британских вооруженных сил, и он начинает серьезные поиски новой работы. Меня дважды приглашали на интервью в «Бакс газетт», и, судя по всему, я мог рассчитывать на то, что мне наконец-то предложат журналистскую работу. Родители Карлоса объявили, что они подумывают о том, чтобы снова переехать в Испанию, а Карлос размышлял, ехать ли ему с ними. «Вот и настало время прощальной холостяцкой вечеринки на Тринг-роуд, мы должны принять это как должное и неизбежное»: это как бы служило вступлением к новому этапу нашей жизни.

Мы тогда почти не знали Доминик, и она практически не участвовала в приготовлениях к поездке, хотя я думаю, что Карлос всегда был не против, чтобы снова затащить ее к себе на чердак. Она познакомилась с Карлосом в фирме по расфасовке и упаковке фруктов его отца, где временно работала секретаршей и одновременно обдумывала свое дальнейшее житье. Кроме того, ей хотелось добраться за чужой счет до Парижа, что в конце концов удалось, но на это потребовалось целых три недели.

Я до сих пор точно не знаю, что именно придало этому нашему отпуску такую значимость и такой смысл, – возможно, все мы чувствовали, что наступил конец жизни на манер студенческой и начинается другая, гораздо худшая пора: настоящая работа. Хотя тогда мы были уверены в том, что особую значимость этому отпуску придают присутствие Венди и Доминик. Мы переправились из Дувра в Кале на пароме, поехали на север в Амстердам, затем на юг через Францию и Германию, оттуда доехали до кончика итальянского сапога, где развернулись и поехали назад. Я потому так нечетко представляю себе маршрут нашего путешествия, что в течение всех трех недель не припомню ни одного случая, чтобы кто-нибудь заглянул в карту. Нас совершенно не заботило, куда мы едем. Целыми днями мы колесили по дорогам без всякой определенной цели, играя в игры, которые придумывала Венди, чтобы дать мне и Карлосу шанс произвести впечатление на Доминик (в этом она так же следовала примеру Флоренс Найтигайль, которая была еще и неутомимой свахой).