Ежи Косински - Свидание вслепую Страница 22

— И неизбежными, после того как случились, — добавил Левантер.

— О чем ваша рукопись? — спросил Линдберг.

— Я исследую в ней личностей, — объяснил ему Левантер, — которые по воле случая приобрели общенациональное значение и превратились в крупных инвесторов.

С черного покрывала неба на землю падали белые хлопья снега. Их маленькая машина медленно пробиралась вперед. Линдберг уверенно держал руль и, не отводя взгляда, смотрел вперед. Машина, покрытая снежным одеялом, напоминала самолет, о котором забыли все, кроме летчика, упорно прорывающегося сквозь облака, снег и ветер.

Они обнаружили атташе-кейс в полной сохранности под столом в холле гостиницы и поехали обратно. Снег больше не падал, ночь была холодной, небо чистым. Линдберг остановил вдруг машину и выключил зажигание. Он вышел наружу, дав Левантеру знак следовать за ним. Сверху доносился звук реактивного самолета, гудение которого становилось все сильней и сильней по мере его приближения. Линдберг прислушался. Когда стали отчетливо видны мерцающие огни самолета, он протянул вверх руку.

— "Боинг-747", прямо над нами! — воскликнул он. — Один из самых надежных самолетов за всю историю авиации! — Он поднял лицо к небу и прислушался к шуму самолетных двигателей, еще долго доносившемуся до них и после того, как самолет скрылся во мраке.

Это было уже пятнадцатое рождество Левантера на его новой родине. Он остановил такси. Пожилой водитель оказался разговорчивым и дружелюбным, и между ними завязалась непринужденная беседа. Водитель сообщил, что сразу после войны приехал в США из Восточной Европы и назвал город, откуда был родом.

— В этом городе когда-то жили мои родные, — сказал Левантер.

Таксист просто расцвел:

— А вы не помните адрес? — спросил он.

Левантер назвал улицу.

— Тесен мир! — воскликнул таксист. — У меня с братом была овощная лавка как раз на этой улице. Крошечная улочка, на ней стояло всего три частных дома. Я доставлял зелень им всем.

— И в дом номер девять тоже? — спросил Левантер.

Они остановились перед светофором. Водитель обернулся.

— Разумеется. Дом девять — последний с левой стороны, похожий на виллу. Там жила супружеская пара: пожилой профессор с молодой женой, пианисткой. Еще у них был сын — идиот. — Он посмотрел на Левантера в зеркало заднего вида. — Ваши родственники?

— Да, — ответил Левантер. — Почему вы думаете, что их сын был идиотом?

Таксист задумался.

— Я не раз видел его. Он ничего не говорил, никогда не улыбался, не смеялся. Уставится на тебя и смотрит. Даже служанка его боялась. Она рассказывала мне, что он уходил по ночам из дома и где-то шатался до утра, а потом весь день спал. Настоящий упырь. — Зажегся зеленый свет, и машина поехала дальше.

— После войны многие дети не могли разговаривать, — сказал Левантер, улыбаться, смеяться, играть при свете дня.

Таксист покачал головой.

— Этот был не такой, как другие дети, — сказал он. — Я сам его видел. Он был сумасшедшим. Никаких сомнений.

— Насколько я помню, — сказал Левантер, — он был самым обычным ребенком.

Какое-то время водитель молчал, сосредоточив все внимание на дороге, и Левантер решил, что он оставил эту тему.

— Поверьте мне, он был сумасшедшим, — выдохнул таксист, подъезжая к месту, названному Левантером. — Но это было тридцать лет назад. Тогда вы и сами были ребенком, — продолжал он, еще раз взглянув на Левантера.

— Возможно, тогда я был слишком маленьким, чтобы что-то знать о нем, сказал Левантер, расплачиваясь. — Но когда стал старше, узнал его лучше. Он был не более сумасшедшим, чем вы или я.

— Что вы имеете в виду?

— Это уже рассказ для следующей поездки, — сказал Левантер, выходя из такси.

Левантер часто размышлял о том, что европейское воспитание наверняка приучило его уделять больше внимания всевозможным формулярам, вопросникам, бланкам и штампам, чем это присуще людям, родившимся в Америке. Он никогда не посылал безликих конвертов, но обязательно с наклейками: МЕЖДУНАРОДНАЯ ПОЧТА, СРОЧНО, ОБРАЩАТЬСЯ ОСТОРОЖНО, ОБЫЧНАЯ ПЕРЕПИСКА, ОСОБОЕ ВНИМАНИЕ — поскольку знал, что это привлечет внимание и выделит его письма из всех прочих. Один его американский знакомый, бизнесмен, как-то сказал ему, что, получая письмо от Левантера, его секретарша всякий раз была уверена, что доставка письма не может ждать и минуты и передавала его своему начальнику немедленно, даже если приходилось отправлять его на дом с курьером.

Однажды Левантер встретился с одним из своих постоянных корреспондентов, с которым провел лето в его загородном доме на Юге. Тот, испытывая некоторую неловкость при встрече с Левантером, вскоре согласился выпить с ним по рюмке.

— Я не перестаю восхищаться тому вниманию, которое ты уделяешь своей почте, — через некоторое время произнес он.

Левантер посмотрел на него с недоумением.

— Эти цветные наклейки на каждом конверте, — продолжал его знакомый. Даже почтальон ими запуган. Иногда ему приходилось доставлять твои письма по несколько раз в день, если на них были наклейки: СРОЧНО, ОЧЕНЬ СРОЧНО или КОНФИДЕНЦИАЛЬНО.

Левантер чувствовал себя проказником, который сыграл шутку над начальством.

— Но некоторые из них — я имею в виду наклейки — вызвали в моей семье настоящий переполох, — пробормотал знакомый.

— Переполох?

— Только так и могу это назвать. Дело в том, что одна из моих сестер с детства страдает эпилепсией, — сказал он. — Сейчас ей за сорок. Из-за болезни она так и не вышла замуж и никогда не работала. Мы всей семьей опекали ее. Левантер смущенно поежился.

— Именно она ежедневно вынимает почту, — продолжал знакомый. — Несколько месяцев назад пришло твое письмо с наклейкой: ПОНЯТЬ ЭПИЛЕПСИЮ — ЗНАЧИТ НАПОЛОВИНУ ЕЕ ВЫЛЕЧИТЬ. По словам сестры, сначала она не обратила на это внимания, но потом пришло следующее твое письмо с призывом ПОМОГИТЕ ЭПИЛЕПТИКАМ ЖИТЬ И РАБОТАТЬ ДОСТОЙНО.

Ошарашенный Левантер слушал молча.

— Где ты находишь такие наклейки и марки? — спросил знакомый.

— Получаю из фонда, куда иногда делаю пожертвования, — робко ответил Левантер.

— Понятно, — сказал знакомый. — Дело в том, что моя сестра была убеждена, что это я подговорил тебя наклеивать эти послания, чтобы заставить ее пойти на работу. Когда пришел конверт с наклейкой ТРУДОУСТРАИВАЙТЕ ЭПИЛЕПТИКОВ, она исчезла из дома, оставив записку, что намек поняла и не собирается больше быть обузой для семьи. Полиции потребовалось несколько недель, чтобы ее отыскать. Она была в самом плачевном состоянии, но сейчас снова находится дома.

— Мне никогда не приходило в голову… — промямлил Левантер.

Его знакомый покачал головой.

— Нам тоже не приходило в голову, насколько болезненно моя сестра воспринимает свое состояние. Фильмы и телепрограммы об эпилепсии она никогда не воспринимала применительно к себе. А вот наклейка ТРУДОУСТРАИВАЙТЕ ЭПИЛЕПТИКОВ ее ошеломила. Поразительно, какие чудеса может творить печатное слово!

Как и на многих других европейцев, живущих в Америке, на Левантера сильное впечатление производили размеры страны и численность населения, которые символизировали собой ощущение свободы и предпринимательства.

Один из его знакомых, пожилой господин из Белграда, поселившийся в Миннеаполисе, был кладезем историй об инвесторах-иммигрантах.

— Послушай историю про одного парня из Галиции, — сказал он однажды Левантеру. — Бедный иммигрант приезжает в Америку. Он не знает английского, ни о какой профессии и речи нет, никаких родных здесь у него нет. По ночам подметает полы, а днем учит английский. Как-то из чистого озорства он поместил в двух газетах западного и восточного побережий Штатов объявление: ПОЩЕКОЧИ ЕЕ ФАНТАЗИЮ — ТРИ НЕОБЫЧНЫХ ЩЕКОТАНИЯ ВСЕГО ЗА ОДИН ДОЛЛАР и указал номер почтового ящика. Получив несколько писем с деньгами, он выслал заказчикам три самых обычных гусиных пера за их доллар. В конце концов, там, откуда он прибыл, у мужчин есть заботы и посерьезнее, чем щекотать фантазии женщинам.

Через несколько дней ему звонят с почты и сообщают, что на его номер пришло несколько тысяч писем. Письма сыпятся на него со всей страны. Иногда с одним долларом, иногда — с несколькими. Не успел он прийти в себя, как оказался вовлеченным в бизнес заказной почты. Он покупает тысячи гусиных перьев, конверты и почтовые марки, нанимает в помощницы трех молодых девушек. Потом помещает новые объявления в газетах по всей стране, нанимает дополнительных служащих.

За первые несколько недель он заработал шестьдесят тысяч долларов. Но страна большая, и число людей, желающих расстаться со своим долларом, чтобы пощекотать женскую фантазию или что-нибудь другое, что боится щекотки, все возрастает. Заказы продолжают поступать. Сейчас этот парень — миллионер. Над каминной доской в его доме на Малибу-Бич висит табличка из чистого золота с изображением трех гусиных перьев!